Приход

Джон мог бы часами смотреть на него, если бы не приходилось носиться как угорелым по Пустоши. Что-что, а «развлечения» у Выжившего были подвижными, но не это привлекло мэра. Было нечто невероятное и в наклоне головы, и в изгибе губ. А про шальные глаза можно было писать мемуары, столько в них было безумных идей и невероятных планов. Мэр мог только гадать, за что ему привалило такое счастье. Цели путешествия уже не было. Они могли слоняться где угодно и когда угодно. Джон мог бы назвать всё это бездумным блужданием, но рядом с Выжившим всегда была какая-то угорелая свистопляска. Ни дня без очередного приключения, в процессе которого, обычно во втором акте, начинало припекать задницу. Хэнкок не жаловался, ведь у них бывали и спокойные деньки. Обычно, они валялись в объятьях друг друга, пока Выжившему не приходило в голову сварганить что-то «особенное». Хэнкок до сих пор матерился при виде яиц болотников и давил их, пока ретивый любовник не заметил потенциальный ингредиент для кулинарного шедевра. В целом они были предоставлены друг другу, большего Джону и не требовалось. Они делали всё, что взбредало в голову. Выходные в стиле рыбалки на болотников? Вечерок в отстреле рейдеров? Охота на Яо-гая? Плевать, что их ждало, если они вдвоем. Тусить с минитменами? Хорошо, хоть и скучновато, но Выживший – хороший парень, помогает нуждающимся. Ныкаться у Подземки? Да без проблем. Любезничать с Братством? Ладушки. Хэнкок даже прикроет его, пока Выживший стащит всё, что плохо лежит. Они не задерживались где-то надолго. Дело там, заказ тут, много болтовни, в ходе которой Хэнкок едва ли мог вставить слово. Да ему и незачем, ведь у его партнера был отлично подвешен язык. Мог уговорить отдать последние крышки за спасибо. Мэр и сам был готов отдать всё за простую улыбку Выжившего, но тот ничего не просил. И это подкупало сильнее всего. Пока Выживший хотел быть с ним, остальное не имело значения. Бывало, они расходились. Ненадолго, но всё же… Этого Джону хватало, чтобы соскучиться. Партнер мог внезапно сослать его, покидая его на день или два. Хэнкок мог только предполагать почему. Опасность? Они из такого дерьма выбирались, что сложно представить что-то ещё более эпичное. Да и живучие они, как радтараканы. Репутация? Чего бы ни скрывал от него Выживший, он всяко это примет, как этот довоенный человек принял его. Он даже не принимал ничего крепче стаканчика бурбона. Привычные дозы винта и ментанов сменились попеременным адреналином, волнами от взрывов, неспешным сексом (или спешным) и бездонными глазами Выжившего. Зависимость пуще прежней. Мэр не представлял, что можно привязаться к кому-то так сильно. Хэнкок не думал, что может быть нежным с кем-то. Или романтичным. Или в отношениях, как таковых. Обычно он обдалбывался так, что только ухмылялся да сорил остротами. Он вообще не замечал за собой порывов к любви. Любовь к ментатам не в счет. Джон так долго бежал от всего. От семьи, от правил, от оков. Даже от ответственности бытия мэром – и то свалил. Почти с первым встречным. Весьма многообещающим и очаровательным. Хэнкок собирался сбежать из новой клетки, схватившись за свежий приток кислорода. Шлейф жопотрясительного безумия вился за Выжившим, а Джон повелся на новый вид дури. На парня из убежища. Выживший, словно в тон ему, был той ещё саркастичной сучкой, что было неожиданным открытием, ибо Хэнкок первое время верил в кристальную прозрачность его слов. Ангельские глаза, невинная моська, ни капли фальши – как такому не верить. Но тот всегда мог элегантно припиздеть, да ещё и выгоду поиметь. Наверное, поэтому Джон не сразу поверил в слова о привязанности. Это было неожиданно. Волнующе. Учитывая, как мэр сгорал в чувствах к этому невыносимому авантюристу, молча, прекрасно зная о своих шансах. Их не было, как думал Джон. Выживший был иного мнения, непоколебимо заявляя о статусе их отношений. Тот не ставил условий, скорее предлагал выбор между их «сейчас» и кое-чем «большим». Как они могли остаться на прежнем уровне после такого-то разговора? Кто бы вообще устоял? Точно не мэр Добрососедства. Вероятно, тогда всё и изменилось. Хэнкок не помнил, чтобы влюблялся вообще. Может, под чем-то что-то и было когда-то, но он не мог этого вспомнить. Это было ново и иногда пугало. Частенько Джон лежал под теплым боком Выжившего и чувствовал сносящий голову поток удивления. Ему же не могло так повезти, да? Должен же быть подвох. Что если это когда-то закончится? Стоило ему только подумать о чем-то таком, как Выживший прижимал его к себе и говорил какую-то смущающую, милую лабуду. Сначала Хэнкок чувствовал себя неловко от таких разговоров, а потом незаметно подключился сам. У него даже обнаружился талант к этому делу. Это было их своеобразное соревнование «Кто кого словесно перемилует». Хэнкоку это нравилось, хоть и было в новинку. Приятно открывать себя с кем-то особенным. А Выживший был, несомненно, уникальным человеком. Он принимал мир, по сути, весьма дерьмовый, таким, каков он есть, вместе с прилагающимся набором уродов и психов. Он даже пытался делать этот убогий мир лучше. – Хэнкок? – вывел его из раздумий голос партнера, его руки незамедлительно оказались у него на талии. Тот протянул себе под нос, ленясь отвечать что-то вразумительное. – У нас всё хорошо? – спросил Выживший. – Ты опять напрашиваешься на комплименты? – сказал Джон, поворачиваясь в кольце рук к лицу любовника. – Возможно, – задумчиво сказал Выживший. – Ты совсем перестал использовать свой рот для утех. Хэнкок бросил на него вопросительный взгляд, но получил только хитрющую ухмылку. – Ну, ты и наглец, – покачав головой, ответил Джон, опуская руку в белье партнера. – Учусь у лучших, – с придыханием ответил Выживший, лицо которого стало расплываться перед глазами мэра. Хэнкок проснулся на диване в Капитолии. Виски ломило так, словно ему прошибло арматурой голову насквозь, и кто-то особый умный елозил ей, пытаясь вытащить. Только мозг в пюре превратили. Рядом валялась мутная склянка, которую он не был в силах идентифицировать. Последнее, что он помнил из вчерашнего вечера – это заманивание его в постель самым очаровательным мужчиной в Пустоши. После как отрубило. Неужели он позорно заснул? – Как новый состав? – лениво поинтересовалась Фаренгейт, кутаясь в облаке дыма. – Новый… что? – хрипло переспросил Хэнкок с диким сушняком, как после атомной бомбы. – Ещё не отошел, – буркнула она себе под нос, затягиваясь сигаретой. – А где… – неуверенно начал Джон, пытаясь узнать, где Выживший. «Где он?» – прозвучало бы крайне глупо, но Хэнкок не мог припомнить его имени. Он мог нарисовать лицо Выжившего вслепую, да и не только лицо, чего уж таить, но никак не мог вспомнить имя. Как его зовут? Звали? Его заученные черты лица, каждая морщинка и шрамы были перед глазами, но чертово имя он не помнил. Видимо, он успел обдолбаться до такого. Поссорились они вчера что ли? С непривычки вон его как накрыло, аж забыл имя… Да как его зовут? – Где парень из бункера? – спросил он, щурясь на Фаренгейт. По её взгляду всегда было сложно что-то понять. Обычно она прямолинейно выдавала всё необходимое с полностью непроницаемым выражением. В этот раз она позволила себе некое подобие удивления. – Кто? – вылетело из её рта, и Хэнкока оглушило. Он даже был бы рад услышать: «Он погиб, а ты год в наркотрипе», вместо осознания того, что всё было бредом под наркотой. Это настолько ударило по его и так раскалывающей черепушке, что он взвыл. Это не могло быть просто видением. Хэнкок помнил всё. Слишком четко. Слишком подробно. Детально. Места, людей, Выжившего. Его разум не мог столько всего выдумать, не так хорошо и продуманно. Он перевернул ногой стол, разбивая ампулы с дурманом. Фаренгейт даже потянулась к оружию, видимо подумала, что мэр вконец одичал. – Парень из убежища! – прорычал он ей. – Выживший! Она помотала головой, потушила сигарету и вышла за дверь, оставляя его наедине с головной болью и невыносимой ломкой по несуществующему человеку. – Этого. Просто. Блять. Не. Может. Происходить! – прошипел он, нервно передвигаясь по комнате. Его взгляд упал на мутную склянку, валяющуюся на диване. Это он принял? Знать бы ещё, какую дичь он смешал. Если бы он только помнил! Хэнкок был готов крушить от злости всё, но это не принесет ему ничего, кроме потери времени. Он потоптался на месте, смиряясь с какой-то невъебической несправедливостью этого мира, и пошел к лаборатории. Если был хоть один шанс, что он мог вернуться в ту иллюзию, то он впряжется по максимуму, и обязательно запишет этот чудесный состав, чтобы никогда не выходить из прекрасного сна. Закинувшись ментанами для пущей мозговой деятельности, Хэнкок делал смеси. Принимая их, он отключался на пару часов, ловя легкий кайф, но Выжившего не видел. Всё было не то. Всё было не тем. Состав он даже не старался вспомнить. Последние полгода он бегал с Выжившим и забыл о своих ранних экспериментах с дурью. Сейчас бы он многое отдал, чтобы припомнить хоть что-то. Руки опускались, на него находила хандра с ознобом. Признаки отходняка припозднились, но были неизбежны. Ему бы передохнуть и вернуться к экспериментам с новыми силами. Хотелось отключить мозг хоть на мгновение, чтобы не думать о любимом. Он даже не потерял его, чтобы горевать о нем. Хэнкок никогда и не имел его. Выжившего никогда не было. Лишь иллюзия. Лишь наркотический флер. Ничего не было. Все его воспоминания – сплошной обман. Пустышка. Джон устало откинулся на злополучный диван. Хотелось забыть его или никогда не знать. Не знать ничего о человеке, который стал его миром. Хотелось закинуться, чтобы вновь его увидеть. Аж руки тряслись, но ему необходимо было коснуться знакомых вихров. Ему больше ничего не нужно было. Хватит одного взгляда, любого слова, хотя бы присутствия. Это всё, о чем он мог думать. Рука привычно потянулась к маленькому столику в поисках винта, но её остановил знакомый голос. Хэнкок медленно повернул голову, встречаясь с заинтересованным взглядом давно облюбованного лица. Он пришел.