broken hopes.

Хосок вернулся в пустую, с недавних пор квартиру, полностью истощённым от нескольких часов тренировок. Скинув обувь, он прошёл вглубь коридора, прислушиваясь к всепоглощающей тишине, не считая его тихих шагов. По очереди проверив каждую комнату, он вошёл в маленькую кухню, вновь разбивая крупицы надежды на то, что его мягкий, тёплый Юнги, просто залип за очередной компьютерной игрой на кухне с чашкой холодного кофе, но обязательно, в ярких махровых носочках. Хосок судорожно выдыхает, будто его ударили куда-то в область солнечного сплетения, кидая взгляд на пустой стул, закрытый ноут и чашку с кофейным осадком, что стоит на том же месте, что и несколько дней (?) или всё же недель назад. Ничего, завтра он войдёт в эту кухню всё с той же надеждой. А что ему, собственно, кроме этого осталось? Надежда. Было бы смешно, если бы не было так больно. Разве, в его случае, она все ещё возможна? Разве можно, похоронив самого близкого, самого нужного тебе человека, каждый день возвращаться домой, надеясь, что вот сейчас ты войдёшь на кухню и увидишь самую яркую улыбку в мире, самые любящие глаза и «Хо, я уже заказал нам ужин, сейчас доиграю и как раз должны привезти. Сегодня я уступлю и мы будем есть твою эту дрянь индийскую»? Юнги уступает ему почти каждый день, хоть и не очень любит индийскую кухню. Но он, несомненно, любит Хосока, а еда — это всего лишь еда. Любил. Хосока Юнги любил. Или мертвые могут чувствовать? Остаются ли воспоминания после смерти? Может быть, Юнги сейчас разлёгся где-то на облачке и с улыбкой наблюдает за дураком Хо? Да, нет. Бред какой-то. В это Хосок не верит, как и в то, что после смерти существует другая жизнь. Гораздо лучше надеяться, что это всё дурацкий сон и завтра он придёт в квартиру, которая встретит его теплом и уютом, вместо мертвенной темноты, а Юнги будет ждать его на кухне, а не лежать в гробу под несколькими метрами сырой земли. Хосок садится на подоконник — стул в кухне один, он не смеет его даже немного подвинуть — и закуривает. Раньше он отказывался даже пробовать и постоянно ругал Юнги, когда ловил его за этим пагубным делом. Сейчас же, эта привычка — одна из мелочей, что помогает почувствовать себя ближе к нему, тонкая ниточка, что не даст ему забыть, ведь это страшнее, чем надеяться. Хосока до дрожи пугает только мысль о том, что он может не вспомнить, как именно поднимались уголки губ в легкой улыбке, как лукаво щурились лисьи глаза и появлялись почти незаметные складочки на сморщенном носике. В один день не вспомнит, как краешек губы прихватывают зубы и фокусируется взгляд в решающие минуты игры. Как расширяются зрачки, хмурятся брови, заливаются румянцем щеки, а рот открывается в беззвучном крике на пике наслаждения, разделённого на двоих. Хосок очень боится, что забудет того, которого всей душой и сердцем. Как и большинство людей, Хосок сталкивался со смертью: когда ему было десять, у его пса обнаружили врождённый порок сердца и, как бы его семья не боролась, сколько бы ветеринарных клиник они не обошли — болезнь взяла своё; когда он учился в старшей школе — умерла мать его лучшего друга; два года назад он попрощался со своей бабулей. И это не говоря о внушительном количестве знакомых-незнакомых людей, о смерти которых он слышал через кого-то третьего. Каждый раз, когда Хосок сталкивался со смертью — это как будто проходило мимо него. Его сознание словно отгораживало его самого от переживаний, словно Хосок отказывался принимать за реальность, что вот — есть человек, ты его знаешь, и, возможно, даже общался когда-то, а теперь всё, что от него осталось — это воспоминания и кусок камня с его именем и двумя датами. Его часто винили за бесчувственность и неспособность скорбеть, как все нормальные люди. Тот факт, что каждый переносит подобные вещи по своему, кажется, просто отрицали. В этот раз было всё по-другому. В этот раз никто, ни единая душа не смогла бы упрекнуть Хосока в недостатке эмоций. Хосок никогда не любил детей и не хотел становиться отцом, но сам не заметил, как привязался к небольшой группе, в которой он подменял постоянного хореографа, получившего травму. Хосок действительно полюбил ребятишек и они, в свою очередь, не захотели отпускать от себя молодого танцора, каждое занятие которого было интересным, веселым и незабываемым. Так Хосок получил постоянную работу, а дети стали не просто учиться танцевать, но и участвовать, и выигрывать конкурсы один за другим. В тот день, Хосок с самого утра был в зале. Он готовил группу своих малышей к их первому большому соревнованию, поэтому не мог пропустить ни одной тренировки. Юнги со своей командой в этот день участвовал в финале Чемпионата одной из его компьютерных игр и действительно был расстроен тем, что Хосок не увидит его победы, но они договорились отпраздновать её вечером. Хосок даже забронировал столик в ресторане, в которые они то и не ходили в принципе, но повод же достойный. Когда в зал вбежала администратор и музыка оборвалась, только от выражения её лица, в горле Хосока образовался ком, а сердце тревожно сжалось. Когда Хосок кричал на таксиста, чтобы вёз его до больницы быстрее, его руки дрожали, а воздуха в легких будто и не осталось вовсе. Когда врачи в течении шести часов вытягивали его Юнги из лап госпожи Смерти, Хосок сидел напротив операционной, замерев в одной позе и не прерываясь шепотом молился, чтобы обошлось. Когда дверь в операционную открылась и из неё показался врач с самым сочувственным видом, на который был способен после нескольких часов настоящей борьбы за чужую жизнь, Хосок упал и закричал так, что даже мыслей своих не слышал. Ему насильно впихнули какого-то успокоительного, после которого сил кричать и биться в истерике не осталось. Но оно и на долю не заглушило той боли, что разорвала все его внутренности. ДТП. Несчастный случай. У водителя случился сердечный приступ, а фура, которую он вёл, вылетела на встречную полосу прямо в такси, в котором Юнги возвращался домой с победой. Таксист умер на месте, Юнги — не сдавался до последнего. Хосок не помнил, как он оказался дома, как впервые обошёл всю квартиру, как выкурил первую в своей жизни сигарету, как впервые в этой квартире ложился в пустую кровать. Зато никогда в жизни он не забудет утро, когда первым, что он увидел стала пустая подушка слева от него. Осознание ударило с новой силой и Хосок снова кричал, срывая горло. Он весь день провёл в кровати, сжимая тонкими пальцами подушку, вдыхая запах Юнги, срываясь в истерику, что менялась с душераздирающих на немые крики. В голове было пусто. Ближе к вечеру, Хосок услышал звук открывающейся двери. Надежда вспыхнула яркой вспышкой и он рванул в сторону прихожей с такой скоростью, что в глазах заплясали чёрные точки. Дверь открылась и стоило Хосоку увидеть вошедшую мать, он осел на пол, не в силах собрать себя хотя бы для приветствия. Мать всю ночь просидела возле него, напоив травяным чаем и не отходя ни на шаг, она держала его за руку и молча сдерживала слёзы. Юнги она любила как сына, а то и немного больше, но ей нужно было оставаться сильной — ради Хосока. Как проходила организация похорон, Хосок не знал, это на себя полностью взяла мать. Он же практически не вставал с кровати, лишь иногда выходя на кухню, чтобы выкурить одну-две. Успокоительные, вкупе с маминым чаем, не давали ему впадать в истерики и биться об стены, но они не помогали унять боль, успокоить кровоточащее сердце и заполнить образовавшуюся пустоту в душе. Хосок взращивал в себе надежду, что всё происходящее — это просто затянувшийся кошмар и нужно его досмотреть, чтобы проснуться, как всегда, в объятьях самого любимого человека. «Хосок, милый, пора» — как приговор. Как в тумане, Хосок одевается и выходит в гостиную. Там его ждут несколько их общих друзей, парни из команды Юнги, кто-то с зала. Хосок не различает лиц. Когда он с какими-то людьми подходит к гробу, который нужно будет нести, из него вышибает воздух и ноги подкашиваются. Это первый и последний раз после аварии, когда он смотрит на своего Юнги. До боли закусив губу, он глотает слёзы и пытается уже проснуться. Он не вынесет этого. Хватит. Пусть Юнги уже разбудит его, он же видит, что Хосоку снится кошмар. Впасть в истерику ему не даёт вероятность того, что его снова напичкают таблетками и заберут возможность попрощаться. Всю церемонию Хосок держится, давясь слезами и сдерживая крики, но стоит работникам опустить гроб, он бросается к могиле и умоляет кого-то забрать его, вместо Юнги или вместе с ним. Он хватается окоченевшими пальцами за землю и снова кричит. Его пытаются оттянуть, но Хосок отбивается, просит дать ему побыть с любимым хотя бы ещё несколько мгновений, пока перед глазами проносятся их моменты счастливой жизни сменяясь страшными кадрами, где мертвенно бледное тело лежит в ящике, оббитом изумрудным бархатом изнутри. Хосок погас. Это видно по осунувшемуся лицу, впалым щекам, чёрным кругам под глазами и опущенным уголкам губ. Никогда он больше не сможет улыбнуться, никогда в его глазах не зажгутся больше те искорки, которые согревали всех и каждого. Сколько понадобилось времени, чтобы убедить близких в том, что он в порядке и не собирается отправиться следом за Юнги, неизвестно. Вообще, опасения матери касательно возможности суицида сына, вполне обоснованы, но Хосок где-то слышал, что самоубийц в раю не жалуют и, в таком случае, Юнги его там не дождётся. Не то, чтобы Хосок был верующим, но лишаться пусть и такой бредовой надежды однажды снова оказаться возле Юна, он не намерен. Вместо этого, Хосок оставляет душу в зале, где работает до судорог во всем теле, приходя сюда ранним утром и уходя глубокой ночью. Он отпускает себя в танце и это единственное, что помогает хотя бы на время не думать о своей утрате и не представлять, как бы всё сложилось, если бы он был в тот день с ним рядом, как всегда до этого. Все говорят, что время лечит и притупляет боль, что все рано или поздно заканчивается и нужно только подождать. Хосок, хоть и не верит, но очень ждёт, когда же ему станет легче и его органы не будет перемалывать фантомная мясорубка каждый раз, когда он вспоминает Юнги, а это происходит постоянно. Хосок ждёт, когда станет легче. А пока ждёт, он продолжает надеяться неизвестно на что, возвращаясь в их пустую квартиру.