Немного о поэзии

Красота простого человеческого слова всегда восхищала Зика Йегера. Слова — не менее грозное оружие, чем сила физическая, и именно чтение книг и разных сортов поэзии убеждало его в этом, забирая с собой в выдуманные миры, унося на волнах колкого слога в полёт мыслей, заставляло чувствовать целую палитру эмоций от обычного восхищения до почтительного трепета. Ночами, а если было время, то и днями, он зачитывался стихами и прозой, поражался остроумию и стройности написанных поэтами фраз, умению их завернуть огромный смысл в маленькие предложения. В какой-то момент он решил попробовать писать стихи сам. Выходило кривовато, рифма хромала на обе ноги, но он получал истинное удовольствие от самого процесса, а технику, Зик верил, со временем можно будет поправить — главное, руку набить. Поэтому неизменно продолжал писать, тетрадь с его творениями неустанно толстела, часто путешествовала с ним по городу, либо лежала в ящике личного стола, дожидаясь визита хозяина. Но никогда не являла свое содержимое хоть кому-то в этом мире. Слишком дилетантским казалось Зику собственное творчество — скорее, баловство делающего первые шаги автора — да и показать его было особо некому. В поисках вдохновения и уединения, которые способствовали друг другу, Зик ходил в самые разные места Либерио. Тихий парк, что почти безлюден в промежутке между ранним утром и днём, что еще пахнет ночной росой и настраивает на поэтический лад своей тишиной. Балкон собственной комнаты с открывающимся на двор видом, чашкой ароматного чая на столе и мыслями, подпитанными только что прочитанным им сборником очередного мастера слова. Крыша казарменного здания: мало кто туда приходил, поэтому там и было удобно. Особенно в ясные дни, когда солнце оглаживало мягкими тёплыми лучами город, когда было видно, как и чем он живёт издалека, без прикосновения к самому его ритму. До заката Зик мог оставаться здесь, на вершине мира, в надежде, что никто о нём не вспомнит, а если и вспомнит, то пойти искать именно сюда вряд ли додумается. Он сидит на голом бетоне, карандаш царапает бумагу, мысли не складываются в слова. Нужная рифма ускользает. Вдруг налетает вместе с порывом ветерка, ложится на бумагу. Не красиво. Аккуратно зачеркнуть, перелистнуть на белый, чистый разворот и снова в паломничество по уголкам фантазии, в поиск лучших формулировок. Мало что доставляло ему такое удовольствие, как красота слова. И красота Пик, которая однажды и заметила его на крыше, занятого процессом стихосложения. — Здравствуй, Зик. Что ты здесь делаешь? — негромкий знакомый голос со спины. Он не заметил, как девушка появилась на крыше: слишком увлекся своим тайным хобби. Смущенно заложив карандаш между страниц и задвигая тетрадь под полы кителя, но стараясь своего смятения не выдать, Зик оборачивается к ней. — О, Пик! — натягивать приветливое выражение лица ему не надо: уж этому человеку Йегер рад всегда и искренне. — Здравствуй-здравствуй! Отдыхаю я. Только забрался туда, где никто не станет тревожить. — А пишешь что? Заметила. Ну, конечно же. Пик такая проницательная: от её гибкого ума и внимательных глаз мало что может ускользнуть. Сколько раз это помогало в бою, и как уважал Зик эту черту во владелице титана-перевозчика. — Да так, балуюсь стихосложением, — не видя больше смысла скрывать, он машет толстой тетрадкой перед ней, думая, что всё равно подобные вещи вряд ли способны в ком-то пробудить интерес. — Ты и стихи? — Пик добродушно хихикает, чуть прищурив глаза и прикрывая рот в смешливом жесте. — Не думала, что ты такой романтик! — Да какой там, — он кладет тетрадь обратно на колени, где она лежала, пока не пришла Пик. — Не про романтику они. — Что-то патриотическое? — Нет. Сложно объяснить их содержимое, честно говоря, — усмехается Зик. Немного обдумывает, окинув рукопись взглядом, и решается. — Хочешь посмотреть? Он протягивает Пик в руку стопку исписанной бумаги с удивительно легкой душой: ему не кажется, будто Пик находит его увлечение действительно смешным. Пик улыбается, кивает, осторожно принимает доверенное ей. Открывает случайную страницу, внимательно читает, бегая по строчкам глазами, то совершенно молча, задумчиво сжимая губы, то шевеля ими, беззвучным шепотом произнося прочитанное. Зик почти не волнуется. Только рассматривает складочки у неё между бровей. Уголки губ, поползшие вверх. Пушистые ресницы, что медленно поднимаются-опускаются. Её темные глаза, когда она переводит взгляд с написанных самым бесовским его почерком строчек на Зика — некогда выводить каждую букву, когда придуманный оборот слов может в любой момент покинуть его скомкано-напряженные мысли. — Неплохо, — выносит вердикт Пик. — Может с ритмом и не все гладко, но вижу, что идут стихи у тебя от души, — она отводит взгляд, окидывая им освещённые солнцем и обласканные теплым ветром крыши. — Знаешь, а я ведь тоже иногда пишу. Брови Зика ползут вверх. Неожиданно, хоть и романтично-флегматичному образу Пик как раз подходило такое увлечение. — Серьезно? — Да. Хочешь, завтра принесу их сюда и почитаем друг другу свои творения? Зик хмурится. Выходит, она давно заметила, что он тут частый гость. Он не удивлен, но понимает, что вел себя менее осторожно, чем сам об этом думал. В прочем, раз это была Пик, то произошедшее не проблема. Скорее, даже наоборот. И Зик тронут её предложением до самой глубины души. — Хочу, — говоря это, он не врёт и делает это не из простой вежливости. — Значит, решено, — Пик возвращает ему тетрадь, подбирает юбку. Садится рядом с ним, свешивая ноги с крыши вниз, и ненавязчиво придвигаясь к нему боком. — А сегодня почитай мне что-нибудь из своих. Если ты не против моей компании, конечно. — Не против. Хоть и до этого чтением вслух я не занимался, так что не могу обещать тебе приятное времяпровождение, — Пик сдержанно, но тепло улыбается шутке, а Зик понимает, что глядя на неё, непроизвольно делает тоже самое в ответ. — Так что именно тебе почитать? — А что тебе самому больше нравится? Привалившись плечом к плечу, они проводят время за изучением поэзии одного марлийского автора-самоучки целый вечер. Сидят так, пока тепла тел друг друга становится мало, чтобы согреваться, противостоя вечернему холодному воздуху, и пока не темнеет настолько, что букв на тетрадных листах становится не различить. Зик какое-то время читает стихи по памяти — уже не только свои, а все, что вспоминает — одной рукой бессознательно гладя обложку сборника, что лежит у него на коленях. Ему не хочется двигаться с места, портить момент. Не хочется, чтобы Пик ушла. Он впервые делит с кем-то что-то настолько личное — собственно написанные строчки и мысли. И это для него новое и очень приятное чувство. Поэтому словоблудием он решает заниматься до тех пор, пока сама Пик не раскроет его маленький обман и не остановит. К счастью, Пик предпочитает этому значения не придавать, а лишь тихо слушает, устроив голову у него на плече, слегка болтая ногами в воздухе и совсем иногда меланхолично-мечтательно выдыхая. Обнимая её второй рукой, украдкой вдыхая запах её волос, и получая в ответ на это спокойно прикрытые глаза, мягкую улыбку и молчаливое одобрение, Зик решает, что однажды непременно напишет что-нибудь и о Пик.