Accidere ex una scintilla incendia passim.
[Иногда одна искра зажигает огонь]
Бум. Бум. Бум. Бум. Ты чувствуешь? Оно бьется. Слушай. Бум. Бум. Бум. Бум. Оно у тебя в груди. Оно всегда будет там. Слушай. Бум. Бум. Бум. Бум. Ты не умер. Ты не умер. Ты еще не умер. Бум. Бум. Бу… Прости меня. За то, что не спас тебя… Прости меня. Тишина.Говорят, что если есть любовь, то нет насилия. Ложь. Одна из самой большой лжи, которую когда-либо рассказывал человек. Я всегда считал, что человек подобен пеплу: теплый, чистый, светлый. Непоследовательный. Зерна серебряной пыли, убаюкиваемые материнскими объятиями ветра, только и ждут, чтобы воссоединиться с землей. Но в реальности мы проклятые и пустые души. Воины без чувств: бесплодны. Холодные. Мы сражаемся, мы сражаемся безжалостно. Боремся и ползем, чтобы выжить и прожить еще один день. Но я, я… я любил. Боже, прости мои грехи. Я действительно любил его. С каждым вздохом, с каждым ударом сердца я приковывал его к себе.
Удар. Стон. Крик. Снова. Удар. Стон. Крик. Снова. Удар. Стон. Крик. Снова. Удар. Стон. Крик. Бесконечно. Есть много способов, которыми один человек может уничтожить другого. Какой из них хуже? Он рыдал, страдая от тихого и непрекращающегося плача. Так продолжалось с тех пор, как началась еще одна пытка. Его лицо было бледным. Вытянутое. Истонченное. Изрезанное темно-пурпурными темными кругами и залитое слезами боли. Кожа была почти такой же белой, как у мертвеца. Его правый глаз распух от ударов, рассеченная губа, с которой капали малиновые капли, пачкала его заостренный подбородок. Он проглатывал соленые капли, обжигая им горло. Страдания. Позор. Стыд. Волосы, запачканные грязью и прогорклой кровью, потеряли блеск. Его запястья были надежно связаны толстой веревкой, которая безжалостно прорезала плоть. Худой, слишком худой, чтобы выглядеть здоровым. Худой настолько, что плечевые кости выступали и давили, угрожая порвать кожу. Когда-то большие и лазурные глаза исчезли навсегда, покрылись вуалью, которая заставляла их казаться глазами слепца. Мертвец. Страдающий мертвец. Он дышал. Ему было больно. Сильная и непрекращающаяся боль. В душе и в теле. — Я умоляю… Прекрати… — он молился слабым голосом. Снова. Снова. И снова. Бессмысленно. Он никогда не остановится, никогда. Ни по какой причине в мире не прекратились бы пытки над изуродованным телом последнего Джинчурики. Пытки над человеком, одно существование которого давало надежду. Надежды больше не было, ее не должно быть. Ни для кого. Большие, теплые, мозолистые руки тюремщика раздвинули его тощие бедра. Все сильнее и сильнее, причиняя боль. Обжигая. Он погрузил пальцы в нежную плоть его бедер и, тяжело дыша ему в лицо, снова вошел в неподготовленное отверстие. С яростью. Его сияющие глаза расширились, и он кричал, кричал так громко, что его голос гудел в холодной тюрьме. Его кровь, густая и теплая, капала между его раздвинутых бедер, пачкая их обоих, снова объединяя их в уже сотом насилии. Эта нить, эта проклятая красная нить изменилась. Но она все еще объединяла их, все еще душила их. Она будет делать это вечно. Убивая их каждый чертов день. — Будь хорошей шлюхой и дай мне насладиться, — прорычал зверь, проталкивая свой член внутрь с беспрецедентной жестокостью, с ненавистью и негодованием. Он дернул за грязные волосы и сильно ударил головой о стену, сжал гарпуном тугие бедра своей жертвы, оставив еще один синяк, и, обвив руками спину, увеличил скорость. Все сильнее и сильнее, все более и более болезненно. Глубже и глубже. Без остановки. Он рвал его пополам. Он разрывал его на части. Он убивало его. После долгих и, казалось, вечных минут страданий мужчина замер внутри, наполнив его дрожащее и измученное тело своей спермой; он вышел из него с гортанным стоном и жестко опрокинул на жесткую койку, служившей кроватью. — Сука, — ядовито выплюнул, глядя на красное пятно, испачкавшее его белую рубашку, он никогда полностью не раздевался, чтобы трахнуть его: оно того не стоило. Натянул штаны, которые спустил до щиколоток, и без дальнейших церемоний ушел, закрыв за собой дверь камеры и оставив худое и ослабленное тело Наруто дрожать от рыданий и озноба. Голый, он не заслужил одежды. Он ничего не заслужил. Он шел по длинным коридорам этого темного и мрачного места. Апатичный. Без каких-либо эмоций на его теперь уже взрослом лице. Добрался до узкого пустынного коридора на западной стороне темницы, и там его и без того хрупкая маска безразличия разбилась вдребезги. Дыхание внезапно участилось, как и сердцебиение, и ему пришлось схватиться рукой за сердце и рухнуть на землю, чтобы попытаться успокоиться, чтобы мысли снова стали ясными. Он крепко прижимал кулак к груди, чувствуя укол неописуемой боли, которая прервала его дыхание; он хотел кричать. Кричать, пока капилляры не взорвутся от давления. Кричать и снова кричать. Но он не мог. Тупые, широко распахнутые безумные глаза смотрели в пол, даже не видя его. Злость. Обида. Бессилие Он судорожно закашлялся, зажал рот рукой, чувствуя боль в легких; упал на колени, изрыгая уже свою душу на этой бесплодной земле. Потом встал на дрожащих ногах, мысленно назвав себя слабым, и, положив руку на каменную стену, прошел еще несколько метров. Его колени снова подкосились, ударяясь о твердый, грязный, холодный пол. Он чувствовал себя точно таким же. Все его тело задрожало, когда он схватил свои смоляные пряди и яростно потянул за них. Боль в груди медленно убивала его. Боже, пожалуйста… Пусть это закончится… — взмолился он в пустоту, такой хрупкий, каким он никогда в жизни себя не чувствовал. Его внимание привлекли быстрые и тяжелые шаги. Он глубоко вздохнул. Один. Два. Три раза. Немедленно поднялся в вертикальное положение и надел невидимую маску спокойствия, снова склеив трещины. Иди. Не останавливайся. Продолжай идти. Не сдавайся. Не открывайся. Иди и не показывай лица. — ПОДОЖДИ! — позади него послышался грубый хриплый голос. Это был один из многих нукенинов. Он еле заметно вздрогнул и остановился, но не обернулся, и ровным резким тоном спросил: — Чего тебе? — безразлично, не заботясь, услышали ли его, или нет. Мужчина стоя да спиной сообщил: — Мадара-сама сказал, что ты должен покормить пленника, поскольку он твоя шлюха. Тот сердито повернулся и сердито ответил, наблюдая за гомункулом, стоявшим перед ним. Отвратительно. — Я не официант. — Тогда делай, как хочешь. Если он умрет, это не моя проблема, грязный червяк, — осробил его нукенин, не думая о последствиях этого заявления. За что получил от собеседника садистскую ухмылку на лице вместо ответа. Посланник не успел произнести ни единого слова, как мужчина вытащил кунай из рукава рубашки и перерезал ему сонную артерию. — Кто сейчас ползает по земле? Кто теперь червь? — мрачно спросил он мертвое тело; затем наклонился к земле подобрать кусок прогорклого хлеба, который держал в руках, и двинулся обратно по своим следам, пошел к камере Узумаки. Снова. Каждый день. Каждый божий день ему приходилось проходить через эту пытку. Даже тонкая надежда, слабая и теплая, не вторгалась в его мертвое сердце. Запертый в этой гнилостной камере, где зловоние крови и мочи было застойным; где сперма его личного дьявола липла к коже, как клей, вторгалась в ноздри, вызывая рвоту. Каждый день. Каждый божий день. Он свернулся калачиком в позе эмбриона, дрожал и кашлял, уверенно ожидая, что холодная смерть вот-вот призовет его к себе; избавляя от этих бесполезных страданий. Все они проиграли и умерли. Все, даже он, особенно он. Пустое тело, которое все еще дышало. — Унизьте его. Уничтожьте. От Наруто Узумаки не должно ничего остатся, — Основатель клана Учиха приказал положить конец конфликту, холодно одобрив свой приговор. Намного хуже смерти. Он хотел отомстить. Унизить врага самым худшим образом. В тот же день начались пытки: они извлекли Кураму, мучительно вырвав его из тела. С помощью дзюцу Мадара сохранил ему жизнь. Потому что смерть была бы только освобождением. Они заблокировали его чакру; сломали ему ноги и руки; хлестали, жгли плоть, пытали и сделали его слепым. Утаскивая его в глубины кругов ада. Наруто кричал, плакал и даже умолял их убить себя. Его гордость была сломлена, сила воли умерла под пытками его похитителей. Это больше был не он. Каждый день. Каждый божий день. Он ждал того, кто убьет его медленно. В первый раз, когда он услышал его голос, который узнал, Наруто по глупости почувствовал слабую надежду. Это он, он бы спас его! Он так сильно в это верил, так безумно цеплялся за эту надежду, что вдруг кто-нибудь почувствует нежность к этому слишком быстро растущему ребенку и, возможно, действительно спасет его. Но он этим кем-то не был. Он был пуст. Без чувств. Без всякой пощады. Наруто крепко вцепился в свои волосы трясущимися руками, потянул за них, закричал от боли, когда его бедра ударила острая боль. Он еще больше свернулся калачиком, продолжая повторять как сумасшедший: — Нет выхода… Нет выхода… Теперь он был безумцем. Бледное отражение того, кем он являлся раньше. Они разрушили его, даже от души ничего не осталось. Приглушенный шум, шаги, которые он сразу узнал, шаги своего мучителя, вернули его к реальности. Он двигался так быстро, как мог, прижимаясь к холодной стене, обнимая колени. Пытаясь защитить себя. Он был напуган. Он боялся дьявола, который каждый день напоминал ему, что он попал в ад. Худший. Тот, что на земле. Чего он хотел? Почему он вернулся? Он никогда не возвращался дважды в один и тот же день. — Ешь, сука, — приказал, швыряя ему что-то. Наруто не двигался, даже старался не дышать. Невидимый, он хотел стать эфемерным. Пожалуйста… Пожалуйста, уходи! Умолял про себя, его плечи хлестали беззвучные рыдания, а хватка на коленях усиливалась. Тюремщик поджал губы, вынул из кармана ключи от клетки и вошел внутрь; схватил хрупкую шею Наруто в руки и, начал душить, сказал: — Я сказал, ешь! Мадара не хочет, чтобы ты подох. Сделай это, или и сегодня ты получишь дозу порки, — твердо заключил он, снова швыряя Наруто на землю. — Саске, пожалуйста… — попытался сказать он, тихо бормоча, но тот ударил его так сильно, что бывшый джинчурики выплюнул струйку крови и ударился головой об пол. — Никогда не смей снова произносить мое имя, — ядовито прошипел он, с отвращением глядя на хрупкое и дрожащее тело мальчика, потом вышел и яростно закрыл камеру, ничего больше не сказав. Ушел. Наруто не двинулся с места, в ужасе и в боли он снова свернулся калачиком. Боль в глазах усилилась, голова, казалось, вот-вот лопнет, кровь капала из разбитой губы. Снова. Он безуспешно пытался поцарапать запястья. Невозможно было попытаться поцарапать себе вены, ногти были оторваны. Пожалуйста, я просто хочу умереть… Он умолял пустоту, прежде чем потерять сознание. Чье это было тело? Где был настоящий Наруто? Мертв… давным-давно. — Разве ты не собираешься проведать Узумаки? — внезапно спросил Мадара. Он сидел на стуле в комнате младшего Учиха, скрестив ноги и руки на груди, с его обычным жестким и непроницаемым взглядом. Саске, глядя в окно, бесцветно ответил, даже не обернувшись: — Это не твое дело. — Он тоже был пленником этого логова монстров и убийц; этого мрачного и бездушного места. Пропитанный ненавистью. Как его сердце. Заключенный, который знает об этом и гордится этим. Мадара не вздрогнул от неуважения мальчика, он просто встал со стула и холодно сказал: — Как по мне, ты слишком добр, Саске. Слишком человечен. Он все еще слишком человек… — Я просто устал его трахать, вот и все, — сказал он ровно, продолжая смотреть в стекло: сгоревшая трава, голые деревья, ничего живого. Ничего. Его тоже больше не было. Мадара сузил губы в ухмылке чистой злобы и холодно приказал: — Если тебе это больше не нужно: убей его! При этих словах руки Саске начали незаметно дрожать, он сжал кулаки так, что побелели костяшки пальцев, и, мягко кивнув, ответил: — Я сделаю это. Старший Учиха посмотрел на его широкие плечи, затем покачал головой и пошел к двери, выходя. Он был бы великим Учиха, если бы Узумаки не отравил бы его так сильно… Жаль… Саске прикрыл веки, тяжело дыша, пытаясь рассеять то ужасное чувство, которое вторгалось в него глубоко внутрь. Ему было наплевать на Узумаки. Он повторял себе это в тысячный раз. Лжец. Те быстрые шаги. Те самые, которые он не слышал неделю, разбудили его от легкого беспокойного сна, в который он провалился. Вернулся. Он всегда возвращается. Подумал он с болью, сдаваясь судьбе, полной боли и мук. Решетка камеры с грохотом открылась, он вошел и заметил тело Наруто, лежащее на боку на койке. Тот лежал к нему спиной, не сдвинулся ни на дюйм. Только еле заметное дыхание признавало его «живым». Он тяжело вздохнул и опустил голову, вытаскивая кунай из-за пазухи. Приблизился. Наруто услышал легкое трение одежды - шум, отличающийся от обычного. Он понял и улыбнулся: — Ты должен убить меня, — сказал он таким спокойным тоном, который вызвал ужас у другого, так, что оружие упало из его руки. — Что…? — запнулся, не в силах удержаться от вопроса. Он не двигался, вдохнул холодный воздух и попытался снова стать собой. В последний раз. Он хотел умереть как Наруто Узумаки… Не как пустая оболочка. Больше никакого холодного тела. — Я знаю, потому что знаю тебя. — он начал медленно со слабой ностальгической улыбкой. — Я знаю о тебе все. Знаешь, ты дышишь быстрее, чем другие? Не медленно и размеренно. Так, как будто ты знаешь, что каждый твой вздох может быть последним. Ты идешь быстро, легко и неслышно: настоящий ниндзя… — Наруто хрипло рассмеялся, и от кашля перекатился на спину — Прости... Ты всегда держишь плечи прямыми, а лицо поднятым, невозмутимым, потому что ты не хочешь, чтобы другие жалели тебя. Иногда у тебя трясутся руки, но не от холода, а из-за чувств. Когда такое случается, ты сжимаешь кулаки, пока дрожь не прекратится. Ты никогда не кричишь, просто говоришь холодно, а когда ты в ярости, то понижаешь свой тон еще больше, становясь мрачнее… — всхлипнул, ему не следовало открываться. Боль усиливалась каждую секунду. Он не должен был покидать то забвение, в котором лежал все эти месяцы… — От тебя пахнет ландышем и скошенной травой. Ты грубый, свернувшийся в себе клубок, мстительный и… Немного сумасшедший, — он засмеялся, закусив губу, чувствуя, как слезы текут из этих давно уже бесполезных глаз. — Не вини себя. Мир шиноби… Его больше нет, — голос снова сорвался, когда Наруто произнес эти слова. — Ты держишь все внутри себя, потому что не хочешь казаться хрупким, но, держу пари, что иногда ты даже не можешь дышать из-за всей боли, которую чувствуешь и чувствовал. Бьюсь об заклад, ты кладешь руку на сердце… — Саске подскочил на этом заявлении. — и сильно сжимаешь хватку, пока боль в груди не пройдет. По правде говоря, мужчина позади меня — бледное представление о том, кем он был. Как и я, — твердо заключил он. Злой и разочарованный им. Миром. Самим собой. Глубоко ранен этой любовью, которую на самом деле он никогда не мог подавить. Учиха, глубоко впечатленный этой речью, опустился лицом на пол, чувствуя, как воздух снова пропадает. Спустя годы он почувствовал, как его глаза увлажнились горькими слезами. Быстрым движением он поднял кунай с земли, приблизился к Узумаки, и сердито повернул его, чтобы посмотреть тому в лицо: впалые щеки, острые скулы, слепые, полуприкрытый глаза. Глаза, утратившие чистоту, легкое дыхание и полуоткрытый рот. Почему Наруто по-прежнему выглядел таким красивым? — Сделай это, — приказали потрескавшиеся губы, незаметно дрожа. Он хотел выбраться из этого места, умереть и больше ничего не чувствовать. Саске прикусил щеку изнутри: — Ты сдаешься? Где идиот, который никогда не сдается? Где? — выплюнул ядовитую желчь, по крайней мере, не умоляя не оставлять его одного. Не с тихой и отчаянной просьбой. Наруто грустно улыбнулся, а затем бесцветно ответил: — Я не знаю, ты его давно убил. Он в шоке расширил глаза, сглотнул и почувствовал, как пересохло в горле. — Я? — неслышно пробормотал. — Я убил тебя… Как ты можешь… Как ты можешь говорить такую ложь? — спросил сердито, хриплым голосом. — Они убили тебя. Ниндзя, которые продали, чтобы положить конец войне. Те трусы, которые предложили тебя на блюдечке Мадаре. НЕ Я УБИЛ ТЕБЯ! — закричал, как никогда, напугав человека под собой. Наруто, которого эти слова ранили еще больше, громко всхлипнул: — Я знаю… Я знаю… — Повторил страдающе, вспоминая, как увидев, что все его привязанности умерли, другой шиноби заставил его пожертвовать собой ради них, передавая его Мадаре. Без выбора. Саске успокоился, вдохнул и склонился, прижавшись лбом к его щеке, положил одну руку на другую щеку и вытер слезы большим пальцем. Все равно уже все кончено… - сказал себе, ломая свою хрупкую маску. Он коснулся своими сухими губами и нежно обняла его за талию, притягивая к себе. Узумаки, удивленный этим внезапным изменением, спросил: — Что ты делаешь? — Наруто… - слабо прошептал, пока его темные глаза ласкали фигуру человека под ним, запоминая каждую деталь его тела. Мое имя… — Саске… — инстинктивно ответил он, желая еще раз увидеть его лицо, раз и только раз; с мужеством, которого он думал у него почти не осталось, обвил тонкими руками его большие плечи. Чувствуя себя… как дома. …И его… Он провел холодным клинком куная по горлу, затем, подавляя рыдания, погрузил его в живую плоть. — Я люблю тебя, — признался за секунду до того, как сердце Наруто перестало биться. …Они прекрасно звучат вместе. Наруто безмятежно улыбнулся смерти, шевеля губами в безмолвном «Спасибо». Спасибо, что убил меня. За то, что освободил меня от всего этого. — Сука… Я надеюсь снова встретить тебя когда-нибудь... Он умер на руках любимого человека. Соперника. Брата. Друга. Убийцы. Его всего. Саске всегда был его вселенной. Крик раненого и умирающего зверя, древний плач, наполненный отчаянием, наполнил застойный воздух маленькой камеры. Бесконечный. Палач держал на руках теперь уже холодное тело своей жертвы, он сам стал жертвой собственного поступка, не способный отпустить его, потерять его снова. Обнял его крепко, как никогда раньше, прижимая к своей дрожащей груди, дрожащей от рыданий, которые становились сильнее и болезненнее. Болело сердце. Чертовски болело. Сильная и острая боль. Он не мог ни дышать, ни говорить. Он уткнулся лицом в его волосы, лаская его спину; в ужасе от прикосновения к торчащим костям. Интересно, как он раньше этого не замечал. Он еще раз поцеловала его остывающие губы, пальцы коснулись его расслабленного, спящего лица. Бум. Бум. Бум. Бум. Ты чувствуешь? Оно бьется. Слушай. Бум. Бум. Бум. Бум. Оно у тебя в груди. Оно всегда будет там. Слушай. Бум. Бум. Бум. Бум. Ты не умер. Ты не умер. Ты еще не умер. Бум. Бум. Бу… Прости меня. За то, что не спас тебя… Прости меня. Тишина.Густая и обжигающая красная флегма пачкает твои фаланги. Такого же цвета, как и вещество, что сочится из твоей груди. Почувствуй, как холод проникает внутрь тебя. Тело того, кого ты любил, превратилось в лед. Земная одержимость. Божественный мир, который ты не разобрал. Ты просишь прощения у Бога, которому ты не нужен. Вместо этого… я хочу тебя. Моя великая неземная дверь открывается. Вот ты где. «Добро пожаловать, Саске, рад видеть тебя в аду!»
[Прощение не принимается. Бедная невинная душа!]