А чего боишься ты?

Айзава Шота с самого начала не был ярым сторонником психов директора Незу. То, что он был раньше подопытной крысой, не очень сильно повышало уровень доверия. Но зная о его прошлом, можно было объяснить происходящее в его будущем. Когда ему, преподавателю, хорошему герою и вообще порядочному человеку, сообщили о новой профилактической тренировке, которую должны были провести в его классе, он, мягко сказать, был зол. ЭТО нельзя было назвать тренировкой. Это было чёртово ментальное насилие и чёрта с два он позволит этому произойти. — При всем моем уважении… директор. — Да! У вас на самом деле нет выбора. Это было почти единогласное решение всего преподавательского состава! Вы единственный, кто проголосовал против! Удивительно, но не неожиданно. Оглядываясь, Айзава очень хотел посмотреть в глаза каждому присутствующему и вылить из них всё собравшееся внутри дерьмо. Никто не смотрел на него. Директор продолжил. — К сожалению, нам всем печально известны факты о неоднократном нападении злодеев на класс 1-А, так что эти меры были приняты как полностью оправданные. Черт. Он …Он действительно не мог сделать больше, но… — Одно занятие. Если после него хоть что-нибудь пойдет не так, я лично уничтожу все документы об этих уроках и, черт бы меня побрал, если этот человек ещё хоть раз переступит порог моего класса. — Отлично! В таком случае, собрание можно считать законченным! *** Сложно объяснить то, как ученики отреагировали на новость. Фраза: «Тренировка по контролю над своими страхами» сама по себе звучала крайне напряженно и не как то, что хочется испытать на себе. Бакуго Кацуки хотелось вырвать печень этому уроду-психотерапевту-шизику, которого представили как Харуко Ноя. Такое отвратное имя не грех и запомнить. Звучит как анекдот и без всяких дерьмовых дополнений. Сучёнок с самого начала не вызывал доверия. Ещё меньше стал после того, как представился психотерапевтом и назвал свою причуду. — Всем привет! Меня зовут Харуко Ноя, но для вас просто Хару-сенсей. Я сегодня буду преподавать вам психологический урок по управлению и преодолению вами своих страхов. Моя причуда называется «Кошмар» и это не так плохо, как может прозвучать. Многие злодеи захотят манипулировать вами и лучший способ предотвратить манипуляцию — это просто не оставить им материала для работы! Так что наше первое занятие начнётся с выявления страхов, в то время как в последующих я научу вас, как справляться с ними. У него был мягкий голос, такой, какой и должен быть у представителей данной профессии. Он говорил открыто и, казалось, очень дружелюбно. Но всё-таки вещи, которые он говорил, оставляли после себя неприятный осадок сомнений. Именно в этот момент класс поделился на два лагеря: те, кто поддерживал идею полезности данного упражнения и те, кто проявлял открытое недовольство. Однако общий скептицизм привёл внимание учеников к Айзаве-сенсею, что стоял в углу класса, человеку, которому все они доверяли, человеку, который был их героем. Он, в свою очередь, стоял мрачнее, чем обычно. Это напрягало. Увидев едва заметный кивок, ученики последовали на закрытый тренировочный полигон академии, где, как им сказали, будет проходить занятие. *** Это была самая дерьмовая идея из всех самых дерьмовых идей, которые вообще можно было сгенерировать, сидя жопой на директорском кресле. Причуда урода буквально воплощала в жизнь то, чего ты боялся. Абсолютно осязаемые копии твоих страхов. То, что ты мог потрогать и что не могло навредить тебе. Физически, по крайней мере. Бакуго чувствовал, как холод поднимается по его спине по мере приближения его имени в списке. Он никогда не был очень сочувствующим человеком, но то, что видели некоторые из его одноклассников, определённо дёргало какие-то струны. После Тодороки, который с самого начала был против этого, общее настроение класса заметно ухудшилось, собственно, как и состояние Тодороки. Он покинул занятие сразу же после того, как выслушал пятиминутную версию своего самого худшего варианта детства из уст полоумной мамы. Бакуго думал, что то, что здесь происходило, было полным дерьмом и, он кладет руку на сердце, он действительно сказал об этом. Много раз. И чем ближе очередь шла к нему, тем громче и чаще он это делал. Ему не было страшно. Он не был в ужасе. Точно не был. Но он не хотел быть здесь, когда очередь дойдёт до него… он не уверен. *** Класс поддерживал тех, кого вызывали для упражнения. Все молчаливо утешали друг друга. Это было слишком. Но был также и интерес. Что будет дальше? Хотя никто и не признавался в этом даже самому себе. Сочувствие к своим друзьям, переживавшим худшие моменты в своей жизни, превышало любые неправильные мысли. Но даже так Киришима видел (все видели, пусть и делали это более незаметно), что Бакуго испытывал значительный стресс. На это можно было бы и не обращать внимание, но он буквально потрескивал. Микроскопические взрывы на его пальцах звучали довольно напрягающе и, казалось, такие же были в его волосах, потому что только так можно было бы объяснить то, почему они стояли дыбом ещё больше, чем обычно. Киришима знал его уже больше полугода и мог назвать сложного одноклассника своим другом. Однако никогда ещё он не видел его в таком состоянии. Казалось, Бакуго был… пустым. Он смотрел точно перед собой, не говоря ни слова. Он должен был быть следующим. Напряжение вокруг можно было схватить голыми руками. И как бы всем не было плохо от этой мысли, они очень хотели узнать то, что могло привести такого человека в подобное состояние. — Бакуго Кацуки. Пожалуйста, выйди вперёд. *** Статисты смотрели на него, учителя смотрели на него, но ему было всё равно. Все хотели знать его страхи, но ему было всё равно. Он шёл к горе-психотерапевту не потому, что хотел что-то доказать и не потому, что был уверен в себе. Он… Он просто… просто знал, что увидит. Знал и именно поэтому шёл. Шёл, чтобы увидеть. Не испугаться, а обрадоваться. Не отойти, а обнять. Он знал, кого увидит, знал, что будет делать. Рука преподавателя коснулась его плеча. Позже он обязательно оторвёт эту отвратительную культю, но не сейчас. Он ждал. Нужно было всего-то немного подождать. Когда рука отпустила его плечо, он был счастлив. *** Там был мальчик. Киришима просто не мог в это поверить. Мальчик. На голову меньше Бакуго, с копной зелёных вьющихся волос, с мягкой улыбкой на губах и такими красивыми зелёными глазами. Это мог быть ангел, если бы не одно «но». Кровь. Было так много крови. Она текла с его волос, капая на прекрасные глаза. Он улыбался, улыбался всё шире и шире, ослепляя ужасной красотой, и ещё больше крови выливалось из его окровавленного рта, пачкая зубы и подбородок, падая на землю чередой из нескольких струек. Кровь была на его пальцах и стекала по ним на землю, она была на его красных ботинках, засохшая, почти чёрная. Мальчик несколько раз открывал рот, но всё, что выходило, было лишь отвратительным бульканьем и невыносимыми хрипами. Он выглядел всё более несчастным с каждой попыткой. А потом он прекратил. Просто прекратил пытаться, с безмолвной улыбкой смотря на человека прямо перед ним. Киришима думает, что это было самое страшное зрелище, которое он видел в своей не самой длинной жизни. Он посмотрел на Бакуго в надежде увидеть на его лице такой же страх, какой был у него, чтобы утешиться — он не единственный, кто боится. Но Эйджиро не увидел страха, не было ужаса или даже отвращения. Бакуго Кацуки улыбался. Впервые за всё то время, что все были с ним знакомы. Впервые за такое огромное количество криков и ругани можно было увидеть улыбку. Она была такой нежной, такой настоящей, что, казалось, единственный вздох сможет её разрушить. Он смотрел на мальчика перед ним так, будто последний был центром всего мира, будто он был единственным на всём белом свете. Запоминая каждую деталь человека с зелёными волосами, рассматривая с жадной нежностью, Бакуго тихо говорил: — Изуку… Изуку… Изуку. И было в этом что-то отвратительное, что заставляло живот скручиваться и пальцы неметь. Киришима чувствовал фантомный холод и металлический запах крови. «Изуку», казалось, удивился своему имени, после чего ещё раз улыбнулся, ярче, чем когда-либо до этого. Он продолжал стоять там, дрожать и улыбаться, направляя свой взгляд точно на взрывного мальчика. А Бакуго больше не стоял на месте. Он сделал шаг вперёд. И ещё один. А потом ещё перед тем, как со всей силой дёрнуться в сторону своего самого большого страха. Он протянул свои руки вперёд и выглядел таким отчаявшимся и потерянным, что это казалось абсолютно нереальным. И Киришиме было страшно. Было так страшно наблюдать, как эти руки обнимают зеленоглазого подростка, шепча его имя: «Изуку». Страшно было смотреть, как они зарываются в окровавленные волосы, как прижимают к себе, будто драгоценное сокровище. А Кацуки было хорошо. Он был так счастлив. Не обращая внимания на кровь, просачивающуюся на его форму, не обращая внимания на отсутствие дыхания, не думая про трупный холод тела в его руках, он просто обнимал Изуку Мидорию, мальчика, которого убил. Мальчика, который спрыгнул с крыши в надежде стать героем, и того самого человека, могиле которого он отдал своё гнилое сердце. — Изуку… Он отстранялся, заглядывая ему в глаза, в такие зелёные-зелёные глаза. Смотрел и не мог насмотреться. Обхватывал это лицо в надежде, что оно никогда не исчезнет. Он знал, что тут стоят учителя, стоят его одноклассники и этот прекрасный-прекрасный психотерапевт, который дал ему ещё немного времени. Времени, чтобы запомнить, посмотреть, сказать и сделать. Ему было плевать на всех людей вокруг него, и именно поэтому сейчас он целовал эти холодные губы и зарывался в мокрые и липкие волосы. Он не смел морщиться от вкуса крови на своем языке, не смел быть неблагодарным за это. Он отстранялся посмотреть в эти глаза только для того, чтобы снова поцеловать и снова отстраниться. Он прижимался лбом к холодному лбу напротив, смотря на кровавое лицо, боясь отвести взгляд. и говорил. — Изуку… Изуку, мне так жаль. Останься, Изуку. Если ты останешься, я сделаю всё, что захочешь, всё, что только сможешь пожелать, Изуку. Только если бы ты дал мне ещё немного времени, всё было бы не так, Изуку. Ты можешь вернуться? Только для меня, Изуку, ты сделаешь это? Пожалуйста… Пожалуйста… Холодные руки прижимались к его лицу, и он чувствовал кровь, стекающую по собственным щекам. C ужасом осознавал, как колени мальчика подгибаются и как он ослабевает в руках Бакуго. — Я люблю тебя Изуку, — он шептал ему это на ухо, медленно опускаясь на колени вместе с ним, — Я так тебя люблю. Не поступай со мной так ещё раз. Ты ведь не будешь? Они осели на землю, и глаза Мидории темнели всё больше с каждой секундой. — Скажи что-нибудь, скажи, пожалуйста. И мальчик, который был уже осторожно уложен на колени Бакуго, пытался откашляться, но только всё больше и больше крови выливалось из его приоткрытого рта. После последнего особо сильного хрипа он резко расслабился, открыл рот и тихо зашептал: — Стань героем, Каччан. Ты не был им для меня… но можешь быть для других. Ты не успел спасти меня, Каччан. Это ты не дал нам время, но я могу дать его тебе… Совсем немного. Ведь я так хотел быть героем… да? Бакуго уже забыл, как звучит голос Изуку, но если бы его спросили, он был бы уверен, что именно так: мягко и тихо, слегка дрожащий и совсем не грубый, тот, что говорил чистую правду, которую Кацуки и заслуживал. Даже сейчас звучащий всепрощающе и нежно. Слёзы уже давно текли, но он их быстро смахивал. Изуку давал ему ещё немного времени. Он должен видеть его как можно более чётко, он должен запомнить. Бакуго видел, как глаза полностью потухли, с ужасом думая, что это означало. *** И так там был мальчик, целующий губы мёртвого тела своего любимого, сидя на холодном бетоне тренировочного зала. Там было много плачущих в стороне детей. Там был учитель, смотрящий красными глазами на психотерапевта, пытаясь выключить причуду. Там был и психотерапевт, стоящий в недоумении от того, что не мог развеять ужасное видение. И ещё там был мальчик с пустыми-пустыми зелёными глазами, который пообещал, что останется здесь ещё ненадолго.