if i die tomorrow

Сколько раз человек может погибать и все-таки оставаться в живых? Рэй Брэдбери

Чанель до странного любил забывать перчатки дома. Возможно, проблема крылась в том, что весенних курток у него было несколько, а пара перчаток всего одна, и, будучи личностью творческой, Чанель частенько витал во вселенных своего воображения, совершенно упуская из внимания, забытые в карманах другой куртки, перчатки. Особенно худо было зимой, но сейчас на шпили и высотки многомиллионного и кипящего жизнью Сеула повесил свое покрывало апрель, и Чанель прятал легкую улыбку в складках замотанного на шее серого шарфа, чувствуя приближающуюся оттепель. Подняв взгляд к верху, он следил за играющими бликами полуденного солнца по стеклянным стенам центрального района: голова была свежа для новых мыслей, а пока, в этот самый момент, казалось, сама жизнь радостно играет перед ним солнечными зайчиками, подобно маленькому ребенку, который не замечает разбавленного легким удивлением и умиротворением наблюдения со стороны. Обмороженные пальцы неприятно покалывало, но Чанелю вовсе не хотелось прятать руки в карманы утепленного бомбера, надетого поверх красной вызывающей толстовки с ругательством на английском. Наоборот, пальцами он отстукивал спокойный ритм по жесткой ткани джинс, который на высокой громкости играл в белых вакуумных наушниках. Перед его глазами, которые привычно слезились от яркого весеннего солнца, словно заставка 3D-графичной игры распростерся проспект, заполняющийся черно-серой массой представительских автомобилей; и только редко мимо проскакивал визжащий покрышками шин кричаще-оранжевого цвета Hyundai Genegis, разбавляя будничную обыденность и ритм просыпающейся столицы. Вокруг сновали тысячи людей, в чем-то похожие, в чем-то различные — никто не задерживался в памяти более чем на сотую долю секунды. Чанель стоял на установке, задумчиво ожидая маячившего вдалеке зеленого автобуса, кои каждые дни рассекали столичные дороги — про себя Чанель называл их динозавриками. Не каждому человеку удается, особенно в юности, найти исполнителя, чья музыка от первой до последней секунды повторяет контуры фигуры, принимает ровно такую форму мыслей, какая она есть - «свою» музыку. А Чанель случайно нашел и чувствовал дымчатое спокойствие за грудиной, где сердце ежедневно отбивало свой, то стабилизированный, то ускоренный ритм — и все казалось таким правильным, будто таким и должно было быть всегда. Мелодия крутилась на повторе, задавая правильный ритм новому дню, заставляя улицы города звучать в унисон, насыщаться оранжевыми, красными и желтыми красками, среди которых маяком блестел зеленый — особенная палитра, которой играл современный Сеул, скрываясь от серой унылости зданий. Строчки из текста вплетались в мысли, создавая целую вереницу рассуждений, которая петляла по широким полосам дороги, соединяясь на остановках — повторяя путь мерно следующему по своему маршруту автобуса. И хоть Чанель любил в своих мыслях рассуждать о чем-нибудь непростом и глобальном, новая пища для размышлений разогревала кровь, заставляя кончики покрасневших пальцев невольно покалывать. Его конечный пункт находился на набережной реки, возле деревянной ограды, о которую Чанель и облокотился, подложив локти, подставляя лицо апрельскому холодному ветру подгоняемого с водной глади широкой Ханган, соединяющей северную и южную части города. Небо над рекой было усеяно облаками, будто подушка щедро заправленная целой ванной душистых перьев, скрывая игривые лучи солнца с лиц прохожих. Ветер радостно трепал отросшие черные волосы, будто приветствуя своего нового друга, который зашел навестить. Чанель думает, что, возможно, стоит снова перекрасить волосы в рыжевато-каштановый оттенок. Едва различимый пар изо рта растворяется в морозном воздухе, и Чанель, неизвестно чему, тихо усмехается, щуря глаза. В левом кармане бомбера лежит новая, еще не распакованная пачка мальборо, и Чанель не спеша вытягивает, обернутую в белую бумагу, тонкую сигарету, поджигая кончик из сувенирной зажигалки. Неспешно прогуливаясь вдоль набережной, Чанель начинает испытывать тоску по теплу одного определенного человека, который остается с ним только в экране черного смартфона в заднем кармане джинс. Наверное, видя человека каждый день, невольно привыкаешь к его присутствию и перестаешь замечать многие мелочи и детали. Но стоит человеку уехать или просто исчезнуть, на душе закрадывается плаксивая тоска и нежелание оставаться одному; впрочем, Чанелю не привыкать быть одиночкой. Чанель просто безбожно соскучился. Втягивая в легкие никотиновый дым, Чанель с прикрытыми глазами рисует себе, как пылинки отравляющего вещества рассеиваются по легким, накрывая завесой смога. Затем тушит окурок сигареты и достает смартфон. - Привет, - голос с непривычки сипит, заставляя Чанеля прокашляться. - Мои электронные часы совершенно по-садистки сообщают мне, что время час и двадцать девять минут ночи. Что случилось? Голос у Криса сонный, но, тем не менее, участливый и с ноткой юмора — это заставляет Чанеля улыбнуться чуть шире в трубку, возле покрасневшего от холода уха. - Дай угадаю, ты соскучился, - продолжает Крис, не давая Чанелю времени для ответа. - Какой ты догадливый, - усмехается Чанель, снова облокачиваясь о перила, взглядом провожая пролетающих над кромкой воды птиц, которые стремительно взмывали ввысь. - Знаешь, как я угадал? - Ну? - Просто я тоже соскучился. Чанель буквально чувствует улыбку Криса, который скорее всего сейчас уткнулся носом в подушку, вновь прикрывая глаза, чтобы сохранить остатки сна. - Между нами целый океан. - Констатирует Чанель, сильнее прижимая телефон к уху. - А я почему-то так и вижу твою глупую улыбку, пока ты там завернулся в кокон из одеяла. - Просто у тебя богатое воображение и ты хорошо меня знаешь. - Нет, просто потому, что ты канадский медведь. Чанель слышит на конце трубки ворчливое «ну тебя» и тихо посмеивается в резонанс возрастающему внутри ноющему чувству, от которого хотелось тихонько скулить. А еще — крепко-крепко обнять своего канадского медведя, который спал, завернувшись в кокон из одеяла в одном из отелей Ванкувера. Между Кореей и Канадой тринадцать часов, больше половины суток. Чанель прикрывает глаза, наслаждаясь низким голосом, пускай так, через миллионы километров, через спутник, соединяющий два бездушных аппарата сотовой связи. - Так что такого случилось, что ты за две недели решил таки мне позвонить? - Мне нечего сказать, - усмехается Чанель, струсив на секунду. - Всегда есть, что сказать. Просто мы боимся реакции на эти слова. - Фань, - его голос все еще сипит, но Крис улавливает скучающую нотку в тихом голосе. - Что, если я умру завтра? На том конце провода воцаряется секундная тишина, которая нарушается после шорохом одеяла — Чанель продолжает представлять, как Крис подскакивает на кровати, прижимая телефон ближе и испуганно уставившись куда-то сквозь стены номера, будто пытаясь выловить образ его, Чанеля. - Ты о чем? Что-то случилось? - в голосе звучит неприкрытая тревога, и Чанель по эгоистичному улыбается сам себе, утыкаясь носом в теплую ткань рукавов бомбера. - Не беспокойся, ничего не случилось. Просто я тут подумал, если завтра я умру, то умру, не сказав о том, что я люблю тебя. Умру, не извинившись за свою смерть заранее. - Чанель... - все еще обеспокоенный голос растворяется в трубке, в то время как Чанель в своей голове воскрешает ту цепочку мыслей, следовавшей по маршруту автобусов-динозавриков. - Ведь, когда человек умирает, он сразу становится святым и горячо любимым. Я знаю, после моей смерти обо мне будут говорить все только хорошее. Но заслуживаю ли я этого на самом деле? Чанель, сложа губы трубочкой, выпускает струйку пара из легких, задумчивым взглядом следя, как та поспешно растворяется в воздухе. - Я знаю, что это эгоистично, но мне было бы интересно посмотреть со стороны, что будет происходить дальше, после того, как все получат сообщение о моей смерти. Я знаю, как ты будешь убиваться, поэтому сразу прости мне мой эгоизм. Водная гладь реки слегка рябит под легким дуновением ветра. Чанелю кажется, что вода может высосать из человека все краски, как она выстирывает в содружестве с порошком все его замызганные акварелью футболки. - Я могу умереть и героем, кинувшись спасать из-под машины ребенка. Или спрыгну из окна десятого этажа. Смерть бывает такой разной, порой даже не заслуженной, а после, даже про павших душой людей всегда говорят только хорошее. Правильно ли это? Чанель отрывается от перил, снова делая пару шагов вдоль, и буквально слышит замедленное дыхание внимательно слушающего его Криса. - Я понял, что если я завтра умру, то оставлю после себя незаконченные работы и рисунки. Так и не перенесу на бумагу новые образы. А кофейня, с дизайном стен которой я работаю сейчас, так и останется не дорисованной, ибо никто за меня это все не закончит. Я знаю, это всего лишь слова. А вдруг, правда, я завтра случайно вспомню о перчатках в последней момент, из-за чего буду опаздывать на работу. А в спешке весь город сливается — не успею заметить, и меня собьет машина. Мы не можем ничего предугадать заранее. - Ты ненормальный, - ворчливо шепчет Крис, не пытаясь обидеть; Чанель понимает его беспокойство, прекрасно понимает. - Это обидно, знаешь ли. - Почему это? - Я недавно прочитал книжку Камю, и там была одна хорошая фраза о том, что многие люди даже не догадываются, как некоторым людям сложно быть нормальными, они прилагают к этому колоссальные усилия. А ты обзываешь меня ненормальным. Переложив телефон к другому уху, Чанель спиной облокачивается на ограду. - Я нормальный, Крис. - Ты же не собираешься... - Крис, о чем ты? - Чанель искренне смеется в трубку. - После всего, обо что мне пришлось обжечься, я оказался невероятно счастлив именно с тобой. Я не совсем глупец, чтобы терять свое счастье и лишать его других. На самом деле, я благодарен тебе за то, что ты есть. Мне казалось, что так остро поранившись не об одного человека, я уже не буду способен на проявление вообще каких-либо чувств. Казалось, что с каждым новым ожогом я умирал заново. Но потом появляешься ты, и весь мой разбросанный по полу пазл чудным образом собирается в целую мозаику. Чанель вздыхает; сердце учащенно колотится за грудиной, напоминая хозяину, как ему до слез не хватает одного высокого китайца, и Чанель болезненно закусывает губу, не давая себе расчувствоваться больше дозволенного. - Не слушай меня, наверное, я и правда придурок, - горько посмеиваясь, выносит вердикт Чанель, присаживаясь на корточки и желая обнять телефон, хотя это мало поможет разрывающей голову тоске. - Наверное, я звонил, чтобы просто сказать, что я безбожно тебя люблю. И также безбожно скучаю. На том проводе раздается тяжкий и громкий вздох, но голос у Криса начинает звучать с такими же грустными и нежными нотками в голосе. - Я тоже безбожно тебя люблю, слышишь? Поэтому, ты завтра снова забудешь перчатки и не опоздаешь на работу. А совсем скоро моя работа здесь закончится, и я вернусь. Как раз апрель и весенний холод отступит к теплу мая, и я буду часами греть твои окоченевшие пальцы за все те дни, что меня не было рядом. Не думай о смерти, ни к чему это. Понял меня? - Ага, - широко улыбаясь, отвечает Чанель, пряча покрасневший нос в шарф, в то время как во всем теле у него начинают мурчать сотни котов, свернувшись теплыми клубочками шерсти. - Так и знал, что нельзя тебя оставлять одного, - в очередной раз вздыхает Крис. - Признайся, ты просто не хочешь класть трубку, хотя у тебя время уже поди, второй час, - коварно заявляет Чанель, на что Крис сдается, позволяя себе дергано и устало улыбнуться, слушая басовитый и беззаботный смех своего парня. - Жди меня, - напоследок говорит он и кладет трубку. Чанель теплым взглядом смотрит на экран телефона, который только что, как тонкая и невидимая красная нить связывал его с Крисом, а после снова отводит взгляд к небу. Солнце совсем скрывается за облаками, а на смену акварельному ультрамарину приходят серые тучки, из-за чего Чанель невольно ежится. Несмотря на то, что ему до постукивания зубов холодно, Чанель знает, что у него есть его собственное тепло. И в отличие от нитей телефонных звонков, Чанель знал, что их с Крисом красная нить — канат, который невозможно разорвать никаким способом, кроме как смертью. Но Чанель уже совсем забыл думать об этом, вприпрыжку уносясь от набережной и пугая бродящих по каменной кладке дорожек голубей.