В бессмертии есть несомненно великолепное преимущество: ты можешь вечно получать информацию о мире, вечно учиться. Учиться в немом одиночестве.
***
Именно с целью получить больше знаний и стать образованнее я путешествовал всю свою бесконечную жизнь. Именно с этой целью я покинул Францию.***
Грянула научно-техническая революция, настал 18 век наполненный предприятиями, паровыми машинами, каменным углем и порохом Французский верховные лидеры последних лет разочаровывали меня своей слепостью и алчностью. Хотя человеческое естество не подразумевает идеальности и возвышенности в своем определении, меня расстраивала сложившаяся картина. За последние столетия это страна очень полюбилась мне, но такие личности, как Бонопарт, оскверняли ее кровью и войнами. Но был в Великой войне Наполеона и единственный плюс: я узнал о Российской Империи, с которой позже будут связаны наилучшие события моей нескончаемые жизни, если только они можно судить в таком ключе. Ведь если жизнь постоянна, возможно ли в ней стать участником еще более волшебных и будоражащих душу событий?***
Итак, я отправился в Польшу. Сколько бессонных ночей я провел в размышлениях о воле случая. Как беспощадна судьба и как часто она швыряла моё беспомощное тело о прибрежные скалы, заставляла страдать и каяться! Если бы я тогда не отправился прямиком в Варшаву, то, вероятно, не узнал бы больше Российской Империи и потерял бы интерес к этой далекой великой стране. Я был в отчаянии в активном поиске новых знаний, новых открытий об этом огромном мире, о котором, прожив безумное количество лет, я ничего не знал. Я отчаянно помчался на поиски смысла и мудрости в Варшаву, а затем и в Москву, где снова ощутил безвыходную любовь к смертному, но наша история имеет структуру, поэтому я буду повествовать обо всём по порядку. Но всё же, я ненавидел судьбу. Ненавидел и пламенно любил.***
Моё путешествие заняло месяцы и содержало несколько тревожных и неприятных моментов, на которые мне, бессмертному, постыдно жаловаться. Вся Европа пылала, пропиталась свинцом, кровью и порохом. Война никогда не впечатляла меня, ибо я не мог лицезреть её от первого лица, но тогда я увидел чрезмерно много горя, которая в сильно действовало на мою сентиментальность. Невинные люди тонули в бесчестии, в трагизме, в голоде, в трауре и в непроглядном страхе. Я не знал тех, кого напрямую коснулась война, кто ощутил на себе холодное зловонное дыхание смерти, кто слышал её леденящий душу голос. Я не знал тех людей, но смог истинно им сочувствовать, испытать на себе ту жгучую боль, которую регулярно ощущали они. Война вынудила меня остерегаться, вынудила прятаться по углам, словно корабельная крыса. Я не боялся за свою жизнь (да, из уст бессмертного это звучит действительно смешно). Я боялся за жизни людей, которые я мог оборвать. Была ясно, что в случае раскрытия моего секрета о бесконечной жизни и неуязвимости к любым способам убийства, алчные жестокие диктаторы решат использовать меня, словно я оружие, а вовсе не живое существо. Я был знаком с ничтожной каплей людей, и хоть те были бескрайне хороши, они не смогли заставить меня поверить в человечество и лицезреть его в новом, положительном свете.***
На протяжении путешествия я прятался, голодал и жалел о своём ничтожном существе, а затем жалел о том, что я жалею себя. Моё бессмертие — вещь ужасно неправильная и бесполезная. Всё что я имею — непрерывная жизнь, ведь я также могу страдать от голода, ранений, ушибов и переломов. Я лишь имел возможность регенерироваться даже при самых ужасных повреждениях, но не мог ощутить смерть, прикоснуться к ней всем телом и отдаться её власти. Это весьма удручающий факт.***
Польша пребывала в кошмарном состоянии. Как я впоследствии узнал, она регулярно становилась Святым Граалем* при любой военной угрозе. Я хотел было покинуть её территорию, едва успел достаточно налюбоваться дарами войны, но был чрезмерно утомлён далеким странствиями, поэтому принял решение найти временное укрытие в любом из польских городов. Я был адски утомлён, неимоверно часто делал остановки, перевязывал ноги дабы избавиться от болезненных мозолей кровавых ссадин и мечтал о фруктовых деревьях и холодных родниках, которые здесь отсутствовали то ли вследствие войны, то ли из-за неплодородности почв.***
Наконец моим страданиям было суждено прекратиться. В один из вечеров, проведенных в пути, я увидел впереди поместье, огражденная высоким кованым забором. Я быстро сообразил, что столь богатые помещики с маленькой вероятностью согласились бы впустить меня и, тем более, поделиться со мной едой и кровом в столь напряженное для страны время. Поразительно, на что способны люди ради удовлетворения животных, физических потребностей. Я, безумный проповедник справедливости и благоразумия, решил совершить кражу.***
Накаленный солнцем чугун кованого забора обжигал пальцы. Я пытался перелезть через препятствие, отделяющее меня от драгоценной пищи, вовсе мне не принадлежавшей. Чувствуя себя невоспитанным мальчонкой, я безуспешно пытался вытащить носок сапога из щели между прутьев, застряв на середине забора в весьма смехотворной позе. Не имея никакого желания продолжать обжигать руки о чугун, я мысленно приготовился к падению, ибо всё, что меня сейчас волновало: вытащить сапог и наконец поесть, пусть даже нарушая правопорядок. — Пан*, что вы делаете? — откуда-то слева из-за забора раздался нежный высокий женский голос. Голос словно тысячи полевых цветов, словно голос ангела, сошедшего с небес ради проповеди милосердия, голос невинности и благочестия. — Очевидно пытается нас обокрасть. Пан забыл, что он уже не мальчик, и его комплекция не позволит миновать забор, — вторил другой, более уверенный твёрдый женский голос, подобный марширующий солдатам, столь точны, как и барабанная дробь, как взмах победного знамя, как майская безутешная гроза. Я бросил рассматривать свой застрявший сапог и поднял голову. Это резкое движение стало последней каплей для напряженных рук, и я всей массы своего тела полетел вниз на желтую осеннюю землю. — Ну вот и помер. — Эмма, права, помолчи! Пан, вы не ушиблись? Вам помочь? Картина обстояло весьма юмористическая. Я, валяющийся на траве животом вверх, расставив в стороны ноги и руки, словно перевернутый на спину жук-носорог, и двое паночек, одна из которых милосердно предлагала помощи, прижавшись к прутьям забора и протянув сквозь них тоненькую ручку, а другая строго наблюдала издалека, словно ленивая властная кошка, пораженная глупостью неосторожных мышат. Я поднялся на ноги, воспламеняясь от стыда и не имея сил поднять глаза на юных панночек. — Хелен, может он немой? Или слабоумный? Хотя, разница не так уж велика. Не обращая внимания на саркастичные возражения строгой, милосердная панночка вновь обратилась ко мне: — Ответьте же, пан! В отличие от сестры я не держу на вас зла. Я поднял глаза и увидел перед собой озабоченный ангельское личико, обрамленное прядями белоснежных волос. Вчера я не нуждаюсь в помощи, но очень вам признателен. Я лишь искал еду. Хелен спохватилась: — Конечно, вы голодны! Я проведу вас к воротам в наше поместье. Ее идеи были остановлены Эммой, схватившей сестру за запястье. — Глупая, что ты творишь? Ты собираешься содержать всех бесправных бандитов? — Он не бандит! У него мудрый и ясный взгляд! — Именно, я не разбойник, а странник, — вторил я, подкрепляя слова Хелен, яростно желавшей оказать мне помощь. — Бездомный и вор! Великолепная идея пустить его в отцовский дом! Я наблюдал за ссорой и мысленно прощался с возможностью уталить свой голод и жажду. Тогда именно они выступали на первый план, возможность познакомиться с удивительные представительницами польского народа вовсе не казалась мне столь заманчивой. — Прошу, давай впустим его! Он умрет без нас, Эммочка! Хелен, теряя надежду, взмолилась к сестре, касаясь ее руки и пытаясь возбудить в строгом образе Эммы последние капли снисхождения. — Смерть — для бесчестных. Если ты веришь этому незнакомцу, пускай его на свой страх и риск. Казалось что Хелен нашла в сестре нить милосердия и вцепилась в неё, словно утопающий за последнюю соломинку. Она, окрыленная счастьем, вызванным возможностью кому-то помочь, распахнула ворота и впустила меня внутрь. Эмма бросала короткие презрительные взгляды, но я осознавал, что она дорожит сестрой, а вовсе не ненавидит меня, Поэтому я совершенно не держал на неё зла. — Отец отправил нас на прогулку в сад, — воодушевлённо лепетала Хелен, шагая впереди среди высоких трав и великолепных цветов. Они возбуждали в моей памяти образы того поля во французской провинции, где я отдыхал, прежде чем встретить Николь. Но если те полевые цветы были свободны беспорядочны, то эти растения изучали спокойствие и культуру, медленно раскачиваясь на слабом ветру. — Я направлюсь на кухню. Знаете, у нас милейшая кухарка и она очень меня любит. У вас есть особые предпочтения, пан… — Данте. — Волшебное имя! Так вот, что вы желаете отведать? — Положусь на ваш чудесный выбор. Словно учитель за своими учениками, я наблюдал за сёстрами и анализировал их исключительно изумительное поведение. Казалось, Хелен гораздо моложе ментально, ибо имеет утопические взгляды на мир и питает симпатию к каждому, кто нуждается в малейшей подмоге. Она была невинной юной бабочкой, воплощением добра и милосердия. Я изучал ее поведение из дьявольского интереса и не мог осознать, как в этом жестоком осквернённом войнами мире можно сохранять такую кристальную искренность. Но еще более меня восхищал темперамент Эммы — непоколебимой и уверенной, бесстрашной и честной. Она была рыцаркой, непокорной бестией, и я был категорически уверен, что она добьётся высот, ибо не привыкла останавливаться. Мы расположились под раскидистым фруктовым деревом. Медовые затухающие лучи раннего сентября золотили темное кружево из листьев, предавали саду магический оттиск осени. Редкие листья срывались с ветвей и гармонично падали на землю, создавая умиротворённую атмосферу. — Вы имеете образование, — Эмма перебирала пальцами желтеющие травинки. Мы сидели на холодной земле и ожидали Хелен. -Не считаю, что степень благоразумия и мудрости можно определить за счёт наличия образования. — Ответьте на вопрос, пан Данте. — Нет, я не учился в академии, но прочел сотни книг и имел честь коснуться поэзии. — Стихи пишете? Слабенько, в особенности для нынешней ситуации. На войне стихами не отделаешься, пан Данте. — Не согласен. Стихи несут в себе жизнь и гармонию, несут свободу. Они могут спровоцировать человека на бесценным мысли. — Спорьте, спорьте. Меня всё равно не переубедить. — О чём ведёте беседу? — наш напряженный диалог разрушила Хелен, мчавшаяся сквозь травы с пирогом и бутылью вина. — Полагаю, это слишком скудно для мужчины, но если бы я взяла больше, кухарка могла что-то заподозрить. — Я благодарен ни сколько пище, сколько вашему благоговейному присутствию, панна Хелен. Девушка расплылась в лучезарной смущенной улыбке и слегка покраснела. — Через забор вы тоже ради Хелен перелезли? Прошу прощения, пытались перелезть. — Эмма! — Я против наигранной вежливости, милая Хелен. Я вовсе не был оскорблен её словами. Я молчал, восхищаясь человеческим разнообразием.***
— Хочу признать, что вы весьма поэтично рассуждаете для человека без образования, — произнесла Эмма, доедая свой кусок пирога. Очевидно, комплименты давались ей с трудом, но она была честной и решила раскрыть мне своё правдивое мнение. — Без образования?! — Хелен вскочила с места и коснулась моего плеча, — Вы не учились в академии? И даже в школе? Я отчаянно мотал головой. — Это ужасно, просто ужасно! — Я много читал, панна Хелен. Книги — высший источник вселенской мудрости, а, значит, я не могу именовать себя глупцом. — Где книги брали? Воровали в лавке за забором? — Покупал, — мягко ответил я на очередную колкость, осознавая, что подобное поведение в характере Эммы и она вовсе не желала мне зла, употребляя подобные возражения. — Но жить без образования не подобает такому хорошему человеку, как вы! Скажите, на кого бы вы хотели учиться? — На врача, — не задумываясь ответил я. — Я нахожу упоение в спасении жизней. И это было вопиющей истиной. Пожалуй, я был чрезмерно сентиментален для врача, но столь короткая человеческая жизнь не может быть оборвана болезнью. Я хотел спасать людей. Я хотел позволить им почувствовать себя спасенными. Хелен просила. В милосердии яростном желание оказывать помощь мы с ней были, несомненно, похожи. — Отец знает директора медицинской академии! — Хелен в экстазе размахивала руками, её ясные серые глаза сияли от радости. Казалось, она осчастливена фактом моего возможного поступления больше, чем я сам. — Вы будете отличным врачом, милый пан Данте! И я в вас верю. — Для поступления нужно знать биологию и химию, — сухо заметила Эмма. — Вы читали об этом своих купленных-краденых книгах, пан Данте? Я лишь коротко кивнул и скромно улыбнулся. Я не мог сообщить, что видел ныне вымерших покрытых шерстью слонов и жил в компании чудесный девушки-алхимика средних веков, ведь Эмма в ответ лишь посмеялась бы моим чудачествам.***
Так я и стал учеником Польской Медицинской Академии. Я безумно благодарен судьбе за встречу с Хелен и Эммой, ибо в обучении я нашёл свой смысл и практически забывал о нечеловеческой, бессмертной сущности. Я всегда получал истинное удовольствие и воодушевление от новой информации, я словно мог почувствовать сегменты моей памяти, впитывающие информацию, мог почувствовать работу моих нейронных связей при обработке новых знаний. В академии же я получал навыки регулярно и даже в перерывах между занятиями не мог перестать мыслить о полученных сведениях. Я встретил множество студентов, но ни одного единомышленника, пришедшего в Академию ради людей, а не ради себя или по воле отцов. И это поистине удивляло меня. В течение обучения я не завёл никаких значительных знакомств и даже получил прозвище «Отшельника со Скалы», но моя цель была вовсе не в изучении людей, а в обогащении своих знаний, поэтому отношение польских учеников к моей персоне меня вовсе не волновало. Профессора уважали моё усердство, я же был помешан на прогрессе и становление полезным для чужого мне общество существом. Однажды я услышал о Кутузове, героический отдавшем столицу своей Родины во имя победы над Наполеоном и всей Великой Францией. Это событие поразило меня, пронизало целиком до кончиков пальцев и заняло ключевое место в моей душе мыслителя. Я не мог поверить в столь яростный героизм и любовь к отечеству, я был сражен. Оказалось что дело здесь не только в человеке, возглавляющем армию, но в нации, способной на вечные подвиги, на вечное противостояние кровожадному злу. Я поставил перед собой ясную цель: после того, как я удовлетворю свою жажду помощи местным людям, я непременно выучу язык Героев и направляюсь туда, где были рождены великие люди, где ковался облик истории — в Российскую Империю. Это государство стала для меня оазисом, земным Раем, оплодом героизма. Я грезил о нем каждую ночь и надеялся чудом проснуться в Москве, в Царьграде, в Санкт-Петербурге. Но чувство долга перед польский народом, подарившим мне бесценные знания, упорно держало меня здесь. Я переезжал из города в город, успешно лечил десятки людей, но ночами возвращался к мечтам о далекой Империи. Гремели революции, сменялись поколения, а я всё откладывал свой визит, словно боясь разочароваться в выдуманном величии российского народа. Ведь я никогда не видела эту страну собственными глазами. Вдруг моя мечта разочарует меня в грязном проявлении худших пороков человечества? И когда я наконец решился отправиться в государство, способное сделать героя даже из моей сентиментальной натуры, мои сомнения пронзили сердце острым ножом. Я опоздал. Опоздал из-за своей слабости. Российская империя уже давно обратилась в Советский Союз. ______________________________________ Примечания: Святой Грааль — в средневековых кельтских и нормандских легендах одно из орудий Страстей — чаша, из которой Иисус Христос вкушал на Тайной вечере и в которую Иосиф Аримафейский собрал кровь из ран распятого на кресте Спасителя. Так же артефакт из произведения «Сказание о Короле Артуре», который было поручено отыскать Артуру и рыцарям Круглого Стола. Пан/панна/панночка — уважительное обращение в Польше, подобное мистер/мисс в англоговорящих государствах.