— Здравствуйте. Можно мне, пожалуйста, подшивку городской газеты за последние двадцать лет и любую информацию о церкви Великой Матери, — улыбнулась брюнетка работнице библиотеки. Женщина преклонных лет внимательно посмотрела на девушку поверх очков на цепочке. — И ещё, могу я одолжить ваш телефон? Мне может звонить мой… научный руководитель.
Запах хрупкой газетной бумаги, шуршащей под пальцами, и частички пыли, кружащие в солнечных лучах заставили слегка усмехнуться — в точно такой обстановке она нырнула в этот омут. Однако, в отличие от предыдущего похода в библиотеку, сегодня изучение материалов давалось тяжело: Нанао постоянно отвлекалась на мысли о том, чем занимаются Кёраку и Укитаке, то и дело нервно посматривала на телефон, который работница поставила на её стол и несколько раз ловила себя на том, что читает один абзац уже третий раз, но не может понять смысла.
Исе хотела пойти вместе с мужчинами на поиски Уноханы, которая могла быть в Дэве, но полковник попросил искать в архивах и выполнять роль связного. Она начала было возмущаться, но взгляд серых глаз и короткое “одну девушку она уже убила” заставили смиренно согласиться. Что же, она умеет работать с документами.
Человек всегда оставляет след. Значит и что-нибудь про Унохану — или как её настоящее имя? — она отыщет. Телефон предательски молчал. Ну да, час — интервал в который должны поступать звонки — ещё не прошёл. Было бы странно, если бы они уже что-то нашли. Спокойно, они со всем справятся. Ещё раз: “церковь Великой Матери была основана…”
Мужчина вытер губы платком, бросил короткий взгляд на новое алое пятно, ослабил галстук на высоком воротнике рубашки и снял пиджак. Жарко так, что в глазах плывёт, а от высокого солнца не скрыться даже на узких улочках, увешанных бельём. На вокзале ожидаемо ничего — слишком много людей. Парки такси — это ещё более зыбкая надежда, но проверять всегда стоит. Площадь перед огромным гаражом залита липким солнцем, несколько машин сияют начищенными боками с шашками, таксисты что-то обсуждают и смеются. Тихая спокойная жизнь. Какое удивительное зыбкое счастье.
— День добрый, уважаемый! Вас подвезти? Выглядите неважно, — спросил один из таксистов, оперевшись на крышу машины.
— Нет, благодарю. Я, видите ли, уже сбился с ног в поисках одной женщины.
— Понимаю, все мы тратим жизнь на поиск женщины, — философски заметил таксист.
— Пожалуй, — чуть улыбнулся седой. — Тут такая ситуация… мы поругались с моей невестой и она уехала из столицы. Она, вероятно, недавно приехала в город и я хочу найти её и попытаться помириться, — виновато произнёс Укитаке. — Если бы вы и ваши коллеги оказали мне помощь, я бы не остался в долгу.
— Темпераментная тебе досталась невеста, друг, — покачал головой таксист. — Ну ладно, давай поспрашиваю у ребят. Как выглядит-то твоя зазноба?
— Глаза синие как южное небо сразу после заката, а волосы чернее самой безлунной ночи. Длинные и струятся как шёлк! — страстно произнёс шатен, активно жестикулируя.
— Послушайте, я не могу распространяться о постояльцах, — с сочувствием произнесла девушка в приёмной гостиницы.
— Я понимаю, что такой осёл, как я вообще не заслуживает прощения, но умоляю! На кону стоит жизнь моя! — мужчина сложил руки в мольбе и драматично упал на колени, заставив нескольких постояльцев, сидящих в холле, обернуться. Работница за стойкой ойкнула, вскочила с места и, подбежав к визитёру попыталась поднять его на ноги, но он был непреклонен. — Вы — моя последняя надежда! Я не вернусь назад без неё! — мотнул он головой.
— Ладно, ради всего святого, — тихо произнесла работница. — Умоляю, встаньте. Я её не видела. Спрошу у коллег с другой смены, подождите, пожалуйста.
— Спасительница! — он взял женскую руку.
— Умоляю, сударь! Тише. Подождите немного…
Он неохотно поднялся на ноги, и девушка вышла в подсобное помещение. Мужчина взглянул на циферблат часов. Три.
— Боюсь, что у нас ваша невеста не останавливалась. Попробуйте гостиницу “Бельвью”, может быть, она там? — с надеждой произнесла девушка. — Если что, скажите, что вас послала Маринелла.
— Я обязательно запомню имя моей благодетельницы! Спасибо огромное и всего вам самого лучшего, милая Маринелла, — благодарно поклонился мужчина и, поцеловав женскую ручку, стремительно вышел через вращающуюся стеклянную дверь. Маринелла положила подбородок на ладонь и томно вздохнула.
“Какая любовь”, — подумала она.
“Зараза, и тут ничего”, — фырнкул Кёраку, вычёркивая очередную гостиницу из списка в блокноте.
Южное солнце ударило в лицо, заставляя прищуриться. Мужчина сбежал по белой мраморной лестнице и взглянул на следующий адрес. Впервые за всю работу отработанный поиск “невесты” давался ему так тяжело. Возможно, в этот раз он лучше знал, что сделала искомая, а может быть… Да какая разница? Он перешёл на тенистую сторону и побрёл вверх по улице, слушая как хлопают на ветру простыни.
“Кто должен помогать приюту?”
По мнению автора статьи поскольку церковь получила от государства особые условия и дополнительную землю, то и обеспечивать себя должна сама. Эксперты, которых журналист честно опросил, напротив, сходятся в том, что забота о сиротах — это сложный и дорогой труд, поэтому поддержка государства необходима, особенно когда в стране вспышка туберкулёза и сирот стало больше, чем когда-либо. Но даёт ли церковный приют детям адекватную картину мира, интересуется автор. Может быть этот “сложный и дорогой труд” стоит выполнять кому-то другому? Сироты и пара выпускников отзываются о жизни при церкви тепло и охотно. Фотография воспитанников. Общий план. Нарядные улыбающиеся дети и подростки. Из-за низкого качества печати лица разобрать невозможно. Плохо. Судя по звонкам офицеров, у них тоже ничего.
“Да поможет им Бог?”
Следующая статья, перетекающая в конспект рассказывает о том, что “у его величества, похоже, кончаются деньги на игрушечный домик, поскольку вся казна уходит на игру в солдатиков”. Нанао неохотно перевернула страницу. Посмотрел бы этот писака на то, как “в солдатиков” играют в Аместрисе.
Укитаке украдкой взглянул на серебряные часы. Пять. Едва он поднялся на ноги, как один из таксистов, закуривая маленькую длинную трубку, подошёл и присел на скамейку рядом.
— Ты невесту ищешь?
— Я.
— Видел я женщину, похожую на ту, что ты описывал.
— Уверены? — с трепетом спросил мужчина.
— Вполне. Такая внешность легко запоминается: красивая, но кажется, что одним взглядом убить может.
— О да, это определённо она, — растянул губы в чём-то, похожем на улыбку, мужчина.
— Я её у вокзала взял и высадил, кажется, у кофейни где-то в центре. Было это…
— …четыре дня назад, — отчитался алхимик.
— Отлично! А мне удалось выяснить, что в этой церкви долгое время был детский дом! Его расформировали всего пять лет назад из-за угрозы обрушения. Церковь находится в “старом городе”, это на севере от нынешнего центра, примерно в пяти километрах.
— Спасибо! — оживлённо поблагодарил Укитаке, но тут же резко взял паузу. — Госпожа Исе, вы помните наш уговор? — негромко спросил он.
— Помню, — спокойно ответила журналистка.
— В гостинице все материалы следствия. Если до ночи мы с Кёраку не вернёмся, позвоните по номеру, который я оставил у вас под дверью и опишите ситуацию. Дальше вам сообщат, что делать. Хорошо?
— Да, я поняла… — произнесла она, проглотив шершавый комок обиды. Коснулась синяка на груди и едва не вскрикнула, — А! Доктор!
— Да?
— Я хотела… сказать спасибо за то, что вы сделали. За всё, что вы сделали для меня. Как мне вас отблагодарить?
— Просто живите. До встречи, — улыбнулся он и повесил трубку.
— Да. До вечера, — кивнула она и положила трубку, накрыв телефон обеими ладонями, чтобы хоть как-то унять дрожь.
Очередной звонок она услышала ещё до пронзительной трели.
— Нанаочка! Она в городе, её видели в кафе несколько часов назад!
— Да, она приехала четыре дня назад! Доктор недавно звонил. Если я правильно понимаю…
Кёраку прижал трубку к уху, чувствуя как заколотилось сердце. Он же не полезет туда сам? Он же не дурак, подождёт? Женский голос затих.
— Полковник? — тихо позвала журналистка.
— Да? Да! Спасибо вам, Нанаочка! Вы поистине подарок судьбы! Не знаю, как вас и благодарить.
— Выживите, — серьёзно произнесла она.
— А тогда на свидание сходим?
— До вечера, — с улыбкой в голосе произнесла Исе и повесила трубку, услышав звонкое “Целую!” и залившись румянцем. До вечера.
***
Удивительно, как долго может сохраняться запах ладана. На растрескавшемся потолке всё ещё видны следы фресок, а вместо люстры дыра в потолке — она же железная, глупенькие, зачем её красть? Хотя, железо можно пустить на пули… Алтарь из красного дуба всё ещё на месте, хоть и покрыт въевшимся слоем пыли: женская фигура с чашей одной руке и крестом — в другой, смотрит сверху вниз с ласковой улыбкой, даря волшебное ощущение материнской любви. Тонкие женские пальцы коснулись шершавого дерева и робко стёрли пыль с рукавов и деревянных ладоней. Комнаты воспитанников в конце галереи: запахи уже выветрились, мебель тут и там растащили, окошки с ромбовидной решёткой отчасти разбили. Под одной из уцелевших тумбочек удалось найти свечку. Тяжёлые восковые капли беззвучно упали в чашу и единственной прихожанке удалось поставить свечу.
Её любимое место на скамье с отполированным годами сидением ждёт её для раздумий как и двадцать лет назад. Великая Матерь смотрит с безграничной любовью, но впервые за все годы этот взгляд ранит, а не лечит. Четвёртый день она дома, но впервые тут нет ответов на её вопросы, только привкус соли на губах. Не могли же украсть отсюда вместе с люстрой и всю любовь, что была, оставив только страх? В чём она ошиблась?
— Добрый вечер.
Мягкий мужской голос заставил вздрогнуть. Женщина в белом простом платье повернулась на седого мужчину, который опустился рядом, расстегнув чёрный пиджак.
— Простите за беспокойство, но я здесь, чтобы вас арестовать.
— Внутренние расследования, — плюнула она с отвращением. — Я думала, что государственный алхимик — самое гадкое, что может случиться с человеком, но, похоже, ошибалась.
— Можете относиться ко мне как угодно, но могу я узнать, почему именно сейчас вы решили сбежать? — спросил он, глядя на алтарь. — И что заставило вас пойти под начало Морелли?
— Какая вам разница? — спросила она устало. — Или вы меня решили тут судить?
— Я хочу понять. Это ведь то, что алхимики делают, не так ли? Хочу выяснить в какой момент целеустремлённый гуманист превратился в жестокого циника.
— Что, хочется и живых попрепарировать, доктор? — мрачно усмехнулась она, глядя на Укитаке. — Я узнала тебя, Белый алхимик. Разве не ты стал циником, раз бросил спасение больных и ушёл избавлять армию от неугодных?
— То есть убить человека и заниматься разработкой смертельно-опасного вируса — это то, что государственное законодательство должно поощрять? — дёрнул он бровью. — Что до вашего вопроса, то я посчитал, что врачу, который убил собственную жену, не место в медицине, — ответил он, всё так же неотрывно глядя на свечу. Женщина перевела взгляд на родное лицо на алтаре.
— Я не могла больше притворяться, что работаю над проектом, куда меня поставили. Прошло слишком много времени и Морелли начал что-то подозревать. Потом поползли слухи, что к нам едут с проверкой и я подумала, что он попытается избавиться от меня и моей работы, чтобы выйти сухим из воды.
— И вы взяли инициативу в свои руки, — холодно заключил седой. — Вы быстро спланировали свой побег. Или это давний план, а вы просто искали подходящую жертву?
— Не надо играть в гуманизм, — надменно ответила она. — Не алхимику. Почему Мустангу можно убить тысячу человек, а мне, чтобы спасти себя и ещё, возможно, десятки тысяч, нельзя убить одного?
— Я не верю, что вы оправдываете убийство убийством. Не верю, что вы в это верите, — посмотрел он в женское лицо с ужасом.
— Я верю в рациональный подход. Это единственное, что меня не предавало. Если мне нужно спасти людей от болезни, я сделаю лекарство. И неважно, сколькие погибнут при испытаниях. Если мне нужно не дать сумасшедшему из южного штаба убить половину моей страны…
— Вы убьёте непричастную девушку? Но по вашей логике проще было убить самого Морелли, разве нет? — раздался глубокий баритон и на соседнюю скамью опустился Кёраку.
— Палач из Коты будет читать мне проповедь? А Ишвар был уничтожен для какой-то цели?
— Те люди — это моя ответственность! И это никак, никак! не снимает с вас то убийство. Даже убей вы меня, это бы уже ничего не изменило и никого не вернуло, — рыкнул шатен, не оборачиваясь.
На некоторое время зал наполнился лишь треском сгорающей на воске пыли.
— Убей я Морелли, на его место встал бы Килге или Лилье и всё бы продолжилось, — её голос внезапно дрогнул. Капля воска скатилась по свече.
— Он угрожал вам?
— Не мне. Сами, наверное, понимаете, откуда я родом. Приют расформировали, но это ведь не стены. И я чувствовала свою ответственность за этих людей.
Кёраку покачал головой, но промолчал.
— Вы говорите про десятки тысяч. Вы работали над вирусом, — начал алхимик, не сводя глаз со свечи, — но это ведь может быть и бактериофаг, который может лечить даже туберкулёз, верно?
— Вы, похоже, действительно кое-что понимаете в алхимии, — мрачно хмыкнула она. — Да, мне удалось адаптировать кое-какие свои наработки из Ишвара, на которые мне переставали давать деньги ещё во время кампании, а после ещё некоторое время водить их всех за нос, — самодовольно полуулыбнулась она. — Думали, я делаю им биологическое оружие. Пошли к чёрту.
— Неужели вы думаете, что все в этой стране такие как Морелли?
— В армии? Само собой! — усмехнулась она. — Это государство только и делает, что лжёт, и пока у власти Бредли, верить власти и всем её собакам — безумие! А вы либо лицемеры, либо глупцы! Да, я убила эту девушку и я это признаю! Но я хотела спасти свои наработки, хотела… — она вскочила и тут же упала на скамью перед собой. На лицо брызнуло тёплым с металлическим запахом, а белое платье расцвело багрянцем.
— Промазал, — хрипло усмехнулся Опи.
— Она дёрнулась, — невозмутимо ответил Барро.
Хлопок, дрожь пола. Бедро ударила, больно. Грохот скамеек и выстрелов душат сознание, тонущее в темноте. Кто-то переворачивает, она бьётся затылком о плитку, крепкая мужская хватка зажимает горло. Хочется спросить, зачем её душить, но изо рта вырываются лишь красные пузыри. Хлопок ладони о пол. Рот заполнен железным вкусом, но затылок больше не щекочет расползающаяся густая лужа. Темно, лишь где-то кто-то говорит:
— Держись, и не таких вытаскивали.
Кровь черствеет на ладони и застывает в морщинах на суставах. Дышит. Хорошо. Стена трескается от нескольких преобразований Килге и вскоре барьер ломается, взрывается от выстрела спинка скамьи неподалёку, а воздух от обоюдного огня гудит так, что мыслей не слышно. Кёраку прыгает в укрытие и исчезает в клубах дыма. Слышны лишь знакомые выстрелы револьвера, перебиваемые тяжёлыми ударами винтовки Лилье и свистом рикошетов о каменные колонны. Подол белого платья, присыпанного пылью, выглядывает из-под скамьи. Тонкая кисть дёргается, ища что-то. Грубый толчок глубже под лавку, хлопок, и пациентка скрывается за основательным барьером из осколков глиняного пола с зелёной плиткой. Выстрел, шаги. Над головой свистит знакомая сабля и он едва успевает выхватить оружие. Сталь пронзительно скрежещет о клинок стилета, дойдя до рукояти.
— Выжил, значит? — сипло спросил седой.
— Думал, вы обрадуетесь, — усмехнулся брюнет перекошенными от ожогов губами.
Кёраку закатился за колонну, отработанным движением открыл барабан, и на пыльный пол высыпалось шесть гильз, мутно бликующих в поднявшейся дымке пыли и стрельбы. Зараза, того, что их двое он не ожидал. Как будто ему одного Лилье мало. Не спрячь их Укитаке за стеной, в нём бы уже была пара лишних дырок. Сердце колотилось где-то в узкой щёлке между судорожно работающими лёгкими, втягивающими частички пороха, висящие в закатном воздухе, а пальцы с механической точностью заправили последний патрон в револьвер. Хорошо, понеслась.
— Вы быстро сориентировались, — бросил он и тут же пригнул голову. — Ну и что теперь?
— Теперь мы закончим начатое, — камень колонны разлетелся осколками над головой. Ох, вот только бронебойных ему не хватало. Ну да, вряд ли он Килге с собой для красоты таскает. Усиление патронов для хорошего стрелка — это ультимативная комбинация, ничего не скажешь. Хлопок, грохот пола, быстрые шаги, звон металла о металл, проклятье!
— Джу!
Ни черта не видно кроме теней, отбрасываемых на клубы пыли. Выстрел, упасть, звон рикошета, колонна плюётся каменной крошкой.
— Не отвлекайтесь, полковник, — раздаётся холодный голос Лилье. Прыжок и статуя женщины стонет, когда пуля входит в древесину. Свод звенит эхом битвы, со стропил льются ручейки пыли. Глубокий вдох. Где он? Выстрел вслепую, рывок, ответный выстрел, что-то горячее течёт по ноге. Выстрел. Колонна над головой взрывается, заставляя перекатиться. Выдох. Справа от входа, примерно в двадцати метрах от него. Вскочить, выстрелить, пригнуться, услышать удар тела о плитку и несколько шагов. Попал? Скамья разрывается и иголки дерева впиваются в плечо.
— Вам не обязательно здесь умирать, — тяжело произнёс алхимик, пристально глядя на противника и медленно двигаясь в сторону опрокинутого канделябра. Килге рассмеялся, но быстро стал серьёзным.
— Какой вы забавный, господин алхимик. Я и не планирую.
Замах, удар ладонью об оружие, сияние реакции, и сабля брюнета высекла искру уже о клинок сабли алхимика. Опи вновь растянул губы в улыбке, искажая обезображенное пожаром лицо. Удар слева, справа, выпад, пируэт, горячее железо ошпаривает правое плечо, заставляет сделать несколько шагов назад, парируя очередной удар. Шаг назад, блок. Шаг, блок. Стремительная атака встречает жёсткий отпор. Хлопок.
Вскочить, найти его глазами, спрятаться, поднырнуть под свистом пули. Винтовка со спусковой скобой, магазин на десять патронов. Была одна перезарядка и шесть выстрелов. Метко стреляет, но на разворот нужно больше времени. Перекат. Перевести дыхание, выглянуть, скрыться от выстрела, но получить шрапнелью каменных осколков. Полковник обнял остатки колонны, за которой прятался и с досадой обнаружил красный развод на сером камне, которого здесь точно не было.
В лёгком жжёт от нехватки воздуха и каждый вздох где-то в груди режет и свистит. Левая рука с потяжелевшей в десятки раз саблей слегка дрожит, а правая безвольно болтается, роняя на пол алые бусины. Удар. Блок обеими руками, нога подгибается. Килге усмехается и слегка качает головой. Удар. Блок. Выпад. Сейчас!
Алхимик резко развёл руки и лезвие вошло в правую сторону груди, гадко процарапав по рёбрам. Брюнет на мгновение замешкал, не отпуская сабли. Этого было достаточно.
Сопротивления нет, будто воздух режешь. Неужели… Короткий резкий удар пришёлся в левое подреберье, оборвав мысль. Тонкие пальцы впиваются в китель и тянут к себе, белое лицо седого приближается, пронизывая живот и грудь болью, оканчивающуюся где-то под ключицей.
— Так вот, что ты отдал… грешник, — кашлянул Килге, глядя в зелёные глаза. — Обыграл, — хмыкнул он, когда его рука наконец-то разжала рукоять и он рухнул на пол. Укитаке забыл как дышать, глядя на тело противника и на рукоять сабли, торчащую из груди.
Три выстрела от бедра вслепую. Быстрый. Стал стрелять реже. Последний магазин? Нет, рука не держит, а по кителю бежит красная струя. Хорошо. Тихо, нельзя, чтобы он заметил. Клонит в сон. Ничего, разберёшься с ним и отдохнёшь. Давай, Шун, ты справишься. Кёраку бесшумно прополз под несколькими скамьями, оставляя на сером полу широкую красную ленту и неотрывно глядя на статный силуэт, который всё лучше просматривался в опускающихся клубах пыли. Где-то всё ещё звенело оружие и слышалось шарканье шагов. Держись, Укитаке, я сейчас, уже скоро. Полковник поднялся и, прицелившись, взвёл курок.
Белёсые глаза впились в лицо, а выстрел вновь заставил отпрыгнуть. Перебежка, прыжок, проскользить по плиткам, царапая ладони, в грохоте расслышать звук падающей на пол гильзы, вскочить, выбросить руку с револьвером вперёд и почти вслепую спустить курок.
Выстрел.
Выстрел.
Барро замер и заторможенно провёл ладонью по белому от пыли лицу, размазывая кровь из дырки во лбу. Винтовка с грохотом упала на пол, а следом, подняв молочное облако пыли, рухнул и стрелок. Кёраку выдохнул, открыл барабан и высыпал пустые гильзы. Потянулся было в карман за патронами, но церковь вдруг перевернулась и мёртвое лицо Лилье оказалось напротив. В животе странная лёгкость и холод, но он не будет смотреть. Это, должно быть, бабочки от мыслей о скором свидании. Железные бабочки, приглашающие поспать и, может быть, вновь увидеть звёзды.
Безмолвие церкви разрушил лязг упавшей на пол дрожащей сабли. Алхимик зажал рану ладонью и огляделся. В пыльном овраге среди осколков витражей виден ярко-белый китель Лилье с несколькими кровавыми дырами, а напротив с раскинутыми руками лежит Кёраку. В красной жилетке и с животом нараспашку.
— Шун? Ответь! Отвечай, скотина! — мужчина упал на колени и, оглядев разорванное плечо, грудь и живот, ударил ладонью по небритой щеке что было сил, сдерживая слёзы. Глухой хрип. Жив! Не уходи! Стой! Сейчас!
Кашель немилосердно выдернул из забытья, раздирая горло и дёргая больное тело. Она схватилась слабой ладонью за шею, почувствовав грубый рубец под толстой коркой запёкшейся крови. Зачем? С трудом повернулась на бок. Перед глазами обломки скамьи и стена со знакомой плиткой. Тихо. Нет. В зале кто-то ходит. Собравшись с силами, перевернулась на живот и встала на колени, упираясь ладонями в пол. Пряди упали в чёрное пятно крови. Голова кружится. Опираясь о скамью, подтянула себя чуть выше и выглянула из-за обломка рухнувшей колонны. В клубах пыли ползает на коленях Белый алхимик, рисуя на полу круг. Первых нескольких символов хватило, чтобы она захотела закричать, но разорванные связки не смогли извлечь ни звука. Алхимик обернулся на мужчину в центре и метнулся к нему.
Хорошо, остался последний сектор. Главное не ошибиться. Руки дрожат, а в глазах пелена пыли, усталости и кровопотери. Прости за это бремя, но я уверен, ты с этим справишься, Шун. Шун?
Тихо.
Нет! Живи, негодяй! Не смей! Слабые руки принялись ритмично вжиматься в рёбра, вырывая из широкой груди хлипы и свист.
Толчок.
Толчок.
Алхимик в панике оглянулся на недорисованный круг, не зная куда кинуться: остановится — не успеет нарисовать, а просто продолжать поддерживать в нём жизнь уже… бессмысленно.
Напротив опустился светлый силуэт, женские руки со знанием дела легли на грудь Кёраку, а синие глаза встретились с зелёными.
Толчок.
Укитаке коротко кивнул и упал к последней секции.
— Спасибо, — произнёс он тихо, заканчивая формулу.
Толчок.
— Я знал, что вы способны понять.
Толчок.
Он обернулся, и от улыбки на бескровных губах алхимика, Унохана молча зажмурилась, боясь увидеть ослепительную вспышку преобразования, заполняющую руины, и собственные слёзы.
Толчок.
Хлопок ладоней.
***
Пар с тяжёлым вздохом вырвался из-под металлического брюха, глухо ударили тормоза, заставив качнуться вперёд. Арессо. Серое небо моросит мелким дождиком, а очертания шпиля знакомой церкви с трудом угадываются в насыщенном влагой воздухе. Нанао сделала глубокий вдох, расправила подол чёрного платья и спустилась на перрон. Прошло четыре дня с их последней встречи. Когда она, не дождавшись их к глубокому вечеру, позвонила по оставленному номеру и, сообщив всё, что знала, сорвалась в ночь, плюнув на инструкции.
Церковь встретила тишиной и широкими полосами лунного света, струящегося через трещины в крыше. Робко ступая по изувеченному преобразованиями полу, она прошла мимо тела брюнета с обожжённым лицом и пронзённым боком, сильно вздрогнув и отступив к центру, где среди разрушенных колонн и скамеек показался ещё один белый китель и бесформенное тёмное пятно недалеко от алтаря, в центре сложного преобразовательного круга.
Не чувствуя ног она побежала навстречу и упала на колени перед сжавшимся в тугой клубок ужаса мужчиной с плечом, перевязанным обрывками белого платья и тусклыми серебряными прядями, струящимися сквозь пальцы на пол, будто он прижимал к груди умерший лунный свет. Едва она, задыхаясь от бесслёзного плача, коснулась мужской руки, как зал наполнил не плач, не крик, но вой, разрывающий священную тишину церкви в клочья.
— Я думала государственных алхимиков… — произнесла Кирио, теребя в тонких пальцах платок и глядя на синий лацкан военной формы собеседника.
— Да, обычно в столице, но здесь всё то, что он любил, к тому же… — он замолчал и с силой сжал переносицу пальцами.
Главврач коротко коснулась мужского плеча и, набравшись мужества, подняла наконец глаза. В сером воздухе пахло скорой осенью, редкие капли падали на лепестки белых цветов, которых вокруг было великое множество. Синие мундиры в меньшинстве. Сегодня пришли не к офицеру, не к “цепному псу армии”, нет. Почти все эти люди пришли к врачу. К алхимику, который возвращал жизни другим; к хирургу, который не спал ночами, чтобы они жили; к коллеге, который всегда был готов помочь советом или просто дать сил сражаться со смертью дальше; к полевому врачу, который бросил всё, чтобы эти мальчики и девочки вернулись домой и выросли в мужчин и женщин; к любящему мужу своей дочери, которой он подарил так болезненно мало счастливых лет. Она скользила взглядом по лицам, боясь задержаться на ком-то, чтобы не увидеть слёз и не сломаться. Напротив сухой мужчина с лысиной, рассечённой крестом шрама и седыми усами и бородой. Он стоит неподвижно, как статуя, расправив плечи и впившись пальцами в эфес парадной сабли, смотря в яму и не обращая внимания на капли, падающие на лицо.
— Я подал в отставку, — глухо произнёс Кёраку в конце концов, слепо глядя на скрывающийся под горстями земли гроб, покрытый флагом Аместриса.
— Ну и правильно, — кивнула Хикифуне. — Вам обоим нечего было тут делать.
Шуршание лопат о землю было где-то далеко, в чужой реальности. В мире, где что-то пошло ужасно не так, где почему-то первыми уходят лучшие, оставляя остальных в кромешной темноте. Кто-то молча встал рядом, но всё размыто кроме прямоугольника ямы, который медленно превращается в холмик. Несколько солдат подняли орудия.
Нет, не надо. Это же значит, что всё взаправду. Не надо.
Выстрел.
Под ногами вновь развернулась бездна, схлопнулись все звёзды, вновь он полетел во мглу и даже успел было с этим смириться, но руку вдруг сжали тонкие пальцы. Знакомое касание перехватило где-то в падении, спасая от темноты. Ноги неуверенно вернулись на землю, щёки почувствовали холодные капельки дождика, а рука осторожно сжала хрупкую кисть в ответ.
Исе сама не поняла, как схватилась за широкую мужскую ладонь рядом, когда воздух сотрясли выстрелы десятка винтовок на мгновение вернув чёткость миру. А нет, это просто слёзы сорвались с ресниц. Воздух вновь улёгся, а вакуум от выстрела сменился шёпотом дождя, но они не отпускали руки, глядя, как множество людей несли цветы, скрывая могилу в белой пене. Вновь вернулась в реальность она только когда положили последний букет, голоса полностью растворились в усиливающемся дожде, а мужские пальцы медленно разжались.
— Нанаочка, — тихо позвал он, когда они остались наедине, так и не шелохнувшись. — Я умоляю. Не пытайся спасти меня. Тебе не нужен калека, — произнёс Кёраку, не глядя на неё.
Она молчала, смотря на белую пену цветов, качающихся под каплями дождя.
— Прошу, — он осторожно взял её руку и перевёл на неё взгляд. — Прошу, позволь мне вновь встать на ноги. Самому. Я смогу. Я обещаю. Вам обоим.
Она долго молчала, запоминая тепло широкой ладони и грубоватость его кожи. Сделала глубокий вдох, унимая дрожь, но кивнула и подняла на него глаза.
— Хорошо. Я понимаю.
Пауза. Шум дождя. Тепло рук.
— Тогда… до встречи? — спрашивает она, разжимая руку.
— Да. До встречи, — кивает он, отпуская.
