I can be good, I can be true You know I don't love anyone, but I love you I can be good, I can be true You know I don't love anyone, but I love you
Арсений задыхается. Он ненавидит шесть дней в году, которые приходится проводить в съёмочных павильонах, испытывая на себе шокеры, вращающуюся комнату и физически чувствуя безразличие Шастуна. Шесть дней в году из трехсот шестидесяти пяти — ничто, но для него — всё. Он натягивает приветливую улыбку, привычно отыгрывая роль счастливого человека. — Арс, ты, наверное, единственный человек, который в таком возрасте всерьёз надеется на Оскар, — улыбается Шастун ему со сцены, словно не зная, что он стоит на грани его самой больной темы. Ему хочется глубоко вдохнуть, выпить воды или, в конце концов, закричать — но он не может. Вокруг зрители, команды, камеры и несчастный Шастун, раз за разом всаживающий нож ему прямо в сердце и наверняка проворачивающий его внутри раны. Поэтому он улыбается и сводит все в шутку, надеясь, что его напряжение не слишком заметно зрителю.мой ангел, я нашел его в ванной, вода смешалась с красным кровь на белых перьях, а я не попрощался
В коридоре он чуть ли не спотыкается от резкого толчка в спину — мимо него проходит Антон, нарочно (или нет?) задевая его своим плечом. Он не бросает ему спешащее «извини», не оборачивается даже. Иногда Арсению кажется, что Шастун ведет себя как ребёнок. А иногда не кажется вообще. Он не хочет признаваться даже самому себе, что у него есть любимые воспоминания с Антоном — это звучит вообще не по-дружески, хотя, как говорил Позов, если двое мужчин целуются на телевидении — это душевность, а не гейство. Воспоминания от первых лет общения самые приятные и тёплые — в них они оба смеются по-настоящему, а не потому, что этого требует камера и Стас. Там, в его голове, Антон действительно ангел — милый мальчик с до невозможности зелеными глазами и громким смехом. Сейчас, с каждой новой съёмкой, Шастун кажется ему медийным проектом, а не живым человеком. Он не отвечает на его историю, записанную вместе с милой пожилой женщиной — поэтому Арсению ничего не остается, кроме как смотреть на уведомление «Прочитано» в сообщениях. Это неприятно саднит, как коленки, сбитые в детстве после падения. Коленки проходят через две недели, а это чувство — нет. Самым тяжёлым испытанием для него становятся новогодние «Контакты». Даже спустя несколько месяцев после выхода выпуска он не может поверить в то, что это реально было. Отчасти не хочет, потому что тогда, после съёмок, осуждение во взгляде Шастуна было осязаемым настолько, что он вышел из офиса, толком ни с кем не прощаясь. Мужчине кажется, что таких эмоциональных горок у него даже в юности не было. Как называется эта ситуация, когда в кадре вы — лучшие друзья или нечто большее, а за кадром — выгодный медийный проект? Лицемерие это называется. — Шаст, выйдем на пару слов? — он сам не понимает, откуда в нем берутся силы на этот вопрос и возможность услышать отказ с наибольшей вероятностью. Шастун откликается не сразу. Он замирает в коридоре, будто вспомнив что-то, а затем медленно поворачивается к нему, смеряя взглядом. И медленно кивает в ответ.мой ангел, ты свободен, я сел напротив ванной держу осколки нимба, ладони в рваных ранах
Курить вместе неловко. Между ними просто огромная недосказанность, похожая по своему масштабу на пропасть, в которой до дна не достать. Без света софитов и грима Антон блекнет — это осознание приходит к нему неожиданно, словно разочарование в кумире детства. — Ты меня позвал поговорить или душевно помолчать? — голос у Шастуна хриплый то ли от сигарет, то ли после съёмок и продолжительных записей правил. — С тобой душевно не получается, — хмыкает Арсений, затягиваясь горьким дымом. У него нет привычки курить, но в таких ситуациях ему ничего не остаётся, кроме как поджигать сигареты одну за другой. — Ебать комплимент, спасибо. Ещё что-то из рецензий в мой адрес будет? — Антон наконец разворачивается к нему лицом, смотря прямо в глаза — словно пытаясь отыскать в них что-то, чего давно не существует. — Как раз об этом я и хотел поговорить. Мы с тобой в последнее время не ладим, — начинает мужчина, натыкаясь на насмешливый взгляд парня. — «Мы»? — переспрашивает Антон, выдыхая дым практически ему в лицо. — Ты и я. Будешь дальше придираться к словам или я могу продолжить? — не слыша возражений, Арсений продолжает. — Короче, наше с тобой общение на съёмках выматывает меня. Даже в кадре сейчас работать тяжело, ты даже мне в глаза не смотришь. А как я могу работать с партнёром, если он не то что коснуться — взглянуть в глаза лишний раз боится? Ты же понимаешь, что от этого страдает качество съёмок, работы, в конце концов. Антон вновь смотрит на него и будто одновременно с этим мимо. — Скажи, Арс, раз у нас тут разговор по душам — тебе не кажется, что когда мы просто в глаза друг другу смотрим, Стас потом из материала слайдшоу-презентацию делает? Ты не слышишь, что он говорит нам каждый раз? У нас в каждом выпуске проёб по шуткам о том, чего нет. О нас. — Не знал, что тебе противны мои шутки, — холодно произносит Арсений, отодвигаясь от Шастуна. — Блять, ты как телка, честно. Я не это имел в виду. Просто твои шутки, которые не входят в эфир — они за гранью, понимаешь? Это уже не спишешь на то, что мы коллеги. Попову кажется, что он физически ощущает недосказанное: «которые спят по любви». Они с Антоном по разные стороны всего, что может быть в этой жизни. — Просто ты, не знаю как сказать правильно, не видишь границ в юморе. Ира потом как сама не своя, ей неприятно после таких моторов. Вот оно что. Ира. Как он мог забыть. — А ты? Тебе как? Приятно? — Мне все равно. Хочешь шутить так — шути, только это нихуя не смешно, Арс. Мы с тобой двое мужиков, которые даже на экранах выглядят так, будто в перерывах занимаются сексом. Это ненормально, понимаешь? У тебя же есть семья, бля, ну было ли им приятно в первых сезонах наблюдать нашу Санта-Барбару? — Знаешь, я долго думал, что со мной не так. А теперь понял, представляешь? Это не со мной что-то не так. Это ты трясешься за то, что подумают люди. Ира, семья, кто-то ещё. А знаешь почему так? Да потому что ты зависим от их мнения, ты как медиа-продукт, который должен нравиться всем, пока срок годности не вышел. — У нас все равно ничего бы не вышло, Арс. — Ты никогда даже не пытался. Ты все время держался за Стаса, чувствуя, что он ставит на тебя. Он скажет тебе, что пора жениться — и ты женишься. Ведь это тоже выгодный продукт, который можно дорого продать, — холодно бросает Арсений, наконец ощущая облегчение от того, что он не держит это в себе. — Это не так. — Ты когда-то был лучшим человеком, с которым можно было в любую минуту созвониться. Ты был как реальный ангел, с целой империей. А теперь от тебя осталась только оболочка, продающаяся из-за высокого спроса. И знаешь что я понял? Прямо сейчас, пока смотрел на тебя? Я ошибся, как никогда в жизни не ошибался. В тебе нет ничего особенного. Не бойся смотреть мне в глаза на следующем моторе — ты ничего в них не увидишь. Арсений уходит, грязный снег хрустит под его ногами. У него внутри пусто, будто все выгорело. Он чувствует себя свободным, словно выкупленным из рабства. Антон докуривает сигарету. У него внутри что-то вдребезги бьётся. Он чувствует себя привязанным намертво лишь к одному человеку, которого слишком успешно потерял.лети, мой ангел, и не возвращайся лети, мой ангел (И прощай!)