Ты не успеешь проснуться

Вечеринки в Либре, как и всё в этом безумном-безумном городе, — особый вид искусства, в них всегда слишком много всего: много шума, много алкоголя, много музыки, много разговоров, много еды, много веселья. Ретромелодии на потёртом виниле переплетаются с электронными ритмами от диджейской стойки, и гвалт стоит просто оглушительный: чтобы услышать, что сказал собеседник, приходится наклоняться близко-близко и самому в ответ кричать, почти прижимаясь ртом к чьему-то уху. Здесь — обсуждают последнюю выставку голландских мастеров семнадцатого века (только подлинники, никаких копий!) и новомодные вульгарные подделки под импрессионизм (фи!). Там — спорят о биржевых операциях, инвестициях и сделках с недвижимостью, перескакивая на цены артефактов на чёрном рынке. В центре зала — неспешная беседа об иномирском этикете и очередной дипломатической встрече Той Стороны с ООН, из дальних углов доносятся обрывки историй уличных и любовных: о миссиях, стычках, драках, свиданиях, интрижках, романах. «Короче, кто кого уебал и кто кого выебал», — однажды кратко и точно резюмировал Запп, толкнув Лео в плечо, и заржал, когда тот покраснел. Мелькают вспышки светомузыки и вспышки от смартфонов. На столах — шедевры высокой кухни вперемежку с пиццей и едой из китайского ресторанчика неподалёку. В золотисто-янтарном виски плавятся шары льда, вино плавно покачивается в бокалах, на галерее рекой льётся пиво и джин с тоником, в баре заманчиво переливаются и искрятся коктейли. Хлопает пробками шампанское, цепляются за волосы и плечи цветочные лепестки и спирали серпантина, и наутро Лео выгребает из карманов вместе с лотерейными билетами на всякую мелочёвку и скомканной золотой фольгой от шоколада — разноцветные блестящие кружочки конфетти, из которых можно выложить целый мозаичный узор. Эксперт по вечеринкам из Лео, конечно, никакой, но кажется, лучше вечеринок, чем в Либре, он нигде не видел, нигде ему не бывало так хорошо, радостно и спокойно — когда после выходишь в рассветный, непривычно тихий и прозрачно-светлый город и понимаешь, что вечер — не зря, и ночь — не зря, и всё — не зря. И сегодняшняя вечеринка, в стиле ревущих двадцатых, особенно удалась. Лео, лихо сдвинув набок чёрную борсалино, идёт по залу рядом со Стивеном, который поймал его через полчаса после начала — «надо поговорить, Леонардо», — кивает, машет рукой; краем глаза замечает, как материализуется Чейн и посылает ему воздушный поцелуй, на лету подхватывая с подноса бокал вина; смущается в ответ на благодушную усмешку мистера Клауса, стоящего рядом с Люсианой Эстевес в изящном чёрном платье — на шее у неё морозным узором мерцает колье; обращает внимание, что Запп опять донимает Зеда какими-то глупостями и грубостями; чуть кланяется Кей-Кей в вызывающе обтягивающем кроваво-красном, салютующей ему фужером с шампанским… Лео вздрагивает, даже не успев осознать, что случилось. Это просто красное вечернее платье — Кей-Кей любит этот цвет, ей к лицу. Ладно, допустим, сегодня оно чересчур красное, какого-то неестественного оттенка. Он вдруг понимает — и жмурится; к горлу подкатывает кислый комок. Это не платье — это аккуратно вырезанная, снятая кожа обнажает мышцы и сухожилия, выкрашенные в алый ещё не запёкшейся кровью. Кей-Кей, поймав его взгляд, неторопливо отворачивается… На спине у неё, там, где обрывается клин нетронутой светлой плоти, выступают белёсые косточки позвонков. Музыка стихает на самой высокой ноте. Свет мигает и почти угасает. Зал пуст, в его углах шевелятся и клубятся тени, в густых тенях тонет высокий потолок, и Лео с криком отшатывается, потому что чёрно-белые плитки пола — в багровых, плохо затёртых или замытых разводах, и Стивен Старфейс, прихрамывая, покачиваясь из стороны в сторону, оставляет за собой длинный кровавый след, будто шагает по битому стеклу или лезвиям ножей босиком. И на скулах у него проступают трупные пятна. — Леонардо? — Стивен ловит его за локоть, берётся цепко и уверенно, впивается взглядом в лицо. — Что случилось? Вокруг шумит Либра в фантасмагорическом веселье праздника на пороге смерти. — Очень душно, — жалуется Лео, прежде чем вывернуться наизнанку прямо Стивену на ботинки и потерять сознание. Вечеринка безнадёжно испорчена. В госпитале Брэдбери — редкая для него безмятежная, какая-то мягкая, почти физически ощутимая тишина; даже грохот и гул разбивающейся о дно пропасти воды — едва слышные, будто завёрнутые в вату. — Я выпишу тебе рецепт на седативные, — мисс Люсиана хмурится, заправляет за ухо чёрную прядку, сдвигает на кончик носа очки и как-то совсем по-девчоночьи прячет за спину левую руку: на пальце у неё поблёскивает кольцо из белого золота с каплей-бриллиантом. — Если не подойдут — попробуем другие. Только не молчи, Лео, мы постараемся тебе помочь. Магра де Грана учтив и осторожен. Он осматривает Глаза настолько аккуратно и бережно, словно в глазницах у Лео — не хрупкие, но нечувствительные к прикосновениям механизмы, а настоящие глазные яблоки, остро реагирующие даже на соринку. — Свидетельств очень мало, но в некоторых хрониках говорится, — шелестит он, — что владевшие Глазами Бога могли смотреть не только в настоящем. Им случалось видеть больше — что было, что будет, что приснилось бабочке на восточных островах, взмах крыльев которой поднимает бурю на Тихом океане… Лео моргает — это что, поэзия? Кажется, Магра де Грана улыбается. — Быть может, — продолжает Магра де Грана, — ты, Леонардо, тоже увидишь больше. В хрониках говорится также, что из наших выборов рождается настоящее и будущее. Что, если совсем рядом с нашей реальностью незримо существует множество других, где время прошло по другим ключевым точкам? Во рту у Лео пересыхает. — Это значит, что… — хрипло проговаривает он. Теперь ему не кажется: Магра де Грана рассматривает его с сочувствием. Наверное, он искренне привязан к людям — таким хрупким, несовершенным и недолговечным, таким упрямым. — Вариации будущего, реальности и сны — всё будет смешиваться. Переплетаться. Накладываться друг на друга. Подменять друг друга, как, возможно, тебе покажется — но это останется лишь иллюзией. Никто не ходит между мирами, не ощущая сам момент перехода. Поэтому, Леонардо, если тебе почудится, что ты проснулся в иной реальности — проснись ещё раз. И ещё раз. Сколько понадобится. — Но как я пойму, что проснулся там, где нужно? — уточняет Лео. …что проснулся вообще. — Тебе придётся запоминать, — Магра де Грана терпелив, как любой доктор. — Обращать пристальный взор на детали. Я знаю, что ты внимателен, Леонардо. Стань ещё немного внимательнее. И не доверяй всему, что видишь, Глаза Бога были созданы не для того, чтобы делать мир лучше. Он не уверяет, что — несложно. Он действительно хочет помочь, и это добрый совет, хороший, правильный; может быть, при таком раскладе Лео рано или поздно перейдёт с седативных на что-нибудь потяжелее, но сейчас ему ничего больше не остаётся. Только пить таблетки по часам, следуя «напоминалкам» в смартфоне, таскать с собой пухлый блокнот, страницы которого исчерканы условными знаками, фиксировать в памяти любую мелочь. Выход из метро — направо или налево? Есть ли в забегаловке за углом бургеры с говядиной? А вчера — были? На каком запястье ожоги у Вивиан из «Diannes Diner»? Сколько минут в пути до Шигорова Ада? Какая лампочка в его крошечной ванной? Разряжается ли батарея его айфона?.. Лео учится на лету осознавать, где он и когда он. Проговаривать мысленно дату, день недели, план на сегодня в первые мгновения после сигнала будильника. Накрутить на левое запястье красную нитку, три узелка, отметив точку привязки к действительности. Сунуть в карман толстовки четвертак с заусенцем на ребре, чтобы до крови поцарапать палец, если понадобится; боль — универсальный способ понять, во сне он или ещё — уже — в реальности, очнуться от очередного кошмарного — обычно — видения, прийти в себя. Лео кажется, он неплохо справляется. Но Люсиана Эстевес покачивает головой, меняя назначения, выписывая новые и новые рецепты, пробуя удержать его здесь и сейчас. Она не собирается сдаваться, она очень за него волнуется, почти как мистер Клаус. Лео волнуется тоже. В одном из его видений мисс Люсиана — в серебристо-светлом, воздушном и аккуратно прикасается губами к щеке Лео сквозь белую дымку фаты; в другом — она носит угольно-чёрное, мнёт в ладонях красные, как артериальная кровь, розы, раздирая кожу редкими шипами, и ударом кулака загоняет скальпель кому-то в грудь — точно в сердце. Он молчит о том, что видит. Хотя его и не спрашивают. Все вокруг беспокоятся о его здоровье, о его состоянии, о его будущем — и даже не упоминают о причине; впрочем, Лео и сам не уверен, что из увиденного — их будущее, а что — альтернативная реальность, которая с ними никогда (никогда!) не случится. — Понятно, — Стивен, выслушав сбивчивые объяснения, ненадолго задумывается, чуть наклонив голову к плечу, шрам у него на щеке подёргивается — на скулах ходят желваки. — Ты же скажешь нам, если увидишь что-то важное? …по-настоящему важное. — Скажу, — бормочет Лео, отводя взгляд; он не спал всю ночь накануне, и под веки ему будто песка вперемешку со стеклянной крошкой насыпали, но это даже хорошо — то, как жжёт глаза от недосыпа, — совершенно реальное ощущение, ни с чем не спутаешь. Что именно — важное? В одних его видениях Стивен убивает — обыденно-неторопливо, хладнокровно, равнодушно, не теряя самообладания, когда застывшая в жилах кровь буквально раздирает чьё-то тело на куски, взрываясь изнутри багряными иголками. Однажды Лео привиделось, что это он задохнулся, когда в его лёгкие набилась рыхлая кровавая шуга, а гортань — проткнули насквозь толстые ледяные иглы, пригвождая к горлу судорожно прижатые ладони; наверное, решает Лео, отдышавшись и отпившись водичкой, у Стивена Старфейса была очень, очень веская причина его убить. …или — ещё будет? В других его видениях Стивен умирает — не успевает увернуться, поскальзывается на далеко выползшем ледяном языке, взмахивает руками, пытаясь удержать равновесие, и метнувшиеся за ним тёмные лезвия обманчиво нежной представительницы Кровавого Рода вспарывают его тело от паха до шеи, вывалив дымящиеся кишки. Это не самая плохая смерть, на самом-то деле. Лео есть с чем сравнить — он видит множество смертей. — Пей витамины, — говорит Кей-Кей, выпуская дым, и резким движением стряхивает пепел. — Ты себя уморишь, Лео. Её вишнёвая помада оставляет на фильтре сигареты тёмные отпечатки, и Лео не может избавиться от мысли, что горлом у неё идёт кровь, вымарав губы. В некоторых из его видений у Кей-Кей — шрам в пол-лица, зацепивший левый уголок рта и искрививший губы в вечно угрюмой усмешке, помятое семейное фото в бумажнике и обручальное кольцо на цепочке, спрятанное в карман, — чтобы прожить дольше; в той реальности она не выпускает изо рта сигарету и в глаза называет Стивена Старфейса выблядком — кроме тех моментов, когда стонет, хватаясь за его плечи и принимая его в себя. Лео хочет нажать на кнопку «стоп» и стереть себе память или напиться до тошноты и выблевать из себя все фальшивые реальности до единой; ему больно — видеть этих людей такими. Всех этих людей. — Что? — у Дэниэла Лоу — очень острое чутьё на ненормальное и ни капли такта и чуткости, но Лео именно это сейчас и нужно, его достало чувствовать себя мертвецом, вокруг которого ходят на цыпочках, приглушая голоса. — Увидел что-то, Уотч? Ну конечно, увидел, ставлю двойной эспрессо из нашей кофемашины. Но если это не всеобщее падение в бездну — можешь не рассказывать, остальное я как-нибудь переживу. …его умение балансировать между спокойствием и истерикой — восхищает; Лео восторгается мистером Клаусом, но учиться держаться собирается у Дэниэла Лоу. И поэтому он помалкивает. О том, как Лоу выхаркивает ошмётки собственных лёгких в раковину в тесной ванной комнате и утирает окровавленный рот тыльной стороной ладони. О том, как Лоу возвращается домой за час до восхода, сворачивает плащ подкладкой наружу, тщательно вымывает из-под ногтей запёкшуюся кровь и долго глядит на пустоту вместо своего клыкасто улыбающегося отражения в тёмном зеркале, а потом бьёт по нему кулаком, и зеркало осыпается острыми звонкими осколками. О том, как Лоу, вытащенный из развалин взорванного полицейского управления, тихо и отчётливо произносит: «Вот чёрт, — и раздвигает губы в жутковатой, окрашенной тёмной кровью усмешке, чтобы признаться, бессильно уронив руку с пистолетом — и пальцем на спусковом крючке: — …Всё-таки твоя взяла, Старфейс, живи, сколько сможешь»; и Стивен закрывает ему глаза, на пару мгновений прижимается губами к виску, садится рядом — усталым подрубленным движением, словно собирается просидеть так до конца вечности. О том, что Новый Иерусалим — мирный город, потому что Дэниэл Лоу покоится под серой гранитной плитой, у которой раз в месяц меняются бледные сухоцветы, и новоиерусалимской полицией руководит Маркус Лоу, никогда не повышающий голоса, не курящий, отлично ладящий с Либрой; в том городе за любое преступление — смерть без суда и следствия, а дома Маркуса встречает белый глухой кот с глазами разного цвета. Должно быть, Дэниэл Лоу только посмеялся бы, услышь он всё, что Лео может рассказать ему: он накрепко вшит в реальность — его не так-то просто выбить из колеи, особенно заморочными бреднями о несбывшемся или небывшем. Лео пьёт свой честно выигранный двойной эспрессо и от всей души благодарит Вселенную за существование Дэниэла Лоу. А ещё за то, что видение, где Лео, спотыкаясь и не отрывая руки от щербатой кирпичной стены, идёт по узкому переулку без единого фонаря и где в круг, очерченный свечением Глаз Бога, скалясь, вышагивает из тьмы Клаус фон Райнхерц — весь в чёрном, расшитом серебром, — оказывается всего лишь видением. Если бы Лео знал раньше, что такое Глаза Бога, или мог отмотать время назад, он сделал бы тот же не-выбор, потому что никого нельзя обрекать на подобные мучения. Ни Мишеллу. Ни других. Таблетки ему больше не помогают. Стивен, окинув его взглядом, роняет будто вскользь: — Леонардо… На завтра ничего не запланировано, никаких миссий. Ренфро я уже отпустил, передай О’Брайену то же, если тебе не сложно. Он не говорит: «Отдохни» — Лео и сам знает, что выглядит просто ужасно: взъерошенный, синевато-бледный, с чёрными кругами под глазами и с губами в кровавых трещинах и лохмотьях обкусанной кожи. Лео не помнит, когда засыпал в последний раз. Стивен держит кружку, обняв ладонью, а кофе густо парит — в офисе прохладно, на стёклах высоких окон осаживается влага, размывая вид на город: Новый Иерусалим плывёт, как залитая водой акварель, как картинка записи со старой камеры в низком разрешении, как отражение в древнем, потускневшем от времени, мутном из-за пыли зеркале. Почему-то это кажется очень важным — Лео смотрит на кофе в кружке (наверняка только что сваренный, обжигающе горячий!), не в силах оторвать глаз, мысленно перебирает и зачёркивает числа в календаре и пытается вспомнить сквозь глухую ломоту в висках: правда ли, что Стивен погиб неделю назад. Правда ли, что он сам забыл проснуться сегодня утром. Правда ли, что Глаза Бога могут и обманывать. Правда ли, что Магра де Грана знал точно… …переход во сне невозможен. Правда ли?..