мертвый не движется

       Воздух словно бы ртуть — он плотен и тяжел. А Саймон думает: «…мертвый не движется».        И вокруг в самом деле словно в могиле — и только стук в грудь отдается в ушах. И это пока что единственное, что он еще различает.        Но дело, по всему видать, дрянь. Он начал выдыхаться. Уже давно кружится голова и хочется пить. И вообще, очень хочется жить. Хоть чуть-чуть. Он все еще продолжает остервенело давить на газ, до побеления в костяшках сжимать руль.        Ясмин на заднем сидении визжит, а Саймон едва не впадает в полное отчаяние — он совсем не справляется с управлением.        И еще этот туман. Он почему-то кажется материальным — как тот самый тошнотворно липкий страх, которым обволакивают сознание в книгах. Туман пытается его схватить, и его пальцы становятся очень длинными и очень острыми. Что-то тихо шипит…        Саймон приходит в себя. Не сразу, с усилием, но приходит. Голова ясная.        «Наверное, я умер. И теперь я в аду», — думает он. И эта мысль такая реальная, что за ней почти всегда следуют картины из книг, которые Саймон читал в детстве. Про маленьких дьяволов, которые обгрызают грешников до костей, вытаскивают из них души и глотают их, хохоча при этом во все горло. Может быть, это даже они сами.        Ладно, во-первых. Где Ясмин? Во-вторых, что за хуйня?        Желтоватый свет. Достаточно яркий.        — Больно, — выдыхает он.        Зеленые глаза напротив него мерцают в темноте.        Саймон чувствует, как ладонь, уж точно не своя собственная, ложится ему на лоб. Ему очень не хочется, чтобы эту руку убрали. Тело почему-то отказывается повиноваться. Хочется заснуть и не просыпаться. Но он открывает глаза, пытаясь хоть что-нибудь разглядеть сквозь туман и дымку.        И, вроде как, получается. Он видит лицо. Бледное лицо.        На нем написаны одновременно насмешка и отвращение. Черты плавают в тумане. Зеленый глаз насмешливо сверкает, и Саймон, несмотря на тошноту, чувствует, что это не просто издевка — на лице что-то другое, значительное, — что это проявление души, тайны, страсти, горя, света, добра, лжи… то, что так же может быть и приятно, и страшно.        — Тебе больно? — спрашивает оно.        Саймон кивает. Обладатель лица не спешит убирать ладони с его вмиг покрывшегося испариной лба.        — Ты был близок к смерти, — говорит это лицо. — Очень близок. Ты мучился не меньше суток.        — Кто ты? — шепчет Саймон.        Лицо с минуту молчит, как бы задумавшись над ответом.        — Я? Кто я? Да я никто. Всего лишь твой проводник.        Саймон в искреннем удивлении смотрит на собеседника.        А оно смеется. В отраду глумиться в столь тревожный час.        — Возможно, и проводник, — усмехается оно. — Но пока что я просто Ник. Впрочем, у меня к тебе встречный вопрос.        — Саймон, — произносит наконец Саймон, пытаясь приподняться на локтях. Ему это удается только с третьей попытки. — Почему я выжил?        Ник смотрит на него с недоумением.        — Ты заблуждаешься, Саймон.        Тот помолчал. Боль стала по-настоящему нестерпимой. Но а если он чувствует боль, следовательно, он живет — разве нет? Разве не это составляет живое существо?        — Во всяком случае, достаточно спорно, — ладонь скользнула к окровавленной груди Саймона. Она пропитала насквозь его белую рубашку.        Сейчас, когда он может зрить сквозь туман, он видит: у Ника не только зеленые глаза, белая кожа, обтягивающая кости, но и черные волосы — на них очень много лака. Саймона затошнило.        — Что ты делаешь? — спросил он, когда почувствовал, что снова вполне способен говорить.        — Дотрагиваюсь до тебя, как ни странно, — ответил Ник. — Тебе надо расслабиться. Ты не из тех, кто хотел бы умереть.        — Но я мертв, — мрачно сказал Саймон. — Хотя мне и больно.        — Нет, ты снова неправ, — сказал Ник, и Саймон увидел, что у него большие тонкие пальцы. — Не говори глупостей. Ты и не умирал. Но и не жив пока.        — А где моя жена? — спросил Саймон, чувствуя, что начинает путаться в словах. Он знает, что спрашивать смысла нет, но тело сейчас в таком состоянии, что ему требуется осмысленный ответ на осмысленный вопрос.        — Ты про женщину с кольцом? Красивая... — улыбается Ник, — была.        Саймон задрожал. Почувствовал, как защипало в носу, и понял, что это слезы. Ну вот, блядь. А он ведь еще толком не выяснил — кого из двух он, в конце концов, оплакивает? Умершую? Каким-то образом воскресшего?        — Где она? — спросил он.        — Сгорела вместе с твоей машиной, — как только Саймон собирается обернуться в ту сторону, Ник прижимает его к своей груди, поглаживая по голове. — Не смотри. Трупы только в морге красивыми бывают.        — Черт, — шепчет Саймон. — Черт, черт, черт.        — Не надо, — выдыхает Ник, — не зови чертей.        Верно: ему незачем звать их сейчас. Они сами явятся по его душу. Или, возможно, уже.        Короче, заебало.        — А раз она мертвая, может, я заберу ее кольцо?        Правда, заебало. Впрочем, пускай.