Геройские монологи

      Когда Белкет прибывает на место недавнего сражения, всё затихает. Нет ни лязга мечей, ни стонов умирающих. Есть лишь тишина и бескрайняя равнина там, где ещё недавно возвышались крепостные стены.       Холод сковывает основания крыльев, когда он двигается вперёд, желая и не желая увидеть то, что осталось от его дома. Вопль, отчаянный, преисполненный боли, словно вой дикого раненного зверя, вырывается из его могучей груди, когда на обломках он видит разбитое распростёртое тело — ему хватает меньше мгновения, чтобы узнать его.       Белкет тотчас подлетает ближе и падает на колени, не чувствуя, как острые камни врезаются в кожу. Дрожащими руками он проводит по остывающей щеке своей возлюбленной, отбрасывая в сторону упавшие на неё золотистые локоны. Дрожащими руками он приподнимает отныне бездыханное тело, и воздух застревает в его груди, в то время как слёзы выедают глаза.       На груди Мелиссы, растекаясь уродливым пятном, алеет смертельная кровавая рана. Она лежит в луже собственной крови, разбитая, изломанная под неестественным углом — она пыталась уйти, пыталась спастись, чтобы защитить себя и дитя в своей утробе, но…       Тонкая бледная ладонь покоится на вершине круглого живота — Мелиссе не хватило буквально месяца, чтобы разрешиться от бремени, — а взгляд чистых, небесно-голубых глаз, навсегда остекленев, устремлён ввысь, туда, где глухой к мольбам своих детей отец-Эльрат. Белкет давится всхлипом, скрипя зубами, что грозятся стереться в мелкую крошку, и дрожащими руками прижимает возлюбленную к своей груди.       Он опоздал. Он пришёл слишком поздно.       Он не смог защитить свою семью.       Крик, неистовый, яростный, преисполненный боли, эхом отбивается от безжизненных руин. Белкет плачет, плачет впервые в жизни, плачет как ребёнок, спрятав лицо на груди Мелиссы. Он плачет, не в силах успокоиться, и горе затапливает его с головой. Бессмысленная война, начатая его гордецами-братьями, несёт лишь несчастья и разрушения, и Белкет теперь сам ощущает на себе её безжалостное дыхание.       А потом его рука случайно соскальзывает вниз, касаясь круглого живота. Сердце в груди пропускает, кажется, сотню ударов, когда под своей ладонью он чувствует слабое, затухающее биение новой жизни. Всё-таки он успел прийти не слишком поздно. — Прости... — с болью и горечью он смотрит в бледное замершее лицо Мелиссы и шепчет пересохшими губами, резким движением вынимая из-за пояса кортик. — Наше дитя должно жить — ты же хотела бы этого, — он утешает больше самого себя, пока слёзы заливают глаза, беззвучно скатываясь по щекам.       Его руки дрожат, он спешит, но старается быть аккуратным. Разрезает женское чрево, чтобы опустить в него руки и вытащить на свет дитя — окровавленное маленькое тельце, в котором так отчаянно и до последнего теплится жизнь.       На широких ладонях отца младенец выглядит совсем крошечным. Он молчит, не кричит и не двигается. Кровь заливает камни, тихо стекает по ним и смешивается с пылью и крошкой, но Белкет ни на что не обращает внимания. Лишь аккуратно перехватывает дитя, накрывая одной рукой, и под пальцами тускло вспыхивает золотисто-белое сияние благодатной живительной магии, вдыхающей в уставшее маленькое тельце силы и жизнь. И ребёнок морщится, сжимая кулачки, и громкий горький плач резко и рвано разбивает застоявшуюся мёртвую тишину вокруг.       Белкет улыбается сквозь слёзы и бережно прижимает своё дитя к груди, скрывая от целого мира. — Моя девочка, — тихий шёпот теряется в крике младенца, и горечь сжимает сердце её отца. — Прости меня, что я не уберёг твою маму, — боль разрывает изнутри в клочья, и полный тоски взгляд в последний раз скользит по бледному холодному лицу Мелиссы.       Страшное осознание заставляет внутренности Белкета на мгновение похолодеть. Он знает, что безликие для его братьев — удобное прикрытие, козёл отпущения, на которого можно спихнуть всё, что угодно. Но жестокая правда совсем иная, и Белкету хочется смеяться глухо и горько, но он лишь прикрывает глаза, осторожно смывая с притихшей дочери кровь и кутая её в оторванный от доспехов плащ. Боль заполняет его изнутри — не только боль утраты, но и боль осознания.       На самом деле его собственные братья убили его беременную супругу.       Они использовали шумиху и прикрылись войной, спихивая все грехи на безликих, но сами… Ненависть их была настолько сильна, а иной удачный момент мог более и вовсе не подвернуться. А потому ангельский клинок без сожалений пронзил женскую грудь той, кто никогда и помыслить не могла о вероломстве и предательстве собственного народа, и глаза ангела смотрели на погибающее тело без сочувствия. Лишь с холодом и праведным гневом — расплата настигнет любого.       Белкет не мог предъявить ни одному из них дерзкое обвинение. И вовсе не потому, что боялся обвинений в клевете, а потому, что знал, что сделано это было с молчаливого одобрения каждого — их воля, на самом деле, и они бы с радостью вонзили свои клинки и в его спину. Но первой жертвой их мнимого правосудия становится всё же не он, а женщина, которую он поклялся защищать. Беспомощная, беременная женщина, у которой не было шансов спастись только потому, что она выбрала Белкета и подарила ему своё сердце, семью и дитя, которое он теперь бережно прижимал к своему сердцу.       Он уходит — делает то, что должен был сделать уже давно. Ему никогда не было места среди собратьев — теперь же так и подавно. Они предали его, жестоко наказали за ту ненависть, что он вызывал в них, и Белкет не мог и не хотел находиться рядом с ними. В конце концов, он должен был защитить своё дитя, и в добровольном изгнании сделать это было гораздо проще, чем среди собственных собратьев.       Он всегда был чужим в стане своих — пришла пора чужим же и стать. Хотя бы ради дочери, которую ему чудом удалось спасти.       Горечь и бесконечная боль сжигают его изнутри. Отчаяние и разочарование, бессилие — он медленно сгорает в них. Душа его осыпается прахом, тело пылает в огне. Отречение калёным железом сдирает живьём кожу. Он меняется, и бесконечность горечи топит его в себе, отрезая от всего мира. Погружает в тишину и темноту, из которых нет пути назад.       Детский плач резко врезается в этот вакуум, и тишина взрывается тысячей мелких осколков, словно зеркало. Почерневшие широко распахнутые глаза вглядываются в ночное небо пустыни, и реальность обрушивается на Белкета обилием ощущений.       С глухим стоном он распахнул в стороны крылья. Ему ещё только предстояло узнать, какой печатью отречение легло на него. Глаза всматривались в бледные точки россыпи звёзд. Ледяной ветер ночной пустыни неприветливо касался оголённых участков кожи. Тихо шуршал песок и негромко хныкала на руках отца его дочь. И Белкет вздрогнул всем телом, сбрасывая оцепенение.       Жизнь окончательно разделилась на «до» и «после».       Он опустил несколько растерянный и одновременно встревоженный взгляд на дитя на своих руках. Ошеломление медленно сходило на нет, и взгляд его заметно потеплел. Он удобнее перехватил дочь и осторожно прижал её к своей груди, ограждая от холода ночной пустыни и отдавая своё тепло. Встал с колен и медленно побрёл куда-то, не имея ни пути, ни знания, куда он хочет прийти — куда-то, где его смогут принять с ребёнком — одинокого отца, оберегающего ценнейшее сокровище.       Синие глаза человека с нескрываемым удивлением смотрят на высокую и крепкую ангельскую фигуру, трепетно и бережно прижимающую к себе крохотный кряхтящий свёрток. Непонятно, что удивляет его больше: сам факт присутствия ангела, скорбные чёрные одеяния да чёрные перья на его сильных крыльях или же младенец, которого с большой любовью и заботой он укрывает от режущего ветра. Белкет прикрывает глаза на мгновение и терпеливо ждёт.       Сразу несколько пар глаз с недоверием, опаской и любопытством смотрят на него. Великий Учитель и дозорные, которым выпал жребий сторожить поселение этим вечером. Чернокрылый ангел с дитём на руках для них — великое знамение, и к удивлению постепенно приходит благоговейный трепет. — Необычного гостя дороги Драконов привели к нам, — размеренный спокойный голос мягко вспарывает затянувшееся молчание. Сверкают драгоценными сапфирами глаза мудреца, и Белкет слегка наклоняет голову.       Он не говорит ни слова, но Сар-Шаззар умён. Скользит задумчивым долгим взглядом по ангельской фигуре, задерживая его на шевелящемся свёртке у его груди. Родитель с мягкой нежностью держит у сердца свой главный скарб, и Сар-Шаззар улыбается с молчаливым пониманием. Не спрашивает, какая нужда изгнала ангела с чёрными крыльями из Небесных Городов, равно как и не спрашивает о матери ребёнка, беспокойно ворочающегося на руках отца, небесно-голубыми глазами с любопытством глядящего впереди себя. Лишь приглашает присоединиться к ним и стать частью общины. И как бы невзначай роняет, что не так давно жена одного из его учеников родила сына. — Она поможет тебе с твоим ребёнком, если ты будешь нуждаться в помощи или совете, — мудростью сверкают сапфиры глаз Учителя, и тонкая проницательность сквозит в его словах.       Мимолётное ошеломление вспыхивает в глазах Белкета, но тут же гаснет, и он в благодарности кивает человеку перед собой. А после опускает взгляд на дочь на своих руках и нежно улыбается ей, аккуратно касаясь кончиками пальцев мягкой щёчки, проводя по ней. У их с Мелиссой дочери всё будет хорошо.