Почему

Рэй смотрит на Эмму, стоящую посередине главного коридора. Он смотрит прямо на неё, но такое чувство будто сквозь. Её отчаянно дрожащее тело чуть дергалось от едва сдерживаемых рыданий. Рэй слышит протяжный и тихий вой Эммы. Лампа слабо мерцает, отбрасывая чужие тени, делая их больше и более похожими на монстров, готовых поглотить тебя в любую секунду. Они чувствовали себя жертвами этих теней — такие же маленькие и беззащитные, неспособные обезопасить друг друга. Наверно именно поэтому Нормана скоро подадут на тарелку с голубой каемочкой, посыпят пряностями на вкус и сожрут, причмокивая косточками. Это был полный пиздец. Потому что хуже уже быть не может. Потому что, блять, никто в этом чертовом доме кроме него, Эммы, Гильды и Дона не знают, что Норман — это ебучая жертва, которую уже ведут к жертвенному алтарю; потому что тот даже не сопротивляется, просто смотрит-смотрит своими голубыми глазами, выжигая внутренности изнутри; потому что их дорогая мамаша едва поднимает уголки губ и словно мантру повторяет: «сдавайтесь-сдавайтесь-сдавайтесь-сдавайтесь». Потому что это нечестно. Это тотальный конец. Их чертова стая распадается. Потому что на одного из главных членов закинули удавку, затягивая с каждой секундой сильнее. Так почему?! Почему они должны чувствовать себя чертовом скотом, который взращивали лишь на убой; почему должны наблюдать, как их крохотное семейство ломается, теряя важную часть?! Почему должны каждый раз смотреть, не отрывая глаз на то, как каждого буквально за руку ведут в пасть к чудовищу. ПОЧЕМУ?! И вроде бы Рэй должен уже привыкнуть, все-таки шесть лет работал на эту змею, именуемую матерью. И казалось привык провожать чуть треснутым взглядом чужие спины, прекрасно сознавая, что её через несколько минут засунут в капсулу, а после — на шведский стол. Отправляли других, но Рэю виделось, словно это по нему водят вилкой и облизывают голодными глазами. Мерзко. Противно. Ужасающе. Он не чувствовал себя шавкой, охраняющей стаю лучшего сорта, а даже наоборот — ощущал лишь собственную заячью шкуру под плащом из волчьей шерсти. Самый главный и лучший товар, который собственноручно вел всех на гибель, и являлся прекрасной вишенкой на торте — самый жаждаемый демонами, хрупкий в своем совершенстве скот. Самая бледная шея с ценнейшими кровью и мясом, тот, за чей мозг власть будет бороться — это все он. И он не переживал за себя, вообще нисколько: лишь сжимал от наслаждения губы, представляя, как сделает это место ебучим адом, подожжет негасимым пламенем и сам прыгнет в его обжигающие ленты огня. Он действительно этого желал: спасти всех, всех кроме себя, ибо его спасение — это языки дьявольского пламени, забвенная темнота тяжелых век и отдаляющийся запах его стаи. Выжившей стаи. Но все его планы разорвали в клочки, запихнув с сундук Пандоры и прокрутив на триста шестьдесят градусов. Потому что Нормана отправляют раньше. Чертового Нормана польют кисло-сладким соусом и запихнут в чужую пасть прямо завтра. Почему? Почему в груди так отчаянно скребет, словно пытаясь разорвать грудную клетку изнутри. Почему такого не было раньше как с другими детьми? Почему сейчас он хочет задохнуться собственными слезами и кричать, чтоб стекла затрещали и разбился весь чертов сервиз этой суки? Почему именно Норман? Почему сейчас? ПОЧЕМУ?! …почему? Рэй был по своей натуре не слишком эмоциональным, и даже он сам думал, что скорее камень заговорит, чем он проронит хотя бы слезинку. Его вечный сарказм и завсегдатая ирония, тихие насмешки над чужими потугами и вышучивать какие-либо слишком глупые, по его мнению, действия. В конце концов, как такой человек как он может почти задыхаться от собственных рыданий? Так почему сейчас он едва не давится своими слезами, цепляется за чертову норманову рубашку и прячет красные глаза в чужом ещё теплом плече. Почему. Рэй чувствует то, что никогда раньше не испытывал, поэтому даже не знает как его описать или охарактеризовать. Ведь внутри так переворачивается каждый раз, заставляя его сердце проходить русскую рулетку раз за разом, мечтая, чтоб барабан не был пуст; ресницы склеиваются от влаги и все прыгает в смутных очертаниях, руки непроизвольно цепляются-цепляются за знакомое тепло в надежде никогда не отпускать от себя, нагреть собственным запахом и успокаивающе заурчать в чужое ухо. Он даже не знает успокаивающе для кого — себя или Нормана. Его омега скулит, воет в никуда и скребет потемки его сознания. Она зовет альфу, сворачивается клубком и плачет-плачет вместе с Рэем. Потому что альфа скоро уйдет, покинет стаю, напоследок целуя в лоб, и попрощается. Оборвет весь мир и заставит со своим исчезновением пройти через девять кругов ада. Рэй ведь не сопливая омега, к тому же познавшая тлеющий вкус жизни на скотобойне. Ему не надо дуть на ранку на поврежденном колене, не нужно сладчайших комплиментов и обильных ухаживаний. Ему нужен Норман. Живой, такой же как и в эти секунды. — Норман, ты ублюдок! Просто чертов псих и утупок! Как ты можешь так поступать-а-ать. — Он под конец срывается на вой, хлюпая забитым носом. Альбинос прижимает к себе и гладит спутанные черные пряди, целует в висок и ласково мурчит. Он, блять, пытается его успокоить. Спасибо, что заботишься, ублюдок. У омеги даже сил на n-ую истерику не хватает, поэтому он цепляется дрожащими пальцами за чужую спину, содрогаясь от нормановых мягких губ и теплых ладонях на голой коже под рубашкой. Альфа трется носом о ароматическую железу на шее, помечая своим запахом, словно напоследок, словно прощаясь. Рэй скулит, чувствуя, как чужой влажный язык вылизывает его шею, слабо покусывают, но метку не ставят. Они ведь даже не в отношениях, никак не связаны ближайшими узами альфа-омега. Они всего лишь стая, две её частички. Так почему сука внутри рыдает себе в лапы и зовет-зовет его, прекрасно зная, что это последняя их встреча. Рэй смаргивает снова накатившие слезы и мажет губами по щекам Нормана, который выпускает успокаивающие феромоны и ухаживает за ним. — Почему, Норман? Почему ты не сбежал? Он уже отчаянно шепчет, утыкаясь в пахнущую дождем шею, и скулит, убаюкиваемый размеренным стуком чужого сердца. … — Потому что тогда бы отправили тебя. Рэй снова задыхается.