Беззвёздное небо

В темноте гулко звучали шаги, отражающие от бесконечной неизвестности. Стук-стук-стук. Пол дрожит. Чёрный человек идёт. Разрезая темноту забрезжил свет и вскоре огромный силуэт вырос в слепящем белом прямоугольнике. Он идёт медленно. Стук. Стук. Каждый удар каблука о пол отражался протяжным эхом у неё в груди. Щёлк. Щёлк. Щёлк. Он взводит курок и щелчок заполняет пространство птицами с чёрными клювами. Дуло его пистолета смотрит в лицо глазом-бусиной чёрной птицы. Ворон внутри темноты, внутри дула смерть. Бах! Вспышка от взрыва пороха обжигает лицо. Бежать под канонаду выстрела. Бах. Бах. Бах. На помощь! Слова застревают в горле — не протискиваются через грохот выстрела, душат. Бах. Бах. Бах. Ломает колени, вышибает дыхание, роняет оземь. Жить. Жить. Царапать пол, ползти по красной дорожке собственной крови. Жить. Жить… Воздух вязкий, не пускает, заливается в нос, стискивает горло, заполняет рот густой жижей её крови. Нет. Нет. Нет… Исе вздрогнула, жадно глотнула воздуха и огляделась. Дышать легко, не больно. Нет этого страшного хлюпанья, нет дыхания смерти в шею, нет. И чёрного человека нет. Приснилось. Почудилось. Сладкий глубокий вдох. Пахнет кровью, спиртом, эфиром и почему-то карамелью. В небольшой комнате, освещённой керосиновой лампой, помимо неё только тот мужчина с волшебными волосами, которые светятся в полутьме. Дремлет в кресле около её кровати, уронив голову на грудь. Иногда тяжело кашляет во сне, прикладывая узкую ладонь к рёбрам и с трудом переводя дыхание. В причудливом освещении огонька кажется, что у него в груди яма как от пушечного ядра. Рёбра. Она же… Журналистка вспомнила чёрного человека. Вспомнила выстрел, боль, холод. Вспомнила чужие руки, удерживающие её на этом свете, пока они мчались куда-то сквозь тьму, холодные пальцы смерти на затылке. Да ей же… даже и не больно. Над кроватью поблескивает бутылка… из-под молока? Рыжеватая гуттаперчевая трубка с небольшой стеклянной вставкой, где беззвучно капает прозрачный раствор, тянется вниз и ныряет под повязку на предплечье. Если погладить, под подушечкой пальца отчётливо прощупывается иголка, уходящая в кожу. А что под одеялом? Она закрыла глаза, собираясь с духом. Что она там увидит? Повязку, скорее всего. Возможно, прокровившие бинты, может быть что-то незнакомое. В любом случае… Она может дышать и она жива. Значит, худшее позади? Почему тогда так страшно? Потому что она потеряла контроль над ситуацией, упала в темноту. И если бы эти руки её не вытащили — она бы лежала на тротуаре. Глубокий вдох. Ладно, была-ни была. Слабая рука стянула толстое мягкое одеяло и тусклый свет вытащил из тьмы бледную кожу женского тела. Бурые разводы засохшей крови на коже и в волосах, задубевший бюстгальтер с надорванным и, на ощупь обожжённым, кружевом чуть выше правой груди и фиолетовый синяк, разлившийся вокруг дыры в кружеве. Здесь… вышла пуля? Но где… Она провела ладонью по груди, недоверчиво пощупала рёбра — целы. Живот. Нет, ничего. Ни повязок, ни шрамов — вообще ничего. Только синяк и слабость. Значит тот слепящий свет — это было преобразование? Но как же… За дверью раздались шаги и журналистка мгновенно натянула одеяло до подбородка сперва зажмурилась, но после чуть приоткрыла один глаз — кто там? Дверь тихо открылась и в комнату, крадучись, зашёл полковник. Он бесшумно поставил у двери сапоги, повесил на крючок китель с грязными бурыми разводами и, ступая босиком, подошёл к старенькому дивану. Каштановые волосы поблескивали влажными пружинками и роняли прозрачные капли на пол, широкие плечи и голую спину с многочисленными бороздами грубых рубцов. Мужчина снял с дивана плед и накрыл седого. — Что, госпожа Исе, неважный выдался денёк, да? — тихо спросил он, устало улыбнувшись и переведя на неё взгляд. — Вам не холодно? Пить не хотите? — Н… нет, — слабо ответила она. — Как вы… — У вас ресницы дрожали, — тихо ответил он, растянулся на своём спальном месте и положил широкую ладонь на грудь, обильно покрытую волосами, а предплечьем скрыл глаза. — Вы не против, если мы всё обсудим утром за завтраком, который нам пообещала хозяйка фермы, ладно? — Да. Звучит неплохо, — слабо улыбнулась она. Почему неплохо? Что в этом хорошего? Она неизвестно где неизвестно с кем. Это совершенно не соответствует понятию “хорошо”. Хотя, в сложившейся ситуации можно считать, что всё, по меньшей мере, неплохо. Да… Журналистка кивнула, с лёгким трепетом сделала ещё один глубокий вдох и позволила себе вновь провалиться в бездну сна, близкого к обмороку. На этот раз чёрный человек не приходил, испуганный запахом карамели. Пять утра, но рассвета не видно: дождь грохочет по черепице, превращает синеватый лес, вспаханное поле и зелёный лужок за окном в абстрактное акварельное полотно. Воздух, сочащийся через открытое окно, пахнет тугими струями дождя и влажной землёй, смешивается с запахом её духов и свежей простыни. Вкусно. Она лежит на кровати, широко раскинув руки и глядя на него из-под полуопущенных век, а он нежно ерошит короткие пепельные волосы и рассматривает любимое лицо, растушёванное тусклым утром. Она вытянула правую руку и посмотрела на колечко на тонком пальце. — Такое красивое. Надо будет не забыть снять перед следующей операцией, не хочу случайно поцарапать. — Ну потом же можно отполировать… — Важен не вид, — она подняла глаза на него, — важно уберечь, сохранить, а не чинить, понимаешь? Он взглянул на своё широкое кольцо. — Мне кажется, от всего не убережёшься, а отметки жизнь оставляет на всём. Вопрос только в том, какими они нас делают. — Может быть, ты и прав. Ты, похоже, дружишь со всеми своими “отметками”? — Наверное, — он притянул её к себе и прикрыл глаза, — Но думаю, меня ещё ничего и не ранило по-настоящему. — И не ранит, — тонкие руки обвили шею и кончик её носа ткнулся ему в грудь. — Я теперь буду тебя беречь, — произнесла она сонно. За окном прогремело и мираж выжгло светом молнии, оставив только боль в груди, мутноватое от царапин кольцо и вырывающийся наружу кашель. Он закрыл рот ладонями, чтобы заглушить спазмы и на цыпочках вышел на улицу. Влажный воздух обдал горящее лицо мелкими брызгами и чуть успокоил пылающие бронхи, а гром, кажется, заглушал кашель, раздирающий грудь маленькими взрывами. Когда приступ наконец ослаб, мужчина устало прислонился к стене, переводя дыхание. В груди захрипело и он привычно вытянул из кармана платок. Влажный кашель, шедший за сухим, уже не разрывал грудь, но после него на белой ткани неизменно появлялись красные пятна, кажущиеся почти чёрными в сером утреннем свете. Ещё. Всё? Нет, ещё… Он ухватился за деревянную колонну, чтобы не упасть и сильнее прижал ко рту мокрый от крови платок. Глубокий вдох успокаивает пожар в груди. Дождевая вода в бочке на углу дома студёная, вкусная, свежестью смывающая металлический вкус во рту. Если прикрыть глаза, можно услышать шорох веток в лесу, мычание коровы и стук сердца. Кажется, прошло. Дома тихо, из кухни пахнет тестом. Деревянный пол упруго скрипит под ногами. Все спят, даже толстый полосатый кот с рваным ухом. Кёраку растянулся на диване, тихо похрапывая. Пациентка смирно и глубоко спит, импровизированная капельница с физраствором пуста. Он аккуратно коснулся высокого лба обратной стороной ладони. Температуры нет, дыхание ровное, даже румянец появился. Чудесно. На часах почти пять. Он осторожно снял повязку с женского предплечья и закрыл еле заметную ранку пластырем. Девушка, будто почувствовав свободу, повернулась набок, свернувшись калачиком. Алхимик улыбнулся и сел в кресло — сидя врач немного реже попадал в засаду кашля. Можно ещё немного вздремнуть. День будет непростой. Укитаке смежил веки и, привычно гладя подушечкой большого пальца металл кольца, задремал. — Доброе утро! Хорошо спали, офицер? — спросила хозяйка, пожилая дама с мягким круглым лицом и натруженными руками, когда Кёраку выглянул из комнаты, где из приютили. — Как убитый, — улыбнулся он. — А где… все? — О, сударыня в ванной комнате. А ваш друг… — Я тут! — выглянул из-за угла кухни Укитаке в фартуке с рюшами и помахал рукой, испачканной в муке. Хозяйка тихо рассмеялась. — Я уж говорила, что сама управлюсь, но господин так настаивал, что я не удержалась, — улыбнулась она. — Мы закончим минут через тридцать, потерпите? — Конечно! Я ради такого аромата готов месяц поститься, — кивнул полковник. — Скажите, а телефон у вас есть? — Ох, боюсь, что чего нет, того нет, — развела она руки, — Есть на почте, это вверх по дороге, пешком минут за пятнадцать дойдёте. Хотя вы молодой, можете и быстрее. — Отлично! Схожу нагуляю аппетит! — произнёс офицер, застёгивая ещё сырую розовую рубашку. Грунтовая дорога после дождя блестела вымытыми камешками и мелкими лужицами на глинистой поверхности. Раннее солнце нежно гладило лицо, а свежий ветерок ласково трепал волосы и воротник рубашки. В карманах тёмных брюк, которые мужчине были сильно не по размеру, тихо бряцала мелочь. Нужно раздобыть одежду — не дело разгуливать с пятнами запёкшейся крови на форме, к тому же лишнее внимание им сейчас абсолютно ни к чему, а в брюках владельца фермы полковник слишком уж напоминал сельского пьяницу. За пригорком показалось небольшое деревянное здание почты. Отлично. — Аллё, приветик дедуль! — растянул он губы в широченной улыбке, крутя на пальце провод, — Как дела, как здоровье? — Внучок? — послышался на том конце голос Генрюсая, — Что стряслось? — Да мы немного задержимся, нас тут друзья позвали посмотреть достопримечательности. Тут, кстати, лучшие пироги с вишней! — Надеюсь, никто не отравился? — Нет-нет, всё отлично. Я позвоню как доберусь до места, ладненько? — Ага. Береги себя, оболтус! — Конечно! Целую, — он чмокнул губами в микрофон и повесил трубку. Хорошо, сейчас всё зависит от Укитаке — ему решать, какие им нужны ресурсы: больница, лаборатория, оборудование, реагенты? Что делать с Исе? Назад её не отправить. Посадить на поезд до столицы? Так себе затея, куда она там пойдёт? К тому же, полковник догадывался, что просто так она сидеть не станет. Широ тоже вряд ли захочет оставлять её без своего присмотра — профессиональная привычка. Кёраку пнул камень. Алхимик недоговаривает и военному не хватает мужества спросить, что именно случилось вчера. Вчера, когда они занесли её окровавленную в дом. Укитаке потребовал любой стеклянный сосуд, самый острый нож, спирт, что-то резиновое или каучуковое, таз с водой, соль и тишину и никто не посмел ему перечить. В мягких чертах друга загорался металл авторитета, голос наполнялся силой и один короткий взгляд заставлял вытянуться в струнку — этот худой человек сейчас старше всех генералов мира. Кёраку молча положил девушку на обеденный стол, а алхимик погрузил бутылку из-под молока, нож, марлю и свежесозданный из старого мячика шнур для капельницы в таз. Преобразование превратило воду в пар, а врач уже создаёт физраствор и ставит пациенте капельницу, которую военный со знанием дела вешает на светильник. Отработанным жестом Кёраку налил врачу на руки самогон и протянул пропитанный спиртным кусок марли. Молча отметил, что от дырки, выталкивающей фонтанчик крови на женской груди, осталась глубокая яма, но девушка дышит тихо, без всхлипов и свиста — как, он не совсем понимал. Алхимик осторожно осмотрел рану, пощупал кости — целы, повезло. Сделал надрез, оценил состояние тканей, произнёс едва слышно “не так уж плохо” и комнату осветило преобразование. Когда яма на женской груди выровнялась, хоть и лопнула гематомой, Кёраку привычно поймал обессиленного алхимика. Очередной камешек поскакал по дороге и скрылся в траве. Что-то этой ночью было иначе, но что он понять не мог, а Широ не расскажет. С полей потянуло тюльпанами. Ферма уже отчётливо виднелась среди полей и лугов. Из трубы змеится полупрозрачная струйка дыма. Так, Исе. Как ни крути, наилучшим будет, если она поедет с ними. Логично? Ну да, вполне. В конце концов “они её похитили” хмыкнул себе мужчина и принялся кусать кончик сорванной травинки. Солнце наполняет комнату тёплыми лучами, блестит в голубом кафеле с цветочками и поднимающихся клубах пара. Красноватая вода утекает в трубу пока журналистка вымывает запах смерти из спутавшихся волос, стирает красные разводы с кожи, умывает лицо от страха мылом с запахом лаванды, избавляясь от пятен ночи. Когда она проснулась во второй раз за окном уже распускалось влажное утро. Кёраку спал в той же позе, а алхимик, похоже, уже проснулся. — Доброе утро, как самочувствие? — улыбнулся он ей. — Хорошо, — кивнула Нанао. — Так… Что случилось? Где мы? Кто вы? — А, ну да, верно, — он слегка ударил себя пальцами по лбу и поднялся на ноги, — Укитаке Джуширо, Белый алхимик и ваш лечащий врач. Мы за городом, в безопасности. Но давайте сперва проверим, сможете ли вы сесть? — он протянул ей изящные открытые ладони и девушка, сев на кровати, тряхнула головой и вновь провела ладонью по синяку. — Болит? — обеспокоенно спросил мужчина. — Нет… Просто… Тут же было… я даже не думала, что алхимия на такое способна. — Ну, преобразование можно использовать во множестве сфер, но реальность диктует свои условия, — пожал он худыми плечами. — Ну что, попробуем встать? В глазах на мгновение потемнело и она чуть качнулась, но удержала равновесие. — Мутит? Где-то болит? — Нет, просто в глазах потемнело. Мне бы… ну… привести себя в порядок, — стушевалась девушка. — Я помогу вам добраться до ванной и попрошу хозяйку вам помочь, хорошо? Давайте, не спеша. Всё получится, — оно ободряюще подмигнул. И правда получилось. Шаг. Шаг. Опереться о стену. Шаг. Опереться о врача. Он действительно ужасно худой. Шаг. Алхимик пахнет спиртом, кровью и… карамелью? Шаг. Вот она, заветная дверь. Милая пожилая дама помогает не упасть, усаживает в ванну, включает воду и просит не стесняться звать. Вода, убегающая в сток, наконец-то полностью прозрачная. Кожа пахнет лавандой. Страх растворился, уступив место любопытству и другому волнению — что с ней будет дальше? Подбирая аргументы в пользу того, что ей нужно продолжить путь с ними, журналистка осторожно перебралась через край ванной, закуталась в полотенце и подняла взгляд на форточку. Она успела кое-что узнать, к тому же у неё, в отличие от офицеров, есть связи в городе. Ну и вообще… брюнетка надела клетчатую фланелевую рубашку и рабочие брюки, заботливо оставленные на краю раковины. Ну и вообще, они её сами сюда притащили, а значит несут ответственность. За дверью слышны голоса и чем-то очень вкусно пахнет. Желудок напоминает о себе. Шаг. Шаг. Опереться о стену. Шаг. Опереться о… — Доброе утро, Нанаочка. Вы снова у меня в объятиях, — растянул губы в полуулыбке Кёраку, удержавший её от падения.