мегаполис — супертанго
По возвращении в простуженную квартиру разбито остановился на пороге. Пустота встречает шорохами, неразобранной кучей постиранного белья, с утра не раздвинутыми шторами. Олег рассеянно опустился на табуретку в прихожей, в ножках которой висят ношенные носки, и стал укачивать пакет из продуктового. Олега не назовешь передовым членом современного общества: он выбрасывает полиэтиленовые пакеты после единичного использования, пьет воду из пластмассовых бутылок и не сдает стекло на переработку. У него давно притупилось чувство гражданской ответственности, а за пазухой скопилось много не выданной ласки. Тихо, уныло, угнетающе спокойно. Подходит тому, кто запрещает себе мечтать — это занятие для детей и счастливцев. Олег не то и не другое. Олегу чуть больше, чем Христу. В паспорте печать о женитьбе, потом — почти сразу — о разводе. Девять классов, техникум, Балтийский флот. Таксопарк, шиномонтажка, того-сего понемножку. Олег не вдохновил бы писателя на роман, режиссера на мелодраму, себя на любовь. Его дела всегда где-то между "нормально" и "жить можно". Сидя в темной прихожей, он прислушивается к рычанию открывающегося лифта и суетливому стуку каблучков. Юля часто зовет в гости, Олег всегда согласен — от нечего делать, от тоски, по поводу и без. Он режет кубиками овощи, Юля носится по кухне и успевает все сразу — помешивать болоньезе, проверять коржи в духовке и показывать фотографию Женьки, которая делала ноготочки, потом вышла замуж и переехала в Израиль. Юля болтает за двоих и чем-то напоминает ту, от которой осталось несколько строк в паспорте и цепочка — Олег носит ее под одеждой и без крестика. Он посидел немного, так и не раздевшись, и позвонил в соседнюю дверь. – Составишь компанию? – протянул пакет с бутылкой. В ногах разлегся пес, Юля сообразила закуску, Олег закрыл глаза и загадал желание — побыстрее захмелеть и перестать соображать. Наутро он помнит мечтательные рассказы о каком-то Игоре с Пионерской, помнит, как слушал вполуха и думал о том, что даже самая талантливая игра рано или поздно становится неинтересна — зритель улавливает обман, и приходится становиться самим собой. Может, Олег талантлив. Но похоже, больше не получится делать вид, что переглядки через окно и смута под ребрами — случайность. // Прошла неделя (а может, и две, может, больше), Олег втаптывает взгляд в асфальт вместе с пылью из-под кроссовок и не удивляется Сереже, сидящему на капоте. Тот уже улыбается широким, остроугольным ртом, как будто приметил издалека и начал радоваться заранее. – Ты очень предсказуемый. Это хорошо. Олег выбирает безопасную точку — родинку на лбу под кромкой волос — и смотрит на нее ровно и пусто. – Почему хорошо? – Потому что удобно. Хотя я все равно знаю, где тебя искать. Сережа постоянно что-то делает со своими губами, поджимает, облизывает, надкусывает, как будто ему очень невтерпеж рассмеяться. Еще он распускает руки и, кажется, пытается найти в складках олеговой толстовки спрятанные ножи или пистолеты. От прикосновений ниже, к поясу джинсов, Олег старательно уходит, хотя стоит почти вплотную, чуть не между Сережиных ног. – Знаешь? – глупо переспросил он, соскочив с родинки на изгиб брови. – Пчелки нажужжали. Может, еще расскажешь? Хочу много о тебе знать. Сережа ткнул пальцем прямо в хмурую складку между бровей, и Олег отвернулся, как-то неловко дернул дверь машины и нырнул внутрь. Сережа смотрит на него, расставив по капоту руки, и пока их разделяет лобовое стекло, Олег нащупывает кнопку включения невозмутимости и на периферии сознания возмущается распущенности и самоуверенности рыжего мальчишки. Так легко вестись на эту самоуверенность. – Такое дело, – Сережа сел, пригнув голову, и лихо (насколько позволили габариты малышки citroën) закинул ногу на ногу, – к матери на следующей неделе мужик приедет, не хочу там с ними. Можно у тебя перекантоваться? Безопасная точка на этот раз на ткани черных джинсов, и ее безопасность под вопросом, потому что Сережа подсекает взгляды и ни на секунду не сомневается в своей способности убеждать. Кнопка невозмутимости заедает. Олег уверен, что в его годы недостойно заглядываться на стройные ноги наглых парней едва за двадцать. Кстати. – Тебе сколько лет? – В возрасте абсолютного согласия, делай со мной, что хочешь. Олег выдавил усмешку и снова ощутил, что проигрывает. – Нет, – поскорей выбросил он. – Постояльцев не принимаю, советую обратиться в гостиницу. Шел бы ты отсюда, Сережа. – А то что? – скептически кривятся губы. Олег больше не ищет безопасных точек, он вроде нащупал твердь под ногами и давит бетонным взглядом прямо в лицо, которое тут же адаптировалось и разгладилось в виноватую моську. – Куда же я пойду? – Не моя забота. – У меня кроме тебя и нет никого. – С каких пор у тебя есть я? В Сережиных глазах мелькнуло что-то искреннее, в тусклом свете панели не разобрать. Он ненадолго притих и пошел в атаку без прежнего гонора. – Тебе же несложно? Подушку дай и забудь, я тише воды буду сидеть. Это ненадолго, у него командировка из Штатов. Он почувствовал сомнение и снова осмелел. У него всего-то и есть — только безбашенная смелость в пустых карманах. В глазах заплясали черти, он ненавязчиво подвинулся ближе, почти лег на подлокотник, и Олег не уловил, когда успел накрыть ладонью "безопасную точку" и погладить выше, по бедру. Сережа тут же прильнул к рукам, шумно задышал в приоткрытый рот, и рычаги сорвало как-то легко, без резкости, как будто они и без того держались на соплях. Так приятно вестись на эту распущенность. Сережа держит в руках его обросшее лицо и колется губами об усы — Олег это чувствует и хочет сбавить темп, но только сильнее распаляет обоих. Сережа поджимает ногу, не заботясь о том, что пачкает обивку, а Олег не может сделать ничего — его цепляет внутри, под животом, от острых полустонов, от пальцев, пробравшихся за воротник, как школьника. Если бы осталось свободное место для посторонних мыслей, Олегу бы думалось о последствиях, о неправильности, об обесценивании авторитетов. Но Сережа гнет плотную спину и отрывается, чтобы с улыбкой прикрыть глаза и показать, как ему приятно под Олеговыми прикосновениями. Он и сам наверняка не ожидал, но с энтузиазмом лижет кадык и понемногу глохнет от шумящей в ушах крови. Все прекращается, когда становится ясно — они вот-вот зайдут дальше. Олег отклонился всем телом и положил руки на руль, вытер рот о плечо. Потом вылез из машины и прошелся туда-обратно. Вечер будто назло спокойный, стоячий воздух густой и душный. Сережа скоро пришел в себя. Тоже вылез и не стал подходить близко — замер вполоборота, спрятал руки в задние карманы. – Договорились, да? – он улыбнулся, не дождался ответа и ушел. Олег со свистом выдохнул и полез за сигаретами. Традиционный моцион — обойти с псом квартал, купить в круглосуточном минералку, посидеть на ступеньках чьей-то парадной, скуривая крепкую ночную, — завершился позднее обычного. Олег рассматривает прохожих и придумывает им фантастические истории: вот этот старичок в плаще вполне мог бы держать дома выводок леопардов с редкими голубыми глазами. Интересно, нужно ли выгуливать леопардов? В намордниках или без? Сонная Юля пишет смс-ку и просит возвращаться. Олег треплет пса по загривку. – Пора, Зубастый. Они тихонько моют лапы, молчат друг другу спокойной ночи и разбегаются по конурам — в уютный уголок в коридоре и в пустую квартиру через лестничную клетку. По пути Олег заглядывает в приоткрытую дверь спальни и минутку слушает умиротворенное Юлино дыхание. Спокойная ночь сегодня не светит, чем меньше часов до будильника, тем больше шума в голове. Олег считает баранов и держится до третьего десятка — срывается на жаркую память, придумывает то, чего не было, но могло быть, заводится и мотает головой, начинает считать сначала. Лежа лицом к потолку, позволяет себе представить худое тело здесь, на стертых простынях, красные губы в улыбке, ноги на своих плечах. Он спускает в белье, распахнув рот в недовздохе, и еще долго морочится в беспокойной дреме. Рассвет согнал с матраса к письменному столу. Олег остервенело потер лицо и уткнулся в белый лист стеркой карандаша. На бумагу мысль идет легче и качественней, чем из-под клавиатуры. Руки, искусно смазывающие двигатели, меняющие шины, проникающие в самые недра бензиновых лошадей, загрубевшие подушечки пальцев, потемневшие от въевшейся пыли — эти руки держат перо, из-под которого вытекают зарисовки, рассказы, очерки. Олег не готов состязаться за литературные награды хотя бы потому, что в его словах столько укромного, до рези личного, этого не выставишь на обозрение целому миру. Ему хватает местного, богом и спонсорами забытого театра, куда приходят одни и те же люди из сезона в сезон. Олег не знает их имен, но про себя зовет своей приемной семьей. Два раза в месяц ему, механику без актерского образования, доверяют сцену, и он читает свои бледные рукописи за копейки и чью-то любовь. Туманный рассвет гладит голую спину заскочившим в форточку ветром, Олег не уверен, что покажет хоть одной живой душе, но пишет про то, как многолика тоска, выедающая людей изнутри, как она вяжет их между собой крепко и с первого раза, и тем приносит еще больше боли. // – Стой! Олег рефлекторно вытянул руку, прижимая Юлю к сидению, и успел вдавить в пол тормоза. – Ты в порядке? – он охрипший от усталости и недосыпа. – Я-то в порядке! С тобой что творится? Водитель фуры высигналил недовольство и неповоротливо прополз мимо. – Раскорячился тут... – буркнул Олег, собирая яблоки в пакет, пока таймер светофора отсчитывает красный. Он виновато улыбнулся и повел тише обычного, аккуратно притираясь к разметке. Юля долго молчит в ожидании и раздраженно сопит. – Объясни мне, что происходит? – С кем? – Я дура, по-твоему? И так серый ходишь, слова из тебя не вытянешь, улыбнулся — праздник, а теперь вообще. – Что "вообще"? – "Ушел в себя, вернусь не скоро". Что у вас с этим? С сынком Разумовского? Машина медленно крадется дворами, как будто вместе с хозяином тонет в задумчивости. – Ничего, – Олег пожал плечами, и вышло очень даже честно. Ведь правда — ничего. Юля фыркнула. – Почему ты спрашиваешь? – Привязался, трется на кухне — досье на тебя составляет. Ну, я рассказала немножко, чтоб под ногами не мешался. Олег кивнул, как будто ему все ясно. – И что это значит? Олег пожал плечами, как будто ему плевать. Они тормознули у задней двери, Олег подхватил пакеты и занес в дом. До начала смены еще можно успеть перекусить и полистать книжонку. Он сделал вид, что не заметил пытливый Юлин взгляд, и помахал из-за руля на прощание. Вдруг она взвизгнула и отшатнулась, дверь ударилась о стену, и, дико улыбаясь, Сережа выскочил из дома с сумкой за плечом. Олега вжало в сидение взрывной волной, когда сгусток отчаянной импульсивности плюхнулся в машину. – Заводи! – гаркнул Сережа, и Олег стартанул, вывернув шею бедняжке citroën. Он понесся, как будто у них на хвосте полицейские броневики и вертолет ФСБ, восторженное Сережино дыхание над ухом подзуживает и возбуждает. Похоже, он в том настроении, чтобы кричать "выйду замуж за первого встречного!" и сбегать из дома без намерения вернуться. Олег подыгрывает ему до последнего и крепко держит за пояс, когда Сережа вылезает в окно и горланит на весь Витебский. Поймали по пути сотню недовольных взглядов, а во двор въехали, гремя сердцами. Олег и сам не понял, как все произошло, и, когда Сережа разулся, наступив на пятки кроссовок, и по-хозяйски прошел в единственную Олегову комнату, потерянно остановился в дверном проеме с курткой на одном плече. – И что с тобой делать? – уронил он. Все казалось шуткой до этой минуты. Сережа катает по столу карандаш с облезлой стеркой и до странного приятно смотрится на фоне голубых обоев в полосочку. – Тесновато тут. – У меня нет отца-миллионера. Сережа серьезно кивнул и присел на край дивана. Скоро начало смены — совсем впритык, если выехать прямо сейчас, но Олег медлит, так и стоит в дверях, изучает Сережу. И что с тобой делать? Таких вопросов не задают на mail.ru, гугл не прикладывает инструкции. Олег оставил на тумбочке дубликат ключа и уехал. Он не привыкает замечать с улицы свет в окне. Не привыкает к тому, что ночами в комнате кто-то шуршит ногами под пледом. Напоминает себе: Сережа и все, что он притащил в холостяцкий быт, — временные неполадки, скоро снова будет тихо и пусто. В маленькой квартирке невозможно не замечать слона, и это понятно сначала где-то внутри, а потом и на самой поверхности, по тонким контурам тела. Все началось еще тогда, в машине, но Олег стойко не помнит. Понемногу Сережа завоевывает стратегически важные позиции, оттесняет Олега к стенам, так что тому остается либо в них врасти, либо позволить всему Сережиному перемешаться со своим. И от этого Олег упорно открещивается, держит себя на расстоянии. Утром Сережа убегает куда-то, а вечером Олег возвращается после десяти. У него есть лазейка в виде пса, которую он использует, чтобы оттянуть минуту соприкосновения с рыжим комком провокационного буйства. Оттянуть, но не избежать. Олег вынужден пробираться к шкафу с посудой обходными путями, потому что Сережа уселся на столешницу, свесив голые ноги, и зачитывает из сетей что-то ужасно смешное. Олег бы, наверное, посмеялся, но он смотрит на обтянутые резинками носков худые голени, и ему не до смеха. От Сережиной доверчивости приходится отводить взгляды и руки — поздним вечером на кухне или утром выходного в комнате: Сережа перебрался с разложенного кресла на кровать и улегся прямо в продавленную чужим телом ложбинку. Он комментирует рекламные ролики и искоса поглядывает на Олега, сгорбившегося над чистым листом в одних домашних штанах. Писать не получается. Не исключено, что проблема в том, что Сережа потягивается в сладкой утренней истоме и лениво поскуливает. Олег нарисовал унылую звездочку в уголке листа и развернулся. Уперся пальцем в висок и ощутил под кожей размеренную пульсацию. – Мать знает, где ты? – Угу. – Где ты на самом деле. Сережа перекатился на живот и выглянул из-за переплетенных пальцев. – На самом деле ее это не волнует. Олег понимает Сережину улыбку — деланное веселье, беззаботность, за которой прячется неподъемная тоска по нежности. В большом доме она растекалась по стенам, рассеивалась в просторах комнат, оседала пылинками на рыжую макушку — мало, ничтожно. Сереже не хватило, оттого он и цепляется якорем за едва мелькающее на горизонте человеческое тепло. Олег не дает ему пришвартоваться, но наблюдает издали, выставляет палец на ветер и сверяется с показателями приборов — правда ли так тянет, не кажется? Правда ли так нужно? // Юля не задает вопросов, Олег старается не показывать, что его что-то тревожит. На этой неделе они виделись один раз — в продуктовый понедельник, и болтали обо всем, кроме важного. Олег не придумал оправдание на тот случай, если Юля с Сережей встретятся на лестничной клетке, потому что все еще уверен — скоро не будет никакого Сережи. Эта уверенность осознается на каком-то внеорганизменном уровне, как будто зависит от атмосферных давлений, озоновых слоев и земных температур, никак не от людей.номер скрыт — прощальные
В этот раз, вернувшись со смены, Олег не зашел за псом — уже поздно, Юля наверняка разобралась с ним сама. Сережины кроссовки валяются посреди коридора, в ванной горит свет и шумит вода. Олег постучал в открытую дверь и вошел, молча оглядывая происходящее. – Добрый вечер, – Сережа развязно вскинул руку и со стуком уперся затылком в плитку. – А я купаюсь. Он пьяный. Не катастрофически, но ощутимо. Свесив ноги, стянув штаны вместе с трусами к самым носкам, восседает в наполненной ванне, не переживая о мокрой водолазке. – Сережа, ты идиот, – Олег повернул кран и уперся бедром в раковину, устало смеясь. – Детский алкоголизм не лечится. – Отстань, – он поерзал и скатился ниже. – Помоги-ка. – Отстать или помочь? Сережа плюхнул локти в воду и перестал двигаться, лениво-прикрытые глаза разгуливают по Олегу вверх-вниз. Тот тихо вздохнул и обхватил чужую ногу повыше щиколотки, снял джинсы с пятки, стараясь не прикасаться к белью. Смотреть ниже водолазки тоже не желательно, но почему-то необходимо — не чтобы увидеть, а чтобы показать — я хочу смотреть на тебя. Освободившуюся ногу Сережа закинул Олегу на плечо. Тот совсем стянул джинсы, медленно отложил их с носками в одну кучку и, не отпуская ногу, строго посмотрел в лицо. Сережа чуть-чуть дернул бровью. – Не баловаться, да? – спросил тихо, с придыханием из-за усмешки, и скользнул ступней ниже по груди. Олег успел перехватить и не оказаться в дураках. В Сережиных глазах много вязкого, и Олег, присаживаясь на бортик, опускает его голову вниз. Дурную, пьяную голову. Шампунь пенится в ладонях, Сережа покачивается за массирующими движениями пальцев и беззвучно постанывает, косится прикрытыми глазами на мокнущие джинсы. Олег неожиданно поднялся, нарочито аккуратно поправил коврик и вышел, плотно закрыв дверь. Сережа окунался в воду с головой и не слышал, как Олег вполголоса считал до десяти и не хотел отходить от двери — ловил плеск, обещал себе не мечтать. Этот день никак не хотел заканчиваться. Они встретились в прохладной темноте балкона, когда Сережа успел высохнуть, вздремнуть и протрезветь. Олег успел закурить себя до легкого дурмана и проветриться уличными сквозняками до костей. Сережа вынес ему плед, а сам укутался в одеяло и тепло притерся к плечу, высунув голову за оконную раму. Олег не предложил сигарету, не указал на недетское время, не дал понять, что расположен к разговорам. Он позволил Сереже увидеть себя разбитым и запутавшимся и спустя долгое время — несколько месяцев, лет — помнил эту ночь как точку невозврата. – Ты хочешь меня, – проговорил Сережа, и Олегу показалось, что прокричал на весь двор. Сигарета неуловимо дрогнула между пальцев. – Откуда такие мысли? Сережа пожал плечами, как будто удивился тому, что Олег задает глупые вопросы. В доме напротив открылась дверь, кто-то выбежал в одной футболке и скрылся в темноту арки. Олег докурил в два глубоких затяга и вышел с балкона, уронив плед. Тесно, негде спрятаться, можно только убегать без оглядки. Сережа подполз неслышной кошкой, влился между Олегом и стеной и завладел им всем, как жаром накрыл. Он тонкий и высокий, он не дает опомниться и затягивает в нетерпеливый поцелуй. Олегова борода исколола ему щеки и шею, и он громко дышит открытым ртом, дрожит от той раскаленной обреченности, с которой Олег повелся на него. Все, чему раньше научили, кажется ложью, когда Олег стискивает вертлявого Сережу, разрешает ему играться горячими губами с языком, заросшим подбородком и, черт, бесстыдно притираться бедрами. Темнота комнаты не спасает, в непроглядном мареве Сережа чует чужую слабость. Олег сквозь зубы выпускает наслаждение, хватает остатки рассудка и отталкивает Сережину руку, сжимает себя сам. Сам! Это не ты, поломанный мальчик, прижимаешься и горишь так близко, а я сам варюсь! Темнота не спасает, в ней легко обмануть(ся). Олег роет пальцами Сережины волосы и прикусывает открытую шею, когда кончает с сиплым тихим стоном. Не ты. Это не ты... Сережа взял его ладонь и обхватил большой палец губами. Удушающе близко. ...Олег малодушно сбежал. Сцапал куртку и полетел по лестнице, пропуская ступеньки, выскочил на улицу, ошалело оглядел двор. Может быть, на балконе дома напротив прямо сейчас снова стоят двое и смотрят, как кто-то выбежал в одной футболке и скрылся в темноту арки. Олег не нащупал в карманах сигарет, уперся плечом в стену и сполз на корточки. Никто не проходил мимо, ни один загулявший пьяница не поделился куревом и забытьем. Олег задумался, затих. Пропасть в мальчишке с неисправными жизненными маяками — неизлечимо. Оставить его сейчас наедине с темнотой — низко. Олег прошел в комнату с порога, не разуваясь. Сбросил целлофан с новой пачки и закурил, сел у Сережи в ногах, не оглядываясь на его лицо и поправив одеяло. Только теперь тот, кажется, уснул. // – Расслабься, а? – Сережа крутит надкусанный помидор и прикладывает подбородок к поджатому колену. Если бы он пытался вести себя, как будто ничего не было, Олег бы мог оправдаться, но в спину жарит всепонимающий взгляд, и Сережа такой... как всегда, наверное. Как привык, как научили — подстроился под невзаимность и не нарвался на неприятности. – Уже ухожу. Сейчас, только печеньку на дорожку. Они прощаются дружеским рукопожатием, в которое Сережа вложил веселую церемониальность и дубликат ключа, и рвут канаты без видимого сожаления, без натуги. Эти канаты похожи на те, что держат лифт, и теперь они — каждый поодиночке — рухнули в шахту уже готовенькими, чистыми и упакованными в герметичный ящик. Олег вышел на лестницу и забыл закурить. Он все не может избавиться от ощущения, что наблюдает за собой со стороны, удивляется спокойствию, с которым отпускает маленькое Солнце и рассчитывает прожить еще лет тридцать без него. Пиздец, – вынес вердикт и хотел подумать еще о чем-то, но ломанулся в квартиру, перековырял нижний ящик тумбочки и понесся на улицу в кроссовках, не натянутых на пятки. Сережа вздрогнул от крика и весь подался навстречу, готовый нырнуть в руки, запнулся о сумку в ногах и неловко фыркнул. Олег сбился, отступил на шаг и сразу протянул бумажку. – Чего это? – Билет. Сходи, пожалуйста. Это через две недели, на обратной стороне написан адрес. Сходи. К обочине притерлась машина с шашечками, Сережа кивнул водителю. – Это все? – Он подхватил сумку и толкнул Олега в грудь, от этого помялся билет, и он сунул его в карман джинсов. – Отойди. В машине ему захотелось плакать, и он сделал вид, что засмеялся в воротник куртки. Билет, разглаженный на коленке, дома спрятал в любимую книгу, выучив каждую букву адреса. Олег выпил кофе, сходил в душ, надел пиджак на застиранную водолазку и пошарил по закромам — среди исписанных черновиков и протекших ручек нашлась упаковка с одной оставшейся резинкой. Больше и не надо, – Олег усмехнулся про себя и отправился к бывшей однокласснице, пообтесавшейся от времени, но все еще довольно миловидной, а главное незамужней. Сентябрь Уже семь минут палец пляшет над экраном мобильника. Олег стучит по рулю стопкой листов и наблюдает, как артисты уходят с репетиции по домам, своим и чужим. – Ты у меня свитер забыл, – на том конце шумно и суетливо. – Где ты? Я привезу. Сережа насмешливо дышит прямо в динамик и ничего не отвечает. Спустя минуту приходит название клуба и смайлик с намеком. Олег игнорирует и цокает языком, когда навигатор приводит к зданию, пульсирующему на разные лады и раздражающему утомленный мозг. В свои зеленые двадцать Олег отирался по переулкам, гордился отслуженными во флоте годами и наблюдал со стороны, как товарищи начищают красивые мордочки таким, как Сережа сейчас. Мутное было время. Олег проходит в полутемный зал и по наитию приближается к стойке — Сережа разворачивается полубоком и довольно улыбается. Рядом с ним кто-то одобрительно мычит, Олег остро реагирует на каждого. Такие мальчики, как Сережа Разумовский, не околачиваются по улицам без стыда и охраны, а мацают грудастых подружек под навязчивый бит и двойной виски-кола. – Какой нарядный, – Сережа дергает молнию кожанки, скользит пальцами по шву плеча, Олег тут же ловит аромат из-под рукава бордовой рубашки — отдает чем-то сладким, как будто женским. Неуютно, открыто, кажется, что все присутствующие отвлеклись от алкоголя для того, чтобы смотреть, как Олег сбит и растерян перед мальчишкой с кольцом в ухе и наглыми блестящими губами. – Хочешь увести меня отсюда? Олег кивнул, и Сережа запрокинул голову и рассмеялся, грубо, заразительно. Приятно-манерный, вычурно-невинный, на него невозможно смотреть без обожания, ненависти, нельзя не сгорать от всего, что он будит внутри. Сережа наклонился к Олегу, и тот, пользуясь, стал трогать гладкую рубашку, дышать терпким запахом шеи. – Смотри, – Сережа повел пальцем в сторону. – Все они тоже — хотят. Герои великих книг совершали подвиги и устраивали войны во имя красоты. В Сережину красоту хочется укутаться, как в погребальный саван, и танцевать под его громкий смех. – Уведи меня! – он вдруг схватил пальто со спинки стула и нервно не попал в рукав с первого раза. – Уведи, как своего. Покажи им, что я могу быть любимым. Он плюхнулся на сидение и снова включил защитные механизмы, притворился пьяным и бессердечным. – Есть чего пожевать? О, шоколадочка, – выудил из-под сидения пакет, зашуршал, не обращая на Олега внимания, как будто давая ему время рассеять концентрацию напряжения. Как же он умело делает вид, что ему все равно. Не хуже Олега. Эти двое могли бы сотнями лет играть в гляделки, перекидываться колкостями, ходить по краю и отступать в самый последний момент. Сережа зажал шоколадку зубами и выудил стопку из четырех упаковок презервативов. Олег не успел не поймать взгляд. – На черный день закупился? – Не очень смешно. – Или у тебя на кого-то большие планы? – он хохотнул и сунул одну пачку в свой карман. – Где свитер? – Сзади. Я хотел поговорить... – Ага, подготовился заранее. – ...но ты пьяный, так что ничего хорошего не выйдет. Сережа изменился в лице и собрался что-то сказать, но завизжал телефон, потом из него завизжали чьи-то голоса, Олег вздохнул и затолкал свитер подальше на тот случай, если/когда нужен будет новый повод встретиться. – Поехали к нашим! Не будь врединой, погнали!mujuice — юность
Приличные ребята, замаскированные под разврат и небрежность, засосали Сережу в возбужденную толпу, Олег едва успел проскочить мимо расслабленной охраны. Очередной клубешник, неон, пульсирующая масса людей. Они, как животные, трогают Сережу, лезут носами в пахучие места и узнают своего, принимают в стаю. Олега проталкивает вглубь по диагонали, он озирается, шарахается от разноцветных огней. Под разогрев народ постепенно погружается в эйфорию хаоса. К тому времени, как появляется тот, ради кого все заварилось (Олег угадывает по окатившему головы восторгу), стая оттеснила чужака от центра, Олег притерся к стене и перестал пытаться найти Сережу или выход. Сережа сам его нашел. Он — или кто-то за него — расстегнул рубашку до середины живота, она выбилась из-под ремня и мотается по телу ароматным гладким лоскутом. Олег невольно наклонился, но услышал от Сережи только обрывки текста песни вперемешку со сбитым дыханием. Он смотрит ярко и дико, как будто не узнаёт, и Олегу беспокойно. Щурясь от бликов, замирает, читая в сережиных глазах то, что не готов услышать: только он может играться с тем, что между ними, он и Олег, хозяева и главные строители. Вытворять, что вздумается, или замыкаться и увиливать от ответов. Сережа подходит вплотную и поднимает руки. Кисти плавно качаются в ритм, надо лбом лохматится влажная челка, Олег задерживает дыхание, когда губы оказываются слишком близко. Сережа шепчет оглушительно, громче колонок: если рвется под кожей зверь, значит, все для него теперь выжигает наши сердца. Их срывает друг в друга, пока стая бьется в экстазе и бешеном свете. Олег никого никогда не целовал так. И никто никогда не горел в его руках открытым огнем, как будто ничего больше не надо. Никто никогда — до Сережи. Олег обхватывает его всего, за шею и лицо, за пояс, за бедро, когда Сережа упирается подошвой в стену, и то ли целует, то ли просто дышит им назло трусливому самому себе. Олег дает волю всем фантазиям, пользуется безнаказанностью. Здесь, в темноте, в бешеной толпе, не слышно голосов, проповедующих нравственность, только надрывается парень на сцене и в оглохшее ухо вздыхает Сережа, взмокший и жаркий. – Это что? – Свитер. – Свитер? – Твой. Олег держит его, как щит, между своей грудью и Сережиным напором, под которым уже собрался сдаваться прямо здесь, на парковке. – Надо домой. – Да-да-да... – он почти плачет от всего, что чувствует рядом с Олегом. Глядя на него, невозможно представить, что когда-то был кто-то еще или когда-то будет. Не будет. Не нужно. Сережа вытер полой пальто весь капот, от поцелуев краснеют губы, он нежно и тяжело массирует шею под отпущенными ниже загривка волосами. Похоже, он знает тело Олега лучше него самого, иначе не объяснить тонкие вибрации от прикосновений. Они не могут оторваться, бьются в потоках накопленной страсти, как голодные звери. – Поехали, – выдыхает Сережа, и Олег сначала делает, потом думает. Как только начинает думать, Сережа кладет руку на бедро, забалтывает сорванным шепотом. Ночь заканчивается, пока они несутся по дорогам, в одиночку отстаивают светофоры, опасно отвлекаются друг на друга. – Я думал, к тебе... Олег держится за руль, выглядывая в темноте закрытых глаз сигналы к отступлению. Одно из окон дома Разумовских горит тусклым ночником, и он заставляет себя представить Сережину мать и укор в ее глазах. Сережа затих. Сейчас он поймет, ничего не нужно будет объяснять. Скажет что-то пылкое и уйдет. Это будет правильно. Как там? Если он уйдет — это навсегда, так что просто не дай ему уйти. – Ты идиот или трус? Олег вздрогнул и усмехнулся. Вот и мне не ясно. – Сереж, ты не все понимаешь. – Ага, гормоны, максимализм, знаю! Пошел ты нахуй, Олег. Тот молча смотрит в ноги, стискивает зубы, когда хлопает дверь, отсчитывает секунды, решается на взгляд исподлобья и — догоняет на ступеньках заднего входа, замирает за спиной. Сережа прижимается к груди, не оборачиваясь, и судорожно рыщет рукой в поисках Олеговой ладони. – Четвертая ступенька скрипит. Из приоткрытой двери в комнату падает косая полоска света, Сережа тянет наверх и по пути то и дело оглядывается, будто на каждом шагу проверяя, хватит ли Олега до конца. На втором этаже темно и тихо, в этой тишине оглушительно-красноречиво щелкнул дверной замок. – Иди сюда, – Олег снял с него пальто, не удержался и приобнял за плечи. Смотрит на край покрывала, когда, усадив Сережу на кровать, снимает с него джинсы. Не подает виду, что замечает, как Сережа чуть раздвинул ноги, не обращает внимания на ямочки под коленями, не хочет прижаться лицом к теплой внутренней стороне бедер. Олег прочистил горло. – Будем спать, хорошо? Это они уже проходили — видеть сны под звуки дыхания кого-то рядом. Олег стер с чужих век остатки черного карандаша и выпрямился. Сережа не сказал ни слова, будто совсем обмяк. Не просит прикоснуться, только хлопает по простыне рядом с собой. Когда внизу утихли шорохи, он тихо позвал с того конца кровати: – Разбуди меня, когда будешь уходить. Пообещай, что разбудишь. Олег промолчал. // Он проснулся от того, что затекла рука, и первым делом тихо прогудел в подушку. Несколько секунд вглядывался в незнакомую стену, пока не услышал шорох сбоку. Сережа сидит, спустив ноги с кровати, и смотрит в зеркальную дверцу большого, под самый потолок шкафа. С подушки Олегу видно отражение Сережи и своих джинсов. Почему-то на чужой территории Олег чувствует себя спокойней. Дом, комната, постель — самые уязвимые места, здесь у Сережи не получается нападать. А может, Олег просто перестал ждать нападений. Горячие точки залило водой, кто-то втихаря подписал мирный договор, и теперь над головами развевается белый флаг. Олег переполз на Сережину подушку, еще горячую, с разводами не смытой подводки. – Доброе утро, – прошептал Сережа в зеркало. Слова отразились и прилетели в Олега зашифрованным посланием. – Мне снилось, что я опоздал на теплоход и остался на берегу. Мне так надо было попасть на борт, что я собрался догонять вплавь, – Олег не доверяет зеркалу и говорит прямо Сереже. В его упершиеся в матрас руки, задом-наперед надетую футболку с логотипом Звездных Войн, в торчащий на шее позвонок. – Так и не понял, почему опоздал. – Какая разница? Даже во сне цепляешься за то, что уже не изменишь, – Сережа фыркнул. – Разве не интересно, куда ты должен был плыть? Олег долго смотрит на выцветший рисунок футболки, пытаясь вспомнить, знал ли он во сне, куда надо было плыть. Чем четче реальность, тем быстрее забываются сны. – А я тебе не снился? – спрашивает Сережа. Прямо, не через зеркало. – Кажется, нет, – Олег поднялся с кровати, перешагнул Сережины ноги и, подойдя к окну, уперся лбом в стекло. – Тебя и без того много. Олег опустил взгляд и вдруг отпрянул — к дому подходит Юля, качая сумочкой и новой стрижкой. Сейчас она обойдет дом, заметит машину у задней двери. Напишет смс-ку с двумя рядами вопросительных знаков. Срываться прямо сейчас уже поздно, Олег запустил пальцы в волосы, распутывая и прочесывая. – Мать скоро смотается на йогу, и мы позавтракаем. Ты пробовал Юлины блинчики? Олег оглянулся, поднял с пола куртку и вышел из комнаты. Никто не окликнул его во дворе, никто не написал смс-ку, не постучался в дверь, когда вечером Олег не погулял с псом. Он остался наедине с самым безжалостным блюстителем законов морали. // Сережа живой, оглушительный, опасно близкий, пробрался под кожу, и не выходит отмахнуться от него и продолжать жить свою пресную и размеренную жизнь. Олег мало пишет, много курит, соглашается подменить приятеля в ночную, потому что все равно почти не спит. Если и удается задремать, то только сквозь Сережин голос. А я тебе не снился?mujuice — underground
Как-то вечером от него приходит сообщение: песня, без пояснений, скобок и точек. Олег долго пялится в уведомление, отсылает в ответ Hurts, что-то из последнего, попсово-лиричного, и чуть не ломает ребра от глубоко вздоха, потому что ответа нет — ни скобок, ни точек. Прошлый продуктовый понедельник пропущен. Прокуривая лестничную клетку, Олег мерзнет и впервые за долгое время по-настоящему нуждается в отвлеченной болтовне и самодельных кексах. Он еще разок звонит в дверь, не слышит собачьего скулежа или шороха тапочек и возвращается к себе — кипятить чайник и искать свитер потеплее. В шкафу поверх стопок сложенной одежды развалилась неприкаянная рубашка, и Олег бессмысленно крутит ее в руках, пока ищет свободную вешалку. Случайно замечает пятна на ткани, долго и пусто смотрит на них, а потом просто закидывает рубашку в ванную. И только спустя несколько часов, когда чистит зубы, вдруг замирает перед зеркалом и смотрит в отражение на бортик стиралки. Сережа оставил следы. Забыл футболку, начатую упаковку чипсов и — пятна спермы на рубашке. Олег сел на пол и, прислонившись к боку ванны, представил Сережу — его всего и отдельно, фрагментами — за преступно сладким занятием. В распахнутой рубашке на голое тело мнется на кровати, развлекаясь, пока Олега нет дома. Откидывает со лба челку и взмахивает ресницами. Олег поджался, представив, как поймал бы Сережу в этот момент. Все зрелые и обдуманные нельзя неуверенно топчутся перед простым и весомым свой. Олег чувствует, что Сережа знает его гораздо глубже. Как будто их лепили из единого месива, из одиночества и одной на двоих боли в одинаковой пропорции. Слепили и выставили в мир, не выделив места — выживайте, как получится, может, повезет встретиться и зацепиться друг за друга. А вот если он уйдет — это навсегда. Олег натянул свитер и забыл выключить свет, уходя. Он звонит упорно, до победного, но Сережа отмалчивается однотипными гудками и не дает о себе знать. В окне его комнаты темно, Олег разворачивается в сторону знакомого клуба и на адреналине перетягивает бармена через стойку, рычит ему в зубы. Никто не знает, где искать этого мальчика, он приходит сам и исчезает без отчетов. Черт, как они похожи. Самому себе быть хозяином, одному себе отвечать за боль, достижения, ошибки. Свобода, в которой тонко ощущаешь собственную ненужность, свобода, ограниченная черепной коробкой. Какая-то девица насмешливо приподнимает брови и называет пару мест, где Сережу видели чаще, чем однажды. – Он играется, а ты на поводок поймался, – протянула она напоследок. – Приглядись получше, это же дешевка. Олег не слушает, не тратит на нее ни секунды и рвется сквозь молодость и пьянь на воздух. Его сильно молотит по нервам, когда он почти лежит на руле, вглядываясь в мрак подворотен и закоулков. До конца не понимает, насколько взбудоражен, пока не слышит хруст треснувших хрящей и Сережин вызывающий смех. Кто-то чужой пыхтит и корчится, получая положенную Олегом десяточку на каждую пару ребер, бурчит вслед. Сережа едва успевает пригнуть голову и что-то мяукнуть, Олег обрывает его, захлопнув дверь машины, и сначала газует, как будто сам не выносит свое бешенство — продышаться бы. – У тебя в голове есть что-нибудь? – заходит низко, с рычанием, Сережа перестает приторно улыбаться и обхватывает руками плечи. – Так хочется, чтоб просто выебали? Готов на всех подряд прыгать? Олег не умеет кричать, ему не к лицу, не к характеру. Голос почти сходит на нет, на лбу справа бьется жилка, Сережа не слушает и смотрит во все глаза, сводит колени и чуть гнется в спине, ерзая на сидении до самого дома. Воспитательная беседа проводится непрофессионально и неэффективно — Сережа ловит слова, поддакивает и тут же лезет целоваться. Из котла Олеговой злости валит пар. – Тебя там никто не спросит, нравится, не нравится, – Олег смел со столешницы упаковку хлопьев и подхватил Сережу, уткнулся губами в шею. – Выдерут и помашут ручкой. В лучшем случае. – Но ты же со мной. Олег пытается посмотреть в глаза, но Сережа выворачивается из толстовки, отклоняется, приложившись затылком о кухонный шкаф. Олег горячо выдохнул и опустил голову, чтобы пройтись носом по коже ниже пупка. У него подрагивают пальцы, он гладит Сережу через приспущенные джинсы и отгоняет смутную тревогу. В комнату ввалились стонущим комом. Олег вдруг понимает — прямо сейчас, близко и пылко, они сделают это. Сережа оплел его руками-ногами, отвоевал по капле, Олегу большого труда стоит оторваться от острых линий лица, от изогнутых ключиц. – Так не пойдет. Олег лег на спину, пытаясь перевести дыхание. Сережа вымученно промычал в ладонь и, привалившись к плечу, заглянул в лицо. Он весь разбрызгивается, шипит, как провод от напряжения, не отпускает. Здесь, сейчас — все лозунги молодости в его нетерпеливом горячем дыхании. Что, прости? – возмущенно спросил бы, но во взгляде Олега ни капельки неопределенности. Нет слабого места, на которое надавила бы Сережина страсть, потому что он весь Олегу — слабое место. Целиком. – Ты сейчас не со мной. Не мной горишь. Сережу трогает множество чьих-то рук, чужие губы шепчут над ухом, и Олег не может быть одним из многих. Им так нельзя. Олег ласкает Сережину спину и запинается на позвонках. Его жизнь построена на мелких правилах вроде не закрывать форточку на ночь, иметь несколько пепельниц в разных углах квартиры, не обнимать случайных ночных попутчиков. Олег не говорил об этих правилах вслух, Сережа сам учуял каждое и ни разу не нарушил. Он сжался, сдавленно выдохнул, как будто всхлипнул, и откатился на соседнюю подушку. Олег делится сигаретой и рассматривает изменившееся лицо — бледное в полумраке, острое, ровный сквозной взгляд и влажная дорожка от уголка глаза по виску. Вернул сигарету после двух затяжек и босой вышел из комнаты. Олег вслушивается в его шаги и шорохи, ждет щелчка дверного замка, но Сережа вернулся. В чужой футболке навис над Олегом и молча поцеловал в прикрытые веки. Сквозь сон Олег нарушает собственное правило и прижимает к груди теплое молодое тело. // Все, что Сережа взял с собой, поместилось в двух с половиной карманах. На лацканах вьется брендовая вышивка, стильный узор, оттеняющий развязность джинсов и отсутствие галстука. Сережа показал билет и пропустил мимо ушей чье-то обращение. Взгляд скользит по лицам, выискивает единственно нужное и не находит. Зал театра небольшой, едва ли больше суммы Разумовских квадратных метров. Уютный и тихий говор публики, мягкий свет на голый прямоугольник сцены — Сережа не знает, чего ожидать, но уверен, что Олег припрятал для него что-то. Поэтому терпеливо отсиживает минуты до полного погружения зала в темноту, а потом слышит скрип ступеней. Кто-то поднялся на сцену, обошел высвеченный круг и, выждав паузу, шагнул на обозрение. Сережа делает вдох, но выдохнуть какое-то время не может. На сцене Олег. Первое, что он сделал, — посмотрел прямо на Сережу. Сразу нашел его глаза, как будто еще за кулисами точно знал, куда смотреть. Губы тронула мягкая улыбка, он поздоровался со всем залом, и этой улыбкой — с одним Сережей. Ладони обнимают небольшую стопку листов, волосы — длинные, со сцены кажущиеся темнее, чем на самом деле, — приятно убраны назад. Прежде, чем начать говорить, он сглотнул, опустив глаза, и провел пальцами по заросшей челюсти. – Добрый вечер, – зал вздохнул, и все погрузилось в неосязаемую мягкую дымку. Ничего не существует, кроме мужчины в пятне матового света и его голоса, неторопливо льющего историю. Ему не нужно сопровождения музыки, декораций или костюмов, он чистый и полноценный, отшлифованный, плавно входит в пространство, не оставляя трещин. Олег бегло читает с листа собственную прозу, изящно и мелодично жонглирует интонациями и больше на Сережу не смотрит. Почти не поднимает глаз, но всем собой олицетворяет текст — играет телом, эмоциями, голосом, и это очаровывает. У Сережи напрочь сбито дыхание. Он тоже — весь в Олеге, в своем Олеге. Сжимает пальцы на подлокотнике и единственный из всего зала — трепещет с Голосом в унисон. Беззвучно шевелит губами, повторяя реплики, вскидывает брови за резким жестом. Он лишь раз оторвался от сцены — на несколько минут закрыл глаза и отдался Голосу, позволил подхватить себя и понести к кругу света... Аплодируют стоя. Олег улыбается в бороду и пружинит на носках, ему несут цветы, поднимаются на сцену, чтобы пожать руку и сказать что-то, близко наклоняясь к лицу. Сережа наблюдает со своего места, приоткрыв рот и тихо переводя дыхание. Олег улыбается каждому, как хорошему знакомому, слушает также внимательно и чутко, как слушали его. На лоб выбилась прядка и завитком качается над бровями, Сережа хорошо видит блестящую кожу за расстегнутым воротником рубашки и хочет прижаться губами к ямке под кадыком — прямо сейчас, поскорее. Вдохнуть его запах. Зарыться в волосы двумя руками. Время незаметно утекает неизвестно куда, зал пустеет, и вдруг Сережа вскакивает, испугавшись минуты, когда они останутся вдвоем. В тишине, пустоте, полумраке. Он проходит между рядами и у дверей оборачивается, доставая телефон. На фотографии смазанным шумом отражается свет, фокус прыгнул в сторону, но Олег смотрит прямо в камеру — спокойно и ласково. Лицо свежо обдало ветром, смахнуло со лба непослушную прядь. Олег ненадолго замер, впуская прохладу под полу пальто. Он издалека заметил Сережу, прислонившегося к капоту, и подошел, усталый, напитанный своей и чужой энергией. Сережа встал к нему близко-близко и ткнулся лбом в щеку. Они пошли вдоль канала, изредка поглядывая друг на друга, Олег нарочно раскачивает походку, чтобы тереться о Сережино плечо, и тот не знает, куда деть руки, если не в Олеговы карманы. Сережа боком прислонился к ограде, глядя на воду, поджал губы и шмыгнул носом. – Я в тебя, наверное, влюбился, – пробормотал он и бросил на Олега короткий взгляд. Огни прыгают с мостовой в воду, продрогшие голуби копошатся на тротуаре. – Ну, тогда целуй, – Олег улыбнулся. Октябрь Кто-то переключил стрелку железнодорожных путей, и поезд сошел с прежнего направления, пассажиры едут туда, где их никто не ждет. Мир подползает к долгим холодным ночам, и Олег ходит по нему, сбросив кожуру впервые за годы. Сережу колотит в импульсах возраста, Олег не подстраивается, но тепло накрывает невозмутимостью. В его жизнь Сережа заскочил, выломав дверь, и запущенный сквозняк промывает тромбы в жилах. Они стали много молчать, чисто и пронзительно. Это молчание вобрало в себя, как губка, все, что Олег хотел бы Сереже сказать и не смог. – У тебя пятки шершавые, – веселится Сережа, не открывая глаз. Мягкий, размазанный, он лениво тянется, пока одеяло соскальзывает и открывает бледное бедро. Надо лбом мотается непослушный темно-рыжий вихор, за него-то Олег и тянет, чтобы развернуть к себе лицо и поймать губами вздох. Сережа прогнулся и притерся к паху, ленивость растворилась в мути утреннего возбуждения. Он заводится с полуоборота, Олег скользит ладонями по уже разгоряченному телу и продолжает вчерашний вечер под новым углом. Он давно понял, что его голос имеет для Сережи огромное значение. Вводит в полное растворение. Провожает до грани, где они оба зависают, вслепую хватаясь друг за друга. Еще немного, и — почти больно, почти запрещено, почти оторвались от мира людей, так и не сумев вписаться в категории. Сережа упирается коленями в матрас, и Олег, рывком зачесав с лица волосы, жадно припадает к спине — любит Сережино тело деталями — узкая, плотная, две родинки под лопаткой, четкие позвонки. Языком по контуру и ладонями вдоль. Каждое проникновение — долго и глубоко, Сережа болезненно жмурится, сжимая чужую руку у губ, и встречно дрожит. Электронные цифры будильника беззвучно объявляют утро. // – ...Было скучно? Ты поперся воровать чипсы от скуки? – переспросил Олег, остановившись посреди кухни. – Ну да, – Сережа пожимает плечами и не отрывается от рукописи. Олег сомневался, но все-таки показал ему последний текст и теперь прячет волнение за отвлеченными темами. Сережа читает, чуть шевеля губами, и морщит нос. Это ощущается... странно. Странно и тревожно было первый раз отрывать такое от себя. Никто тогда не узнал, что Олега воротило из стороны в сторону по закулисьям, и на сцену он вышел не свой от волнения. А теперь выставил нутро ему — не прикрытое зрелостью, не застрахованное от ущерба и потерь. Олег уже одной ногой за порогом, когда Сережа вылетает из кухни и цепляется за куртку. – Отправим это в заявку на пробы. – Нет. Вырываться из Сережиной настойчивости бессмысленно. Олег сдается прикосновениям, но мертвой хваткой держится за устоявшееся. Застоявшееся. – Отправлю и все. – Отправляй, я не пойду. Я смотрю, ты уверен, что им позарез нужна писанина любителей вроде меня. Сереж, я автомеханик. – Писанина, так ты это называешь? Да по сравнению с твоей писаниной то, что приносят другие — сказки про приключения в песочнице. – У этих других диплом ГИТИСа и богатые родители, их всех ждут с распростертыми объятиями. Меня — нет, – Олег дернул ручку двери. – Олег! – Сережа зло вывалился за ним на лестничную клетку. – Просто попробовать, а вдруг прокатит? Окопался в своем театрике на десять стульев и сидишь довольный. Разве не интересно узнать, на что еще способен? Где твое самолюбие? Со скрипом разъехались двери лифта, выпустили радостного пса и Юлю с большой спортивной сумкой в руках. Сережа не успел подстроить интонации и бросил в Юлю отрывистое "здрасьте". Олег рассеянно потрепал собачью шею, Юля перевела взгляд с Олега на Сережу и обратно. И еще раз. Пес с любопытством обнюхал голые Сережины ноги и тут же завилял хвостом. — Потом, — буркнул Олег всем троим и заскочил в лифт. Сережа старательно перепечатал рукопись, с головой погрузился в процесс и составил Олегу приличное портфолио — сквозь скрип и ворчание. Чуть не выпрыгнул из штанов от восторга, когда одну из заявок приняли, и потащил причесанного Олега на пробы, настрого запретив ему упаковываться в галстук. — Тебе вообще ничего не нужно, просто говори. И улыбайся вот так, — Сережа тычет пальцем в фотографию, и они оба подвисают, возвращаясь в тот вечер. Олег незаметно целует Сережу под ухом и трется коленом, пока они ждут очереди. Ему до последнего не нравится эта затея, а после стандартного "мы вам позвоним" он плотно сжимает губы и не смотрит на Сережу всю дорогу до дома. // – Не торопись, – Олегу нравится наблюдать, как Сережа подтаивает с ним. Не сразу, но легко — как переключить внимание капризного ребенка с одного "хочу" на другое. В случае с Сережей — с конечной точки на процесс. Обстоятельно, уделяя внимание косточкам лодыжек, шершавой коже коленей, Олег двигается вверх по телу, колдует над ним, чувствуя губами каждый изгиб. На бедрах он задерживается, чтобы выделить особым вниманием. Лезет носом в горячие места и шумно, вкусно вдыхает, наслаждаясь смущением на чужих щеках. Скрипнул ноготь о столешницу — Сережа стиснул кулаки, дышит приоткрытым ртом, не сводя с Олега сухих глаз. От нетерпения с дыханием вырываются короткие звуки, брови надломаны. Олег перед ним неторопливый, даже медлительный, ему, кажется, самое удовольствие — вгонять лихорадочную юную страсть в свой плавный ритм. Сережа судорожно снимает трусы, зацепившись за пятку, и снова замирает, внимательно наблюдая, — Олег мягко положил ладони на ягодицы и надкусил тазовую косточку. Истома отдается в пах неконтролируемыми толчками. Разворачиваясь, Сережа облегченно выдыхает, но Олег вошел во вкус. Язык скользит от поясницы и вымучивает из Сережиной груди протяжное удовольствие. — Олег. — Ммм? Сережа не справляется в одиночку. Олег обволакивает собой, его много и бесконечно недостаточно. Навалился, вжал в стол и в себя и только теперь обхватил член. Сережа накрыл рукой поверх и за пару минут, изведясь в объятиях, кончил. — Ну, чего ты? — Олег целует его в макушку, взволнованного, растерянного. — Не знаю... Ничего, — извернулся и обхватил за шею. Они сливаются в гибкое одно, и Сережа не отдается, а забирает упущенное, положенное ему и не выданное. Плотно сошлись в пазах — боль к боли, одиночество к тоске, — и чуть шатает от долгожданного совпадения душами. В чистоте скрипучих простыней множится острота голых нервов, нежится предчувствие конечной — поезд дальше не пойдет, освободите вагоны. Освободитесь. Сережа надламывается, а Олег каждый излом пропускает через себя, возвращает неотесанной холостяцкой нежностью, бессознательно-насыщенным влечением. Под неопытностью в Сереже сидит чуткость, с которой он набрасывается на Олега и сбивает прежние настройки. Вышколенная брутальность смята вместе с простынью, Сережа доволен, как сытый кот, когда рассматривает Олега после, разбитого и бессильно-счастливого. И каждую минуту, каждую чертову минуту страшно осознавать счастье в первый и последний раз. // Осень была к ним жестока. Она рассыпала по улицам последние лучи солнца, не делилась дождями и заставляла любить. Осенью Олег любил Сережу сильно и воспаленно. – Покатаемся? Олег прижимается затылком к прохладному окну и борется с приливами усталости, чтобы следить за Сережиными прогулками по пустому троллейбусу, чтобы улыбаться ему и этой улыбкой заталкивать в подполье мысли о будущем. На Макарова их обсыпало моросью и окутало сумерками. С наступлением темноты в Сереже просыпается самое дикое, что есть, и жмется к Олегу, игруче ластится, возмущаясь на нетвердые отнекивания. Что значит, здесь нельзя на колени? До дома добрались короткими перебежками под узкими козырьками. Олег отправил Сережу в горячую ванну, а сам подпер спиной балконную дверь и крепко закурился. До пепла на зубах и саднящей глотки. Он неумелый в импровизациях, пламенные речи хорошо скользят сперва по бумаге. Но готовиться заранее — значит немного обмануть, а это не в его привычках. Олег смотрит на Сережу через стекло, тот играет в телефонную игрушку, пока закипает чайник, и шевелит губами. Правый носок сполз на щиколотку, выцветшая Олегова тельняшка велика в плечах.увула — краткий миг
Олегу и раньше приходилось раздирать жизнь по шву. Люди вычеркивали его из wish-листов и не ждали, пока он присядет на дорожку или выпьет на ход ноги. С Олегом не церемонились, и это проросло в нем четким пониманием реальности. Вместе с бычком с балкона полетел отрывистый выдох. – Нужно прекращать, – на свитере расселись капли, принесенные на балкон ветром, Олег привалился к косяку. Виснет долгое молчание, но Сережа понял сразу и точно. Не переспросил, только тихо отложил телефон и щелкнул кнопкой не вскипевшего чайника. Олег ловит болезненную улыбку и в утешение вываливает: – Что тебе со мной? Я грубый, инертный, шатаюсь по жизни без цели и особого желания, довольствуюсь малым. Не стремлюсь никуда и не буду. Зачем такое рядом, когда ты молодой и бесстрашный? Ни черта не утешает. Царапает гвоздем по стеклу, аж в глазах темнеет от скрежета. Олег перевел дыхание и сам себе удивился — не болит, не ломает. Пока. Сережа невнятно вздохнул, как будто хихикнул. – Ну вот и оно, наконец. Олег свел брови, не понял. – А то слишком уж хорошо, не по-настоящему, – Сережа отделил слова сдавленными паузами. – Хочешь, чтобы я ушел. Олег представлял финал разговором длиною в ночь. Возмущением, криком, долгой ссорой, чем угодно, кроме робкого молчания и бегающих по столешнице пальцев. – Рядом должен быть тот, кто бежит быстрее, — чтобы азарт, чтобы погоня. Я не такой, ты сам понимаешь. Слова монолитные и — жалкие. Он вдруг понимает, что Сережа простил ему эти оправдания, это смирение перед собственными страхами. Простил сразу же, едва Олег открыл рот, и этим обезоружил. Олег хмурится в угол, потому что потерял нить, забыл, как правильно. Что вообще такое — правильно? Неправильно — это еще можно обозначить, хоть приблизительно, но правильно? Это как? Под мерный стук часов заканчивается день, в щелях окон шмыгает ветер. Сережа как-то уменьшился и потух, а тонкая улыбка бледно и больно дрожит. Не хочет верить, что Олег — очередной, проходящий мимо. – Скажи, что я тебе не нужен, – в голосе капризные нотки, а в глаза Олег не смотрит. Короткие и проскальзывающие взгляды — как будто стыдно — не в счёт. Сережа подходит, чтобы почти-касаться, и это нужно понимать как переход на язык, которым он изъясняет свою чувственность. Вместо не смогу, не прогоняй — носом в щетину. Олег смаргивает в рыжие волосы и задерживает дыхание, чтобы Сережин запах не толкнул подхватить на руки. Нужен. Сильнее, чем можно представить. Он повел ладонью над Сережиным запястьем. Олег не пропускал ни одну из крохотных родинок, разбросанных по шее, когда ласкал его, не пропускает и сейчас — смотрит, жадно запоминает трещинки губ, цвет ресниц, теплоту дыхания. – Прости меня. Сережа долго молчит, и Олег не решается прервать. Он вслушивается в то, как внутри ноет, и дает им обоим отболеть. Они так близко, вплотную — не телами, а глубже, и губы трогает нежность. Сережа невесомо мажет прикосновением и отходит, выставляя тусклой люстре влажные глаза и недетское понимание. Он не ушел, а выскользнул. Только ночь спустя, с рассветом Олег осознал, что они почти не объяснились вслух. Сказанное — неловко и не то — хотелось бы поменять, ввернуть что-то более нужное, но что именно, Олег так и не нашел. Сережа понял без слов. Он исчез так правильно, как Олег хотел — без намеков и адресов. Также быстро, как кончается заряд телефона на морозе, все вернулось обратно. Можно подумать, что Сережа приснился — тем сном, после которого целый день проходит в тумане. Олегу не привыкать к густой тишине, не терять себя заново — без того потерян. Вместе с тем вечером он кончился, и в крепко-накрепко закупоренную душу не проник больше никто. Уходя, Сережа оставил кое-что, и за это Олегу теперь держаться. В молчании оставил обещанную надежду.***
сцена после титров многим позже, под Новый год
Молодой человек стремительно пересек пустой холл театра, улыбаясь не утихающим в зале овациям. В нем до сих пор не унялось легкое волнение, и он с удовольствием подставился ветру, откинув воротник пальто. Дневная метель утихла, снег лениво валит для галочки и оседает в отросших волосах. Молодой человек прошелся под окнами, обнимая крафтовый бумажный сверток, несколько раз взглянул на часы и сглотнул, когда через четверть часа задняя дверь театра выпустила мужчину с огоньком сигареты у губ. Он не торопится и тоже не боится ветра — рубашка белеет под расстегнутой курткой, дым медленно вытекает куда-то в сторону. Молодой человек долго и неподвижно смотрит, прежде чем подойти, а когда подходит — молчит. Из свертка выглядывают бледные цветы и мерзнут, уже забытые. Олег уронил измученный выдох на Сережины губы.pale — two wrongs