Чудеса и чудовища

В госпитале Брэдбери водится плющ, ласточки и бабочки… наверное. Плющ притворяется самым обыкновенным плющом, но чутко реагирует на тепло, и Лео, неосторожно встав у стены, вскоре вздрагивает от прикосновения: тонкая гибкая плеть пытается обвить его пальцы, будто ощупывая, и замирает, когда он не стряхивает, а нерешительно отводит листья, боясь причинить вред. — Кое-кто слишком много себе позволяет, — говорит Люсиана Эстевес громче, чем необходимо, ни к кому не обращаясь, и манит Лео к себе — к центру коридора. Он делает пару фото, мимоходом, как заметку — рассказать Мишелле. Пробует и видео записать, но плющ, чувствуя внимание, нарочно выглядит просто растением — цепляется за стену и не шевелится, всё как положено. Ласточкины гнёзда попадаются не только на крыше и в холле, в коридорах и в кафетерии — пожалуй, их нет только в операционных, реанимации, других стерильных зонах. Даже в дальнем углу лаборатории Лео натыкается на полузакрытую картонную коробку, из которой доносится попискивание птенцов. — А… что все эти ласточки едят? — робко интересуется он. — Насекомых, — клон доктора Эстевес подаёт ему контейнер с образцами, взятый с вершины опасно накренившейся башни из таких же контейнеров, выше её роста. — Результаты анализа отправила мистеру Старфейсу на почту. В ответ на несказанное: «Но я же не об этом спрашивал…» — девчонка неожиданно смеётся: — У нас бездна Иномирья буквально под ногами, в двух мирах найдётся чем прокормиться. Лео представляет, каких насекомых могут принести бесстрашные птички с Той Стороны, и невольно поёживается. Её взгляд красноречиво подтверждает: о да! Лео фотографирует и ласточек — в разных местах, много, потому что людей они почти не боятся. Тоже на память. И записывает на диктофон звонкий щебет с шумом водопада на фоне, думая отправить запись Мишелле вместе со следующим письмом. — Ты был прав, — сестра накрывает его руку своей ладонью. — Здесь замечательно! Он фыркает: только Мишелла с её чувством юмора могла назвать госпиталь замечательным местом. Но с бабочками — Лео никак не может понять, существуют они по эту сторону, или Глаза Бога показывают ему то, что он хочет видеть, в накладывающихся друг на друга измерениях; сколько раз он ни бывал в Брэдбери раньше — бабочки появлялись и исчезали так быстро, что на всех фото оставались только размытые пятна — или вообще ничего не оставалось. А ему нужно знать, обязательно. Ведь он слышал голос и даже чувствовал прикосновения — там, в отеле, когда боролся с Гамимоцем, и здесь, в палате, наяву и во сне. И поэтому на третий день больничного заточения он всё-таки не выдерживает. Осторожно приоткрывает глаза — больно! — и спрашивает: — Бабочки в вашем госпитале — настоящие? Люсиана Эстевес, меняющая ему повязки, смотрит так пристально и задумчиво, что Лео начинает нервно перебирать край больничного пледа только-только освобождёнными от бинтов пальцами, решив, что сейчас ему принесут пару волшебных таблеточек от всяких видений или, наоборот, полностью отменят обезболивающие. Но Люсиана, улыбнувшись уголком рта, протягивает сжатую в кулак руку, жмурится, замирает… раскрывает ладонь. На кончики её пальцев взбирается бабочка — лоскуток переливчатого нездешнего света, взлетает — и растворяется в воздухе, напоследок едва ощутимо задев щёку Лео краешком крыла, и он вздыхает: та самая. — Как?.. — слов слишком много, они теснятся и цепляются друг за друга. — Мне кажется, чем ближе к Великому Ничто, тем сильнее влияние Иномирья. Если из тумана часто появляются чудовища — почему бы здесь не случаться и чудесам? — почему-то Люсиана Эстевес кажется ему очень грустной, когда медленно проговаривает почти банальное: — Подобное тянется к подобному. Так мне сказали. «А мы тогда — чудеса или чудовища?» — вертится у Лео на языке. Но об этом — не спрашивают, он знает. Невыносимо клонит в сон, от лекарств, должно быть. И он думает, закрывая глаза и погружаясь в туман белого сонного забытья. …может, Уайт снятся бабочки?