Гнилая карамель.

Стены, когда-то белые, теперь кажутся совсем пожелтевшими и облезлыми. Штукатурка с потолка падает вниз небольшими кусками, осыпая паркет белыми пятнами. Многочисленные ржавые двери, что следуют одна за другой, мозолят глаза. Они скрипят и громко хлопают. Бледно-жёлтые стены служат некой заглушкой для криков, что раздаются в нескольких комнатах. Стук каблуков медсестёр раздражает до невозможности. Тихие переговоры врачей за углом добавляют шума в весь этот балаган. — Я не сумасшедший! Пусти меня, тупая сука! — Резкий крик заглушает весь посторонний шум. В ушах зазвенело. Мимо по коридору прошла внушительных размеров медсестра, особенно агрессивно топая каблучками и удерживая худого, бледного, но отчаянно упиравшегося парня. По спине прошла дрожь. Люди (а можно ли их назвать людьми?) вокруг не обратили абсолютно никакого внимания на происходящее. Даже не вздрогнули. Даже не посмотрели. Крики черноволосого парня стихали, постепенно становясь едва слышными. Судя по мерзкому хлопку двери, можно было предположить, что его весьма бесцеремонно кинули в одну из комнат. Впрочем, мысли о парне быстро вылетели из головы, а морщинистая ладонь продолжала утягивать в глубь коридора, в самом конце которого виднелось небольшое окошечко с решёткой. Около него весьма некомпетентно курили два врача. Из форточки дуло чем-то приятным. Осенними буднями и опавшими листьями. Из форточки дуло свободой. Выцветшие халаты на медработниках слегка приподнимались под дуновением слабого ветра. Они приближались к окну - кажется, единственному источнику света в этом чёртовом месте. Внимание привлекло что-то, мелькнувшее у лестничного проёма. Пациент. Рукава на длинной бесформенной рубашке полностью скрывали руки. Из-под таких же бесформенных штанов едва ли можно было разглядеть непонятную обувь непонятно какого размера. Пациент шаркал этой своей непонятной обувью и сутулился. Взгляд был пустым и смотрел будто сквозь. Они все тут такие. Пустые. И он тоже скоро станет таким. От этого чувства хотелось выть, хотелось орать и вырываться, но ведь все знают, что будет, когда начнёшь вырываться. Все ведь знают, что тебе вколют недопустимую дозу успокоительного, оставив овощем в лучшем случае на день, в худшем - навсегда. Последняя дверь коридора справа - то, куда утягивает его старая морщинистая рука, произнося едва слышно старым и скрипучим голосом: «Твоя палата». В нос ударяет запах сырости и чего-то горького. Здесь темнее, чем в коридоре. Возможно причиной тому служат занавески, плотно закрывающие единственное окно в палате. Дверь захлопнулась, застав вздрогнуть. Да сколько ж, блять, можно дёргаться? Это место пугало... Несмотря на то, что было темно как в гробу, две пары глаз в самой глубине комнаты выделялись как нельзя чётко. — Мы не против, если ты включишь свет, — проговорил тихий голос с небольшой хрипотцой. Найти бы ещё сраный выключатель в этой темнице... Вся эта ситуация конкретно начала раздражать. Рука ощупывала холодные стены, но ни на что, кроме различных неровностей, так и не наткнулась. — Чего ты там застрял? — Вновь послышался тот же голос. — Тут. Нет. Ёбаного. Выключателя, — процедил сквозь зубы, с особенной силой ударив рукой по стене. Какой же неожиданностью был внезапно включившийся свет, однако радость длилась недолго: только что освещённая комната вновь погрузилась во мрак. — Чувак, ты выбил нам выключатель... Это место стало персональным адом Бакуго Кацуки. *** Они сидели, пялясь друг на друга под тусклым и изредка мигающим светом фонаря на столе. Кацуки заглядывает сначала в одни глаза, что смотрят в ответ с заинтересованностью и тоской, а затем переводит взгляд на другие, какие-то мрачные и сухие. Так и сидят. Молча. — А ты, типа, агрессор, да? — Наконец подал голос один из подростков, тот, что с сухими глазами. — Кто? — Сил нет даже на злость из-за тупых вопросов. — Ну, ты попал сюда из-за неконтролируемой агрессии? Ты только не ври, я таких как ты вижу сразу, — пригрозил он, а Кацуки захотелось закатить глаза. — Мать сплавила меня сюда под настоятельными рекомендациями психиатра, — с напускной равнодушностью ответил парень, хотя внутри всё буквально кипело от злости. Разве он похож на сумасшедшего? Почему он должен сидеть тут, с двумя шизиками, лежать на неудобной койке и терпеть их пристальное внимание!? Бакуго, до этого сидевший на кровати, прилёг, положив руки за голову и прикрыв глаза. Однако любопытство не давало расслабиться, — А вы тут по каким обстоятельствам? — Не открывая глаз, произнёс куда-то в стену, но тем не менее вопрос был услышан. — Этот, — вновь парень с сухими глазами отдувается за обоих, показывая пальцем на соседа, — Сунул вилку в розетку. Кацуки усмехнулся. — Жить надоело? — Он не говорил причины. — Он вообще умеет? — Что? — Говорить. Бакуго приоткрывает один глаз и переводит взгляд на парня с каким-то мерзким жёлтым отливом волос. Тот смотрит куда-то сквозь своими карими глазами. — Он не любит незнакомцев, — нарушает тишину «Дерьмоволосый» - так обозвал его Кацуки. Ведь никто из них так и не представился. Не доверяют, видимо. Сумасшедшие, что с них взять. Кличка «Дерьмоволосый» появилась сразу же как только Бакуго увидел жёсткие, выжженные какой-то вырвиглазной красной краской волосы. Глаза были подстать волос - такие же красные от лопнувших внутри капилляров. Будь Кацуки не похуй, он бы обязательно спросил, спит ли парень вообще. Сидели молча. Минут двадцать, возможно тридцать, а вероятно сорок. Когда Бакуго спросил сколько времени, ему ответили, что времени здесь нет. Кацуки раздражённо цокнул - не любил он эти загадочные фразочки. Почему нельзя было просто сказать, что у них в палате нет часов? Когда Дерьмоволосый вышел, Бакуго приспичило покурить. Порывшись хорошенько во внутреннем кармане ветровки, которую удалось протащить мимо медсестёр, достал три сигареты - никто не знает, сколько ему ещё предстоит сидеть в этом обезьяннике, поэтому придётся экономить. В полупустой пачке сигарет была припрятана темно-синяя зажигалка, поцарапанная и еле работающая. Маленькое окошко поддалось с большим трудом. Страшно было даже предположить, когда эту комнату в последний раз проветривали. Вздохнув, Бакуго всё же закурил. Густой белый дым чётко выделялся на фоне тёмного неба, звёзды на котором были скрыты за облаками. Настроение улучшилось. Парень обернулся, почуяв на себе пристальный взгляд. — Эй, Пикачу, — кличка взялась из ниоткуда. У Кацуки всегда было хорошо с воображением, — Будешь? — Протягивает вторую сигарету из трёх. Губы того трогает лёгкая улыбка, что колет Бакуго в грудь. Всего лишь на миг, но отчего-то больно. Курят молча. *** Пронзительный крик заставляет проснуться и подскочить на кровати. Ошалелым взглядом Кацуки смотрит на источник звука - бледная худощавая фигура дёргается и истошно орёт. Через несколько секунд он понимает, что это Пикачу. Рядом бегает взъерошенный Дерьмоволосый. Закутывает в одеяло, что-то шепчет. Так продолжается минут пять. Пять минут невероятно громких криков и дёрганий. Ещё немного, и у Кацуки начнёт дёргаться глаз синхронно с чёртовыми конвульсиями ненормального подростка. Медсестёр всё ещё нет, и Бакуго уже сомневается, что они вообще придут. Пикачу орёт сильнее. — Да заткнись ты уже, чёртов псих! Слова вылетают сами по себе. Ярость не даёт нормально анализировать ситуацию. А ещё ужасно хочется спать. Взгляд Дерьмоволосого напрягает. — Он не успокоится от твоих криков, — поправляет одеяло и обхватывает друга руками. Теперь не утихающий крик приглушён чужим плечом. Кацуки ложится обратно и отворачивается, бросая: — Сумасшедшие. Как будто забыл, где он сейчас находится. Пикачу, наконец, замолкает под убаюкивание товарища. Теперь лишь тихо воет. Дерьмоволосый говорит шёпотом, поглаживая жёлтую макушку. — Мы не сумасшедшие, чувак. Сумасшедший весь мир, а мы лишь сломлены его сумасшествием. Чужой вой заглушает сильный ветер, то и дело открывая и захлопывая не до конца закрытое окно. Слова заставляют задуматься. В ту ночь Бакуго так и не уснул. *** Бурление чайника, звон бьющихся друг о друга чашек, тихие голоса... Кацуки морщится от яркого света, пробивающегося сквозь щёлку между штор. Переворачивается на другой бок, о чём тут же извещает громкий скрип кровати. Раздражённо сводит брови - кровать жёсткая и неудобная. Две пары глаз, отреагировав на скрип, теперь обращены к нему. Кацуки это затылком чувствует и оттого понимает, что уснуть уже вряд ли получится. Хотелось бы спросить «сколько времени», да вот только вовремя вспоминается, что часов тут нет. Приоткрывает глаза - в комнате всё ещё мало света, но теперь хотя бы можно разглядеть эту помойку получше. Обшарпанные зелёные стены, прибитый таракан в углу... Кроватей в палате четыре. Около каждой - тумбочка, и каждая заполнена каким-то несусветным хламом. На одной Бакуго замечает потрёпанные карты, на другой книги, на третьей.. вздрогнув, больше предпочитает не думать об этом. На четвёртой койке - та, что пустая - удобненько, в позе лотоса, расположились его ненаглядные соседушки. Пьют чай и тихо о чём-то шепчутся. Очередным скрипом в попытках встать Кацуки вновь получает порцию внимания. — Почему одна кровать свободна? — Как только Дерьмоволосый начал открывать рот, Бакуго понял, что сейчас тот начнёт припоминать о событиях вчерашней ночи, а он не в состоянии слушать обвиняющий бред, поэтому решение «атаковать» вопросами первым показалось не таким уж и плохим. Дерьмоволосый удивлённо вскидывает брови. На голове у него стрёмная бандана, преграждающая путь к глазам мешающим красным прядям. Молчит долго. Кажется, проходит вечность. Ложка в чашке Пикачу ударяется о края стенок, когда тот подносит чашку к лицу. Звук неприятный, но он - единственное, что прерывает давящую тишину. Очередной порыв ветра и громкое хлопание окна. Комната заливается светом яркого солнца. Вокруг тумбочек, куда особенно сильно бьют солнечные лучи, скопилось множество пылинок, что кружатся в своеобразном танце, иногда оседая на деревянные поверхности или на корешки книг. — Тут раньше был кое-кто, — голос тихий и едва слышимый, — Хороший парень, — он делает паузу, встряхивая красными прядями. Подбирает слова. Вздохнув, вновь продолжает, — За полгода до твоего прихода перерезал себе вены, узнав, что врачи давали ему ложные надежды. Его не хотели выпускать. Дерьмоволосый делает глоток. Из уголка губ струйкой льётся немного сладкого чая. — Почему медсёстры не уследили? — Сухо спрашивает Кацуки, переваривая услышанное. Сердце в грудной клетке отчего-то бьётся слишком сильно. До этого безобидная кровать теперь кажется настоящим монстром, кишащим привидениями. Солнце вновь скрывается за облаками, оставляя после себя лишь приятную теплоту. — Ты ещё не понял, дорогуша? — От прозвища Бакуго дёргается, но молчит, — Всем всё равно на пациентов. Сюда кладут безнадёжных. Здесь подавляют жизнь. Скоро из тебя выпотрошат всё, и ты станешь как все. Ты станешь пустым, как только в тебя впихнут таблетки. Мы все... — Киришима, — прерывает монолог опустивший голову парень с выжженными жёлтыми волосами, — Заткнись. Щёки у него влажные. Бакуго тоже чувствует ком, подступающий к горлу. — Просто, — после недолгого молчания Киришима снова подаёт голос, — Не пей таблетки, ладно? И не слушай их. Он всегда так говорил. — Кто говорил? — Запутавшись в своих мыслях, Кацуки окончательно потерял связь с внешним миром. Дерьмоволосый мрачно смотрит на кровать под собой. Больше он не произнёс ни слова. Молчание, ставшее уже привычным, вновь отчего-то давит. — Скоро завтрак, — оповещает всех Киришима, снимая футболку и меняя её на больничную рубашку, которая тут является некой формой, и по идее её нужно носить всегда, однако Кацуки давно понял, что эта палата забивает на все правила. — Постарайся вернуться до него, — Бакуго отмечает, что Пикачу сегодня слишком уж разговорчивый. Только утро, а он уже сказал пару предложений. Удивительно. Дерьмоволосый кивает и выходит из палаты. Хлопок двери. Удаляющиеся шаги. Тишина. *** Неудобное кресло, тесная рубашка, прокуренный голос. У мужчины напротив седые волосы, толстые очки и мерзкие усы. Мужчина напротив - психиатр, но войдя в кабинет, Кацуки мыслено окрестил его педофилом. Как оказалось позже, Пикачу и Дерьмоволосый придерживаются такого же мнения. Психиатр делал пометки, подпирая голову одной рукой. Тёмные глаза скучающе осматривали Бакуго, скрипящего зубами от абсурдности происходящего. В кабинете было душно. Воротник больничной рубашки неимоверно стягивал горло. От обильности белого цвета рябило в глазах. Мужчина задавал какие-то вопросы. Кацуки отвечал односложно и неохотно. — Какие ситуации заставляют тебя злиться? Черкает что-то в блокноте. — Как часто агрессия выходит из-под контроля? Поправляет очки. — Ты хочешь причинить кому-то вред во время приступов агрессии? Трёт рукой лицо. — А себе? Ты хочешь причинить вред себе? Откладывает ручку в сторону. Вырывает листочек из блокнота, протягивая его вошедшей медсестре. Указывает ей пальцем на свои каракули, комментируя. Та кивает, пряча бумажку в карман халата. — Мы можем обсудить тот инцидент, который... Кацуки реагирует мгновенно. — Нет, — слишком резко, а ведь он обещал себя контролировать. Кулаки непроизвольно сжимаются, позволяя ногтям впиться в мягкие ладони. — Кацуки, я не настаиваю. Но если ты всё же захочешь, можешь придти ко мне в любое время, и мы... — Я понял, — голова кружилась, а глаза застелило пеленой, — Мне можно идти? Мужчина удивлённо вскидывает брови, но поспешно кивает. — Да, конечно-конечно... Кашляет в кулак, тяжело вздыхая затем. Бакуго вылетает из кабинета, хлопая дверью. *** Снова белые стены, белая штукатурка, белые халаты на бледных медсёстрах. Кацуки чувствует, что это место буквально сводит с ума. «Мы не сумасшедшие, чувак... мы лишь сломлены его сумасшествием». Почти путается в одинаковости коридоров, спасают только номера палат. В самом начале нужного коридора Кацуки, смотря лишь на двери, встречает преграду. Преградой оказывается что-то небольшое, лохматое и приятно пахнущее карамелью. Бакуго вздрагивает, отходя на несколько шагов. Кудрявая макушка отливает зелёным. Её обладатель ойкает, поворачиваясь. Кацуки застывает, удивлённо разглядывая парня напротив. Тот стоит, сплошь покрытый веснушками, а глаза у него зелёные-зелёные, как трава на заднем дворе старой дачи, куда Бакуго пару раз приезжал с семьёй ещё в далёком детстве. Внешний вид заставляет удивлённо вскинуть бровь - ярко-голубая майка с идиотской надписью, широкие чёрные штаны и руки, сплошь покрытые фенечками и браслетиками. Из-под явно великоватых штанов выглядывают босые стопы, и Кацуки окончательно понимает, что встретил какого-то особенного психа. — Ой, извини? — Голос тонкий и певучий, парень виновато улыбается, — Я слегка заблудился. Не знаешь, где тут тридцать шестая? С опозданием Бакуго вспоминает, что тридцать шестая палата вообще-то с недавних пор его. «Неужели новичок» — мысль заставляет вздрогнуть. — А тебе зачем? — Прячет руки в карманы, перенося вес на другую ногу. Парень отвечает не сразу. Разглядывает Кацуки от и до, возможно что-то отмечает и запоминает. — Хочу повидать старых друзей, — и вновь идиотская улыбка. Кацуки вздыхает с облегчением. Значит, заселяться не будет. — Там сейчас никого нет. Завтрак, понимаешь ли, — Бакуго надоело. Этот шизанутый отчего-то напрягал своим пристальным взором. Хотелось уйти как можно дальше, чем Кацуки, кстати говоря, и предпочёл заняться. Парень последовал за ним. — Ой, а ты из тридцать шестой? Я тебя не помню, ты недавно здесь? Осторожней, новеньких не любят... Ты после приёма, да? Лучше не ходи на завтрак. А как тебя... — Блять, завались, очень тебя прошу, — в ушах гудело от бормотания, и Кацуки сто раз пожалел о том, что стоял и пялил на этого парня добрые пять минут, вместо того чтобы сразу послать нахуй. Молчание не продлилось и десяти секунд. — Я Изуку Мидория, но ты можешь звать меня... — Будешь Деку, — Бакуго хотел как можно грубее послать парня, ибо тот, судя по всему, не понимал по-другому. Новое прозвище вызвало лишь смех, но никак не обиду, на которую тот так надеялся. — Ого, так меня ещё никто не называл, — тот всё хихикал и хихикал, продолжая следовать, дыша прямо в спину. — Ты, бля, прекратишь ржать или нет? Парень мгновенно замолчал. Теперь шлёпанье босых ног по полу и размеренное дыхание над левым ухом стали единственным источником звука в длинном коридоре. — Эй, странный парень, куда мы идём? У Кацуки дёрнулся глаз. — Как ты меня назвал? — Угрожающе прорычал он, сжав кулаки. — Ну ты же не называл своего имени..., — начал Деку, но внезапно спокойная речь его прервалась громким вскриком, — Ой, только, не злись, пожалуйста, у тебя ладони искрятся! — Парень громко завизжал над ухом, отпрыгнув в сторону. Бакуго, разжав кулаки, с опаской посмотрел на свои руки. Самые обычные, немного грубые ладони, с кое-где имеющимися на них шрамами смотрели на него. Ни намёка на искры. И это он странный парень!? — Ты прикалываешься? — «Просто вернись в палату, Кацуки. Прекрати разговаривать с ним», — мысли крутились в голове с невероятной скоростью, но отчего-то Бакуго застыл на месте, прикованный взглядом изумрудных глаз, что с интересом изучали его ладони. Вновь топот босых ног и запах карамели. — Я посмотрю? Не спрашивая, берёт чужие ладони, поднося близко-близко к лицу. Кацуки смущается от такого пристального внимания, отводя взгляд. — Ты вроде спрашивал куда мы идём.. Так вот, ты придурок, потому что пять минут назад сам уверенно шёл «повидать старых друзей», — быстро пролепетал Бакуго. Мальчик с удивлением перевёл взгляд зелёных глаз на чуть розоватое лицо светловолосого парня. — Правда? Я забыл. — Деку... — Эй, бро! — От внезапного возгласа Кацуки вздрогнул. Оглянувшись, он увидел двух идиотов-соседов, что направлялись прямиком к нему, — Мы принесли тебе завтрак, — казалось, Дерьмоволосый орал на всю больницу. Пикачу шёл рядом, морщась от криков друга и, услышав его слова, приподнял какой-то прозрачный пакет с, судя по всему, завтраком. Бакуго растерялся настолько, что даже не заметил, куда пропал новый знакомый. Просто будто испарился. Исчез, впрочем как и мысли о нём, как только глаза Кацуки заметили еду, а желудок болезненно заурчал. — Неужели позаботились обо мне? — Кажется, впервые за всё своё пребывание здесь Бакуго улыбнулся. Киришима стукнул его кулаком в плечо, засмеявшись. — Это Каминари предложил. Пикачу стоял чуть поодаль, смотря в пол и смущённо улыбаясь. Кацуки наконец узнал имена своих соседей. Троица проследовала в палату. *** Темнота. Крики. Что-то тёплое и липкое на ладонях. Вспышка света. Всё вокруг расплывчатое и как-будто сквозь толщу воды. Испуганные зелёные глаза, в которых Кацуки видит ужас и свой силуэт, принадлежат мальчику, что сидел, прислонившись к серому зданию. Длинные волосы слиплись от крови. Бакуго хочет подойти и помочь, но маленький мальчик отчего-то пугается сильнее и закрывает лицо руками, мелко дрожа. «Всё хорошо, почему ты боишься?» — слова никак не хотят произноситься, и Кацуки вздрагивает от раздавшегося над самым ухом крика. Вскоре доходит, что крик принадлежит ему. По голове будто бьют молотком. Удаётся расслышать только «...как ты посмел...», «...с кем-то кроме меня...». Тело не слушалось. Кацуки взмахивал руками, приподнимал парнишку над землёй, встряхивал, кричал. — Ты ничтожество! И свет погас. *** Бакуго подскакивает на кровати. В ушах стучит, а по телу стекает холодный пот. Солнечный свет бьёт в глаза. Кацуки принимает протянутый Дерьмоволосым стакан воды, с жадностью выпивая. — Ты кричал во сне, чувак, — Киришима всё ещё стоял рядом с некоторым удивлением в глазах, — Кошмары? — Всё нормально, — неприятные воспоминания проносились в голове, вызывая дрожь по телу, однако парень упорно всё игнорировал. — Я так не думаю, но если что, обязательно скажи, — с этими словами Киришима, махнув рукой и поставив стакан обратно на тумбочку, удалился из палаты. Бакуго остался наедине со своими мыслями. Пикачу в комнате не оказалось с самого его пробуждения. Жёлтые стены давили и будто смыкались. Четвёртая кровать, на которую парень всё ещё смотрел с опаской, легонько скрипнула. Бакуго вздрогнул и, выругавшись, поспешил выйти из тридцать шестой. Лишь бы не оставаться в одиночестве. Особенно рядом с этой чёртовой кроватью. Коридор длинный и мрачный. Кое-где пробивались лучи света, падая на стены, и множество пылинок, кружась, становились видимыми. Подойдя к окну, парень заметил на грязном подоконнике старую и, вероятно, давно забытую пачку сигарет. Хмыкнув, он приоткрывает окно, не без тоски заглядываясь на чёрные пыльные решётки, что расположены снаружи окна, являясь преградой для руки, которую Кацуки просунул, пытаясь коснуться ветки почти облысевшего дерева с постепенно опадающими желто-красными тёмными листьями. Выдыхая дым, что, постепенно растворяясь в воздухе, выходит через форточку, Бакуго напрягается от звука шагов. По идее сейчас все должны быть на завтраке. Так кто же... — Привет, Кацуки-кун. Вздрагивает. Тонкий голосок над самым ухом заставляет буквально сжаться от ужаса. Бакуго вовремя берёт себя в руки, оборачиваясь к обладателю тонкого голоса уже с безразличным выражением лица. За спиной стоял он. Тот самый «особенный псих» глупо улыбался, держа в руках что-то цветное. Улыбка образовывала ямочки на щеках, и Кацуки возможно посчитал бы это милым, если бы не был так заполнен презрением к этому парню. — По дороге я встретил доктора. Он сказал, что не видел тебя на завтраке, попросил принести таблетки, — с этими словами Изуку подходит к форточке, выкидывая в окно маленькие овальные штуки. К счастью, решётки не настолько плотные, поэтому те вылетели в окно без всяких затруднений. Бакуго вскидывает бровь, ничуть не удивившись такому поведению. Он даже не хотел пить эти сраные успокоительные. — Откуда ты узнал моё имя? — Никак не комментируя предыдущие действия, спрашивает Кацуки. — Секрет, — Деку щурит зелёные глазки, подставляя лицо вышедшему из-под облаков солнцу. — Ну и придурок, — коротко бросает Бакуго и тут же слышит тихий смех. — Если хочешь, я могу звать тебя Каччан, — парень с удивлением поворачивает голову в сторону Изуку, заглядывая тому в смеющиеся глаза. — Ты, говнюк, не смей называть меня этой говнокличкой! — Какое-то глупое и слишком детское прозвище ударило Кацуки по самолюбию. Деку лишь беззаботно смеётся и выуживает из потрёпанной пачки, которую недавно нашёл Бакуго, последнюю сигарету. — Не бесись, Качча-ан, — тянет, выдыхая дым. Коридор вновь наполнился тишиной. Молчание отчего-то было уютным, и почему-то Кацуки, как ни старался, никак не мог заставить себя попрощаться и уйти. — Почему ты не пьёшь таблетки? — Бакуго подходит ближе, не без интереса разглядывая длинную больничную рубашку в пятнах на худощавом теле. — А ты почему? Изуку привлекал и одновременно отталкивал. Раздражал, но не настолько, чтобы хотелось набить ему морду. Бесил, но не так, как соседи Кацуки. Ветер гладил завитки на его голове, а он улыбался и пахнул карамелью. Вопрос повис в воздухе. — Каччан, ты ведь не глупый мальчик, понимаешь, что нас тут не вылечить хотят. Просто напихать успокоительное нам в рот, чтобы замолкли. Но знаешь, Каччан, — глаза его заблестели, — Я никогда не замолчу. Внутри Бакуго что-то щёлкнуло. *** В конце осени Деку показал ему чердак. Замок у двери давно был выломан, и Изуку не без гордости похвастался тем, что это его рук дело. Чердак представлял собой крохотную комнату с кучей швабр, веников и прочего мусора и находился около заколоченного входа на крышу. На вопрос почему дверь заколочена Бакуго прилетел ответ о том, что многие пытались сбежать, прыгая с этой крыши и разбиваясь насмерть. «Просто придурки без инстинкта самосохранения» - комментировал Изуку по ходу рассказа. Дверь скрипела и плохо поддавалась. Внутри всё было покрыто пылью, но Деку это никак не смущало. Он уселся на плед, видимо оставленный им же заранее, и жестом пригласил удивлённо застывшего Кацуки присесть. Сперва Бакуго мялся и чувствовал себя неудобно, но через неделю он ходил туда каждый день с надеждой на то, что вновь увидит там кудрявую макушку. После обеда они сидят вдвоём. Кацуки снова курит, разглядывая фенечки на чужих руках. Изуку увлечённо рассказывает что-то странное. Что-то о причудах, супергероях, рейтингах... Бакуго не вникает. Недавно Изуку признался в том, что у него шизофрения. Кацуки на это лишь пожал плечами, мол «думаешь, я не знал, что ты ненормальный?». И если бы он только знал... — А у тебя самая крутая причуда, Каччан. В глазах Бакуго вспыхивает интерес. — Правда? Деку смеётся. Реакция собеседника показалась ему забавной. — Да, твой пот имеет необычную структуру, поэтому ты можешь делать взрывы ладонями... Секунду, — парень роется в каком-то очередном ящике с барахлом, вскоре вынимая оттуда небольшую тетрадку, — Вот, тут всё записано. О тебе, об остальных. Листая тетрадку, Кацуки не нашёл нужного имени. Там был Пикачу, чья причуда заставила поёжиться. «Электричество» - Бакуго вспомнил рассказ Киришимы о Каминари и розетке. Переворачивая страницы, Кацуки наткнулся и на Дерьмоволосого, однако его причуда показалась парню странной и бессвязной. — Киришима-кун абстрагируется от мира, особенно по ночам, — видя озадаченность на его лице, поясняет Изуку, — Иногда он словно.. защищается ото всех. Сидит неподвижно, ни с кем не общается. Ты не замечал? Кацуки не отвечает, лишь задаёт волнующий вопрос, долистав до конца: — А ты? Какая у тебя причуда? Деку грустно улыбается. — А у меня нет причуды... *** — Каччан, почему ты здесь? — Раннее утро. Однажды они провели на чердаке всю ночь. У Дерьмоволосого и Пикачу наверняка будут вопросы, когда Бакуго вернётся. Но парень как всегда будет молчать и отнекиваться. — В каком смысле? — Кацуки отрывает голову от плеча Изуку, на котором он дремал последние полчаса. — В смысле, что ты забыл в психиатрической больнице, — Бакуго сбился со счёта сигарет, которые выкурил Деку. Весь чердак наполнен дымом, и глаза начинают слезиться. На чердаке нет окна, поэтому определить рассвело ли или ещё нет трудно, но у Изуку всегда была необычная способность определять время суток, даже находясь в абсолютно замкнутом помещении без окон. Сколько бы Кацуки ни проверял, Деку всегда оказывался прав, а раз полчаса назад тот сказал, что сейчас раннее утро, значит это правда. — А... я убил человека. Кацуки впервые говорит это прямо. Тишина впервые становится нагнетающей. — Он был героем или злодеем? — Почему-то совсем тихим голосом спрашивает парень, кладя руку Бакуго на макушку. — Он был человеком, Деку! — Почему-то реакция Изуку поразила его. Кацуки отстранился. Вот так вот случайно узнать, что ты сидишь рядом с убийцей... разве он не должен был испугаться? Как все. Каждый сторонился, каждый отвернулся, — А я убил его, понимаешь? Я был так зол... Впервые Кацуки сожалел о своём поступке. Впервые стало больно. — Разве после этого, — голос охрип и дрожал, — Разве после этого ты считаешь меня героем? Человеком вообще? Изуку взял за руку. — Даже герои совершают ошибки, Каччан. По щекам покатились мокрые дорожки. Впервые у Кацуки появился друг. Тот, что никогда не бросит даже тогда, когда бросят все. — Мне снятся кошмары. Психиатр сказал, что это из-за чувства вины, но я не был виноват. Я не контролировал себя. Я не мог это остановить. От меня отвернулись все. Даже родители, я... Тем утром Кацуки рассказал всё. *** — Чего бы ты хотел больше всего на свете? — Изуку выглядывает из-под карт, которые Кацуки притащил из своей палаты. Они лежали на тумбочке около четвёртой кровати и, если верить словам Дерьмоволосого, принадлежали мёртвому парню, так что ими никто не пользовался. Начало декабря было холодным и ветреным. Парни пожалели, что не взяли тёплую одежду, но спускаться обратно никто не желал. Бакуго задумался. А чего он хотел? Наверняка Деку ожидает чего-то по типу «Повернуть время вспять и всё исправить». Раньше он долго думал над этим, пока не понял, что даже если бы время провернулось назад, он бы всё равно не смог ничего сделать... Осознать это было больно, до тошноты скручивало живот, до кашля сжимало горло, но это было правдой. А Бакуго всегда предпочитал только правду. — Хочу поцеловать тебя, — Кацуки застывает от только что произнесённого. Это он сейчас сказал? Своими губами? С ужасом смотрит на Изуку, однако тот, кажется, воспринял всё за шутку. Беззаботный смех почему-то делает больно. — Если не хочешь говорить, Каччан, то не надо, — ловкие палицы кладут карту поверх чужой, перебивая её, — А знаешь, чего хочу я? — Ну и чего же? — Без интереса спрашивает тот, всё ещё прокручивая в голове сказанные им же слова. — Хочу выйти отсюда, — глаза Деку загораются, и Бакуго невольно отмечает, что этот блеск - самое прекрасное и одновременно страшное, что ему когда-либо доводилось видеть, — Хочу выйти и заняться писательством. Я напишу книгу про героев и про их причуды. Знаешь, я ещё никому не говорил, но доктор сказал мне по секрету, что меня скоро выпишут. Скорее всего весной. Правда здорово? Почему-то Кацуки усомнился в словах доктора, глядя на появившийся нездоровый блеск в безумных глазах, но предпочёл молчать. — Следи за игрой, Деку. Изуку вновь засмеялся. *** Январь был тусклым и безжизненным. В коридорах едва ли можно было встретить хоть кого-нибудь, поэтому Кацуки был искренне удивлён, когда наткнулся на парня с шрамом на пол лица. Тот сидел на лавочке около их палаты ровно и абсолютно пустым взглядом глядел в абсолютное никуда. Бакуго вспомнил его. Его описание было в тетрадке Деку. Ещё бы вспомнить имя... — Эй ты, — не церемонясь, парень решил позвать безжизненного пациента с волосами разного цвета. Подойдя поближе, Кацуки заметил, что парень обладал гетерохромией. Его лицо будто было разделено на две половники, — Половинчатый! — Поэтому прозвище появилось в голове почти сразу. Как ни странно, парень отреагировал на это. Повернул голову и уставился на источник звука своими разноцветными глазами. Бакуго отошёл назад. В глазах он не увидел ни намёка на жизнь. — Пойдём-ка, приятель, — кто-то сзади потянул за локоть, и Кацуки, честно говоря, был ему очень благодарен. Лишь через несколько секунд он понял, что этим «кто-то» являлся Киришима. Дерьмоволосый завёл его в палату. В глазах отражалось беспокойство. — Чувак, что происходит? Тебя опять не было всю ночь, а сейчас ты вообще пристаёшь к пациентам. — Это не твоё дело, — огрызнулся Кацуки, почему-то всё ещё не решившийся рассказать об Изуку товарищам. Зачем им знать? Вдруг они тоже захотят с ним дружить, — Как зовут этого? — Бакуго указывает пальцем на закрытую дверь, за которой в нескольких шагах находится лавочка с сидящим на ней Половинчатым. — Тодороки Шото. Зачем тебе эта информация? Кацуки вспомнил, что спрашивал про него у Деку когда-то. Тот лишь пожал плечами и ответил, что Шото его друг. Тогда это поразило Бакуго, который почему-то никогда не видел их вместе. — Тебе какая разница? Может я помочь хочу, вон он какой бледный. Как мертвец. — Считай его мертвецом, — в разговор внезапно вмешался жующий бутерброд и сидящий на своей кровати Пикачу, — Он потерял друга. Все мы потеряли его... — и взгляд опять перемещается на четвёртую койку, — Но Шото начал пить эти сраные таблетки, что впихивают всем нам перед завтраком. Мы пытались остановить, но не слушал, только и говорил, что когда он под их действием боль уходит. — С потерей единственного, кто мог его понять, Шото потерял себя, — подтвердил предыдущие слова Киришима. — Мне жаль, — своими словами Кацуки поразил обоих. Если бы у него не было друга, он бы никогда не сказал такое, но с момента появления Изуку в его жизни Бакуго было страшно представить, что было бы, если бы тот вдруг ушёл, поэтому он решил искренне посочувствовать. — Ты уходишь на ночь на уроки этики? — Попытался пошутить Киришима, однако вряд ли юмор был уместен здесь, поэтому все решили промолчать. *** Ночь выдалась кошмарной. Пикачу вновь ловил какие-то истерики, истошно крича, Киришима же впал в ступор и ничего не слышал. Кацуки было плевать. Успокаивать заместо Киришимы, который у них в палате чуть ли не играл роль заботливой мамочки, он никого не собирался, поэтому, абсолютно спокойно встав и накинув на себя толстовку, парень вышел в коридор и выловил первую попавшуюся медсестру, дабы сообщить о соседях. Та сделала удивлённое лицо, на что Бакуго усмехнулся, мол «как будто ты, блять, не слышала эти сраные крики». Женщина побежала в палату, пока парень решил свалить под шумок. Ничего не видя, по памяти, он дошёл до нужной двери, за насколько месяцев ставшей ему единственным успокоением. Привычное лёгкое поскрипывание. На чердаке, как и всегда, довольно темно, поэтому Кацуки доходит до середины комнаты и зажигает небольшую лампу, которую они с Деку притащили когда-то. Свет мгновенно наполнил крохотное помещение, и краем глаза Бакуго заметил застывшую фигуру, сидящую на ковре. С криком «ох ты ж блять!» парень подпрыгнул на месте, однако виновник его микроинфаркта остался неподвижным. Громкое биение сердца, кажется, было единственным источником звука. Деку просто сидел посреди комнаты абсолютно без движения и смотрел куда-то в никуда. Моргнув, Кацуки подошёл к парню и легонько тронул того за плечо. Изуку затрясся. — Эй, Деку, слышишь меня?.. По веснушчатым щекам покатились дорожки слёз. — Эй, задрот... — однажды парень с радостной улыбкой отрыл в коробке старую приставку. Ох, сколько мучений стоило привести её в жизнь, однако благодаря невероятному упорству, которого у Изуку почему-то оказалось слишком много, и бессонным ночам, та наконец заработала. Потрясающе. С тех пор веснушчатый парень иногда мог днями, а то и неделями не высовываться, играя в единственную игру на этом «барахле» - как называл приставку Бакуго. Ну вот Изуку и получил своё новое прозвище «задрот», что, впрочем говоря, не сильно-то его и задевало. Парень лишь посмеивался, слыша его от друга. Ну, не суть... Деку среагировал лишь, когда лицо Кацуки было совсем близко. Он вздрогнул, его взгляд стал более осмысленным. Бакуго вздохнул с облегчением. Успокаиваться было рано. Изуку странно улыбнулся. — Знаешь, Каччан, мои галлюцинации усилились... Я почти не отличаю их от реальности, — Кацуки сел рядом на жёсткий ковёр, — Скажи, Каччан, ты тоже галлюцинация? — Деку посмотрел на него внимательным взглядом, в котором, если постараться, можно было заметить не то, что страх - самый настоящий ужас. — Глупости не неси, — не выдержав, парень отворачивается. — Тьма становится непроглядной, Каччан... Голоса шепчут мне убить себя. Знаешь, они говорят, что доктор лжёт. Они говорят, что меня никогда отсюда не выпустят. — Ты веришь им? Деку неопределённо поводит плечом: — Не знаю. Я давно не вижу свет. Бакуго находит где-то в углу старый плед. Морщась от неприятного запаха, исходящего от куска ткани, парень накидывает его на Изуку. — Спи, Деку, тебе нужно поспать. Глаза парня бегают из стороны в сторону, тот шепчет какой-то непонятный бред, в котором Кацуки удаётся разобрать лишь «коты Айзавы-сенсея повсюду...». Задрот закрывает глаза. Улыбка вновь сияет на лице. — Я так сильно жду весну. Знаешь почему я жду весну, Каччан? Бакуго зевает и ложится на ковёр. Доски скрипят. Деку ложится рядом и поворачивается на бок. Кацуки делает то же самое. Теперь они смотрят друг другу в глаза. — И почему же? Изуку проводит своими тонкими пальцами по чужим волосам. — Потому что весной меня наконец выпустят. А ещё весной цветут подснежники - любимые цветы моей мамы. Я положу их ей на могилу, как только выйду. Как же хочется увидеть эти цветы... Про маму Изуку Бакуго слышит впервые, а оттого вздрагивает, когда тот говорит про могилу. Его мать мертва? С кем же он тогда... Мысли прерываются, стоит только Кацуки ощутить странное движение на своих губах. Только через некоторое время до того доходит, что источником «странного движения» являются губы Деку. В изумлении застыв, Бакуго и не отвечает на поцелуй, и не отстраняется. Лишь вздыхает, когда Изуку прекращает целовать. — Спасибо, Каччан. Пусть это останется в секрете. Кацуки не понимает, за что это «спасибо». По правде говоря, он вообще ничего не понимает. Просто, глупо скосив глаза, кивает, смущаясь кудряшкам, что лезут в глаза и нос, когда Деку утыкается лбом ему в грудь. Бакуго легонько целует так полюбившиеся ему кудряшки друга и зарывается в них пальцами. — Спи, глупый Деку... Мерное посапывание нарушает тишину старого чердака. Утром Кацуки просыпается в одиночестве. Деку нет рядом. *** — Кацуки-кун, что случилось? Ты впал в ступор, всё в порядке? — Взгляд зелёных глаз сменяется с мягкого и смеющегося на испуганный и взволнованный. Вместо ответа поступает удар. На асфальт падают несколько капель крови. — Не делай вид, что ты не знаешь, — карминовые глаза, охваченные пламенем безумия и ярости, бегают из стороны в сторону. Мальчик с зелёными глазами был его другом. Сегодня Кацуки увидел своего мальчика с другим человеком. — Я видел тебя с ним, — кулаки сжимаются от ярости. Мальчик сжимается следом - от испуга. — С кем, Кацуки, с кем? Я был всё это время рядом, ты помнишь?.. Он просто пытается оправдаться. Бакуго ведь знает, что он врёт. Знает же. Он видел. Точно видел. На улице пусто. Приближаются сумерки, вероятно, все люди разошлись по домам. Весенний ветер тёплый и мягкий. Слышно лёгкий шелест зелёных листьев. Слышно громкие всхлипы. — Кацуки, они снова появились, да? Пойдём, расскажем Мицуки-сан. Она вызовет врача, он поможет... Парень берёт его за руку. Бакуго вздрагивает. Звук удара и громкий крик нарушает покой птиц на ветках. Бывший друг лежит на земле, прижимая руку к лицу. Кацуки не терпит предательства. — Выслушай меня, ну пожалуйста... Его чёрные волосы путаются и закрывают лицо. — Я знаю, — шепчет Бакуго словно в бреду, — Я знаю, что ты ненавидишь меня. Распускаешь сплетни за моей спиной! И если бы хоть кто-нибудь пришёл на истошный вопль... — Это не так, Кацуки! Ты болен, — Бакуго бьёт снова и снова. Кровь заполнила глотку, не дав тому говорить. Так было даже легче. Звуки ударов нарушали тишину тёмного переулка. Ни единой живой души не было рядом. Он не знает, сколько прошло времени. Он лишь отдавался ярости, позволял ей завладеть собой и ничего более. Всё вокруг заполнилось алой жидкостью. Крик матери Кацуки узнал не сразу. Та вышла разыскивать сына и, вероятно, пришла на странные звуки. Лишь когда сирена скорой помощи почти оглушила, он пришёл в себя. Посмотрел на свои грязные руки, на ревущую мать, на кучу соседей, на взволнованного отца, и только потом - на него. Испачканные в крови и грязи волосы, разукрашенное кровью лицо, разбитый лоб, нос, скула. Худое тело лежало без жизни, а он не дышал. Крик, громкий крик подростка в очередной раз заполнил пустые улицы ранее тихого и мирного города. — Он мёртв, — мужской низкий голос будто погрузил всё во мрак. Кацуки убил человека, когда ему было пятнадцать. *** Он просыпается. Щёки мокрые, а сквозь пелену слёз глазам едва удаётся различить чужие - большие и зелёные, смотрящие одновременно с озорством и беспокойством. — А Каччан плачет, — говорит насмешливо и задорно, улыбаясь и поглаживая по голове. — У тебя такие же глаза как у него. А он лишь смеётся. — Каччан говорит загадками. Кацуки переворачивается набок и тянет руку к зелёным кудряшкам, стремясь нащупать маленькие цветные заколки «крабики», что часто покоятся в чужих волосах, и возможно снять одну и нацепить на себя, дабы ещё хоть раз услышать тихий смех. Но рука проходит будто сквозь, а тихое «Я люблю Каччана» растворяется в воздухе. Бакуго вздрагивает. Рядом стоит Дерьмоволосый, а сзади, как и всегда, на своей койке устроился Пикачу. — У тебя рука застыла, — взгляд покрытых треснувшими капиллярами глаз был направлен на правую руку Кацуки, что выгнулась в неестественном положении. — Что... — Ты снова застыл, — будто предугадывает вопрос Каминари, держа в руках сигарету, — Мы уж хотели звать медсестру, думали, у тебя рука сломалась. И лишь сейчас Бакуго заметил на товарищах ветровки и уличную обувь. — Ты... можешь пойти с нами, если хочешь, — улыбается Дерьмоволосый, завязывая жёлтую бандану на голове, — Сегодня ровно год с его смерти... Мы отпросились на улицу под присмотром. Он всегда любил выходить во двор, даже когда его не пускали. Кто такой «он» пояснять было не нужно. Бывший обитатель крайней койки будто бы всё ещё присутствовал здесь, так что при разговорах о нём объяснять никогда ничего не нужно было. Кацуки разминал руку и хмуро смотрел на едва сдерживающего слёзы парня. Затем перевёл взгляд на Пикачу - тот уже не сдерживался. — Как думаешь, Тодороки совсем не выпустят? Даже на несколько минут? — Сквозь всхлипы проговаривает он, туша сигарету. Киришима закусывает губу и отворачивается. Бакуго чувствует в воздухе скорбь. *** Куча грязи и куски не растаявшего снега заставляли морщиться. Солнце слепило глаза, а ветер был холодным и сильным. На синем небе облаков почти что не было, а свежий весенний воздух так и стремился заполнить лёгкие. За углом Кацуки слышит голоса соседей, а оттого идёт на звук. Они стоят за зданием. Пикачу снова ревёт словно баба и цепляется за красную ветровку Киришимы. Тот в свою очередь совершает рукой успокаивающие движения по чужой спине, шепчет какую-то невнятную хрень, целует того во все места, до которых только может дотянуться. Лицо Бакуго краснеет, и тот отворачивается, краем глаза замечая что-то белое на земле. Подойдя поближе и присев на корточки, парню не составляет труда определить, что это подснежники. Те самые цветы, о которых когда-то упоминал Деку. Вспомнив об Изуку, парень вздрогнул. Тот вроде как говорил, что сегодня его должны выписать, наверняка поэтому не пошёл сегодня на улицу. Дабы сделать что-то вроде подарка - Кацуки не хотел думать о том, что подарок будет прощальным - он решается сорвать парочку белоснежных цветов и отнести на чердак, где вероятнее всего находится его задрот. Оставив двух придурков, что лишь сейчас заметили его присутствие, Бакуго, цыкнув, быстрым шагом пошёл обратно в больницу, держа в кулаке несколько цветов. В помещении было душно и темно. Хмурая медсестра лет пятидесяти, сидящая на входе, уставилась на парня с любопытством, а тот в свою очередь отвёл взгляд и спрятал цветы в карман синей толстовки. Те же коридоры и стены, ничего нового, но отчего-то нагнетало. Идя не спешно, Кацуки рассуждал о том, что ему бы тоже неплохо выписаться. Разговоры с психиатром, обследования, избегание приёмов таблеток - всё это заебало. Невыносимо. Перед выходом на второй этаж находилась комната, где обычно разговаривали с родственниками пациенты в приёмное время. Бакуго невольно вспомнилось, что к тридцать шестой палате почти никто никогда не приходил. Мать Кацуки так и не простила его, а отец просто тряпка, что испугался собственного сына. Каминари лежит тут два года. С тяжёлой депрессией и слабо выраженной шизофренией - как удалось разведать Бакуго (порой медсёстры весьма и весьма болтливы). Пикачу единственный, к кому однажды приходили. Старушка едва передвигалась, дряблая и горбатая она взяла Каминари за руку и что-то рассказывала, улыбаясь своими сухими губами. Бакуго наблюдал за ними, сидя на лестнице просто от нечего делать. Ерунда, а запомнилось. К Дерьмоволосому с букетом различных заболеваний, как и к Кацуки, не приходил никто. Он отшучивался, улыбался, как мог, ну а Кацуки и не задавал лишних вопросов. К чему они? Не орёт по ночам как резаный, и ладно, Бакуго не мешает. Хотя, признаться честно, за это время парень даже привязался к Киришиме. К его разговорам по ночам, к громкому смеху, дружескому похлопыванию по плечу, да даже к его уродской жёлтой бандане. Пикачу тоже стал для него если не другом, то товарищем. Вечно молчаливый, но умеющий вставлять колкие фразы к месту, сидящий на кровати в странной позе с очередной спёртой у врача сигаретой в руках. От воспоминаний становилось тепло на душе, но даже Пикачу и Дерьмоволосый вместе взятые не могли заменить Деку. Тот был не таким. Он был особенным. Противостоящим всей клинике, всему миру, этим белым стенам и дряблым дверям, противостоящим неволе и предвзятому отношению медсестёр. Один против всего мира. И Кацуки стоял рядом, восхищаясь красотой его улыбки и стойким блеском в зелёных глазах. Кажется, будто везде разом потемнело. Шагая по второму этажу, Бакуго глянул в окно в конце коридора. Тучи на небе сгущались, полностью закрывая солнце. Вероятно, скоро пойдёт дождь, однако Кацуки уже не обращал на это внимание, поднимаясь по лестнице, что вела на чердак. Ранняя весна всегда навевала на него тревогу, а когда парень не обнаружил Деку на чердаке, она лишь усилилась. Сердце гулко забилось в груди. Пыльный чердак встретил его одиночеством и скрипящими досками. А вдруг Изуку уже выписали? Хотя за всё пребывание здесь Бакуго не видел ни одного освободившегося. Вскоре возникла мысль пойти к Деку в палату, но вовремя вспомнилось, что вообще-то Кацуки не знал её номер. Он никогда не видел Деку у какой-то конкретной комнаты. Только у тридцать шестой и на чердаке. Разум охватила паника. Когда он в последний раз видел задрота? Сегодня ночью, нет, перед выходом во двор. Они попрощались? Что он тогда сказал? Мысли путались и никак не могли сплестись во что-то целое и разумное. Вниз по лестнице обратно на второй этаж Кацуки уже бежал. Голова гудела и болела. Вокруг были непонятные круги, столы, пятна. Казалось, дождь забарабанил не по подоконнику, а по голове парня, заставив того вздрогнуть. Всё разом смолкло. Чужие голоса, дождь, стол тоже замолчал. Ничего. Осталась лишь одна мысль. А был ли Деку вообще ? Бакуго схватился за голову. Конечно, конечно же он был. Они сидели на чердаке, играли в карты, смеялись. Деку улыбается. Деку пахнет карамелью. У Деку зелёные кудряшки и россыпь веснушек. Деку мечтает написать книгу о супергероях. Деку любит заколки в волосах, любит браслеты, фенечки и Кацуки. Парень начал тереть руками лицо. Киришима. Да, конечно, Дерьмоволосый всё обо всех знает, разумеется он должен знать хоть что-то о выписываемом сегодня Изуку. Бакуго вновь сорвался на бег. Из тридцать шестой внезапно вышел Половинчатый. Бледный и осунувшийся. Такой же безжизненный как и всегда. Они столкнулись, вдвоём упав на пол. Голова вновь закружилась. Круги и пятна. Круги и пятна. Подорвавшись на ноги и залетев в палату, Кацуки наткнулся на взволнованное лицо Дерьмоволосого. — Что у вас там происходит? С красных волос стекала вода. Видимо, Киришима вместе с Пикачу попали под дождь. Глаза с привычными синяками под ними уставились на дверной проём, в котором валялся Тодороки. Каминари тоже заинтересовано вытянул шею, но, посмотрев Кацуки в глаза, он побледнел, а вся его заинтересованность вмиг исчезла. Как будто Пикачу что-то понял. Ничего не объясняя, Бакуго вцепился Киришиме в плечи, смотря на того бегающими из стороны в сторону глазами. — Ты...ты не знаешь, выписали ли сегодня кого-нибудь? Глаза Дерьмоволосого расширились в удивлении. — О чём ты? В последний раз кого-то выписывали ещё в прошлом году. Сердце громко стучало. Всё вокруг расплывалось. — Чувак, ты в... — Нет, Деку сегодня должны выписать, он говорил мне. — Кого? Выключатель, который снова недавно сломался, до сих пор не заменили, так что скрывшееся за почти что чёрными тучами солнце не могло освещать небольшое помещение. Свет попадал в комнату лишь из тускло освещённого коридора. Яркая вспышка света. Послышался гром. Каминари крепче закутался в одеяло, стараясь унять дрожь. — Изуку. И-зу-ку. Мидория. Ходит тут обычно, — начал сбивчиво объяснять парень, путаясь в собственных словах, — Кудрявый. Зелёный. Его нигде нет, я... Киришима побледнел. Отшатнулся, а лицо его начало приобретать зеленоватый оттенок. Бакуго не унимался. — Эй, ты слышишь!? Изуку сегодня должны выписать, я ходил с ним часто, он... он... — Нет, — дрожь Пикачу стала лишь сильнее. Он крепко вцепился в кровать, на которой сидел, и посмотрел на Кацуки с ужасом, — Нет, его не выпишут. — Что? Почему? — Изуку не выпишут, — продолжил согнувшийся и опирающийся на собственные колени Киришима. Лицо было полностью зелёным, парень выглядел так, словно вот-вот блеванёт, — Не выпишут, потому что Изуку Мидория умер прошлой весной. Гул в голове не унимался. Бакуго нервно улыбнулся, надеясь, что это очередная идиотская шутка Дерьмоволосого. Но в палате повисло молчание. Никто не шутил. Никто не улыбался. Кацуки с опаской глянул на четвёртую койку. А он сидел, улыбаясь той самой улыбкой с ямочками. Бледный и худой в обвисшей больничной рубашке. Босой. Кудряшки обвисли. Залёгшие тени под всё такими же яркими зелёными глазами. Таких как он не принимало общество. А он просто мечтал о свободе. — Меня обманули, Каччан. Меня не хотели выписывать. Тихий смех. Деку болтал ногами, сидя на этой своей ёбаной кровати. Деку был мёртв. Деку никогда не было рядом. Цветы в кармане толстовки смялись в одну большую кучу. Всё вокруг поплыло. Краем глаза Кацуки увидел огонёк. Зажигалка. Каминари закурил. Темнота. *** — Бакуго Кацуки. Шестнадцать лет. Пол: мужской. Диагноз: кататоническая форма шизофрении. Во время ступоров у пациента прослеживались яркие галлюцинации, полностью поглотившие рассудок. Пациент застывал в неестественных позах, не выходил на контакт. Кататоническое возбуждение представлено буйными и агрессивными действиями. Яркий свет, гул голосов, душный воздух и запах лекарств. Растерянный взгляд карминовых глаз встречает добродушный и спокойный. — Поспи, Кацуки. Тебе надо отдохнуть. Прикосновение к плечу. Боль и покалывание около правой руки, куда, судя по ощущениям, медсестра ввела препарат через укол. Неприятный горький запах заставляет в недоумении уставиться на другую медсестру, что держит в руке пару таблеток. — Выпей, Кацуки, будь хорошим мальчиком, — мягко произносит та. Бакуго улыбается и принимает протянутые пилюли. Вновь темнота и безголосье. Ему определённо нужно отдохнуть.