Хороший

«Ты хороший», выпущенное Шурой на выдохе, продолжает звучать в голове, заглушая шум реки, отрезает от внешнего мира, который за последние дни окончательно сошёл с ума. Мурзин хватает ртом воздух, волны накатывают, мешают двигаться, словно нарочно тащат всё дальше и дальше от цели. Будто их заговорил кто. Мурзин гребёт, Шурины амулеты держатся на плаву, а одежда липнет к телу, и от этого мерзко физически. Мысли тоже мерзкие, мерные, по одной на гребок. Понимание, что он мог закончить всё раньше, и тогда, как минимум, была бы жива Надя — забавная и наивная девчонка, виноватая лишь в том, что ей не повезло. О других, возможно, тоже уже мёртвых, Мурзин старается не думать. Обречённая злость на собственную мягкотелость и неверие (и чем он тогда лучше деревенских, если сам Шуре не сразу поверил?) лижет внутренности огненным языком. Кажется, ему пора перестать быть хорошим. Река заканчивается внезапно, словно кто-то смял лист с нарисованной линией от берега до берега. Мурзин выходит на берег, нервным движением стряхивает воду с лица — ладони грязно-красные, рана всё ещё кровит. Отвлекаться на это нет времени: внутри натянутой струной звенит дурное предчувствие.

***

Съёжившаяся в углу женщина уже не похожа на человека: измождённая, до дна высосанная нечистой дрянью, на руке начинающий гноиться порез. Мурзин осторожно касается её плеча и не может сдержать ругательство, когда она поворачивается к нему лицом. Спасти её сам он не может, но с Шуриными амулетами (Не снимай. Никогда.) у неё хотя бы будет шанс дотянуть до того, как ей смогут оказать помощь. Мурзин говорит себе, что это последний его «хороший» поступок, и больше он так не будет. Он верит в это, когда берёт обезумевшего шамана на прицел, когда кладёт палец на спусковой крючок, когда готовится нажать... Когда в спину входит лезвие топора, а рука дёргается, Мурзин уже не верит. Иногда, чтобы быть хорошим, нужно безжалостно убивать, не оставляя шансов. Он не смог. И по той же доброте отдал единственную надёжную защиту. Спина горит огнём, а перед глазами укоризненное лицо Шуры: губы поджаты, брови сведены, взгляд прямой, проникающий внутрь. — Прости, — извиняется Мурзин, жалея, что не может на прощание ласково запустить руку ей в волосы. Мир поглощает темнота.