Чай с чабрецом

Намджун бесшумно поднимается, отсчитывая в голове ступеньки. Один, два, три... двести семьдесят шесть. Он на месте. Последний, пятнадцатый этаж. Шесть квартир, но только одна жилая. Она-то ему и нужна, а точнее тот, кто живёт в ней. Он открывает дверь ключом, заходя в прихожую, и тут же запирает её изнутри. Щёлкать выключателем он не торопится, хотя помещение погружено во мрак, рассеиваемый лишь неярким светом бра в одной из комнат, куда он, слегка помешкав, и заходит. Помещение оказывается небольшой кухней. Тёплый свет лампы мягко ложится на обои цвета топлёного молока; кухонный гарнитур, кажущийся приятным и прохладным на ощупь, хотя Джун к нему не прикасается; пожелтевший от времени холодильник, который тихо ютится у окна, полускрытого недлинным тюлем; ряд деревянных шкафчиков с небольшими прозрачными вставками. Около тёмного стола, над которым и висит единственный источник света, разместились два пуфа, обитые искусственной кожей. Ким настолько увлекается рассматриванием аккуратно расставленных на стеллаже баночек со специями, что не сразу замечает движение на балконе, дверь которого находится напротив. Он дёргается, когда дверь сначала открывается, а потом быстро закрывается, впуская сырой ноябрьский воздух и невысокого парня с выбеленными волосами. Хозяин квартиры будто и не удивлён гостю, лишь мельком глядит на часы и проходит мимо к чайнику, по пути беря с полки две большие кружки. — Присаживайся, — раздаётся в тишине хрипловатый голос. Намджун кивает, хотя собеседник стоит к нему спиной, и осторожно, будто на битое стекло, опускается на один из пуфиков. — Чай или кофе? — не оборачиваясь уточняет хозяин квартиры, и, получив в ответ тихое "чай" тянется к коробке, предупреждая: — У меня только с чабрецом. Намджун молчит, бездумно наблюдая за тем, как вода из чайника оказывается в кружке, как туда же падает пакетик, остаётся на поверхности, но тут же безжалостно придавливается ко дну ложкой. Парень повторяет это действие ещё раз, а затем, наконец, разворачивается к Джуну и спрашивает: — Сколько сахара положить? Намджун поднимает глаза, попадая в омут почти чёрных глаз напротив, и спешно отводит взгляд, бросая: — Две ложки, пожалуйста. Беловолосый хмыкает, тянется к сахарнице и долго шкрябает ложкой по её дну, тихо ворча о том, что сахар кончился и надо бы купить ещё в магазинчике на углу. Намджун терпеливо ждёт, времени у него с запасом. Наконец слегка дымящаяся кружка опускается на стол возле руки Джуна, а парень садится на соседний пуфик и размешивает сахар, звонко брякая по стенкам ложечкой. Намджун берёт свою и тоже мешает сахар, дожидаясь пока "сладкая смерть" окончательно растворится. Отпивая немного чая, Ким невольно щурится от удовольствия. Он так давно не пил чая идеальной температуры. Такой умел делать только один человек. Несколько минут проходит в тишине, нарушаемой только негромким присёрбыванием и стуками донышек о поверхность стола. Когда в намджуновой кружке остаётся где-то две трети сладкой жидкости, хозяин квартиры нарушает молчание. — Ты стал пить очень сладкий чай, Джун-а. Не боишься, что где-нибудь слипнется? — голос звучит привычно: иронично и немного шепеляво. Ничего не изменилось. — Не боюсь. Надо же как-то компенсировать всё то дерьмо, что творится в моей жизни, верно? — собеседник кивает. — А ты вот всё никак не бросишь курить, да, хён? — Надо же как-то компенсировать всё то дерьмо, что творится в моей жизни, — невозмутимо возвращает фразу беловолосый, и Намджун невольно хихикает, всё громче и громче, в конце концов срываясь на хохот. Он смеётся странно, отрывисто, немного походя на чайку, и второй почти сразу присоединяется к нему, заходясь в приступе неконтролируемого смеха. Смеются они долго, но смех этот - не тот лёгкий смех, позволяющий расслабиться, напротив, с каждой секундой оба парня буквально чувствуют навалившуюся на них плиту жизни. Успокоившись, они несколько минут смотрят друг другу в глаза. Потом почти синхронно, кое-что вспомнив, переводят взгляд на часы. — У тебя есть ещё тринадцать минут, — подаёт голос старший, и Намджун сникает, пряча глаза. — Да, я знаю, зачем ты пришёл. По правде, я ждал тебя раньше, думал, быстрее найдёте, но пока рано об этом. Расскажи мне, лучше, как ты? Что произошло за эти пять лет? Как твоя мама? Намджун жмурится, не хочет поднимать взгляд, но понимает, что времени у него не так уж и много, поэтому всё же смотрит на чужое лицо, пять лет назад бывшее таким родным. — Мамы нет, — через силу выдавливает он. — Её не стало через полгода после того, как ты ушёл. Беловолосый мрачнеет, опускает голову. — Мне очень жаль. Я надеялся, что операция поможет. — Они не разрешили провести её, — старший вскидывается, яростно глядя в глаза Джуна. — Как не разрешили? Ты же сделал всё, как было велено! — Выгода важнее обещаний, — просто отвечает Джун и тут же пытается перевести тему. — Как там Чимин? Его давно не видно на радарах. Ты сумел переправить его в Китай, как и собирался? — по лицу собеседника видно, что Ким не угадал с темой. — Они его поймали. Прямо на границе. Ещё пара шагов - и он был бы спасён... — старший не может больше терпеть, пряча лицо в ладонях и крупно содрогаясь от плача. Слишком много боли. Слишком много страха. Слишком всё изменилось. Джун теряется на миг. Его хён никогда не плакал перед ним за все те семь лет, что они были вместе. Ни при каких обстоятельствах его Юнги не ронял ни единой слезинки. Но всё меняется, вот и у них всё поменялось. Намджун тянет Юнги на себя, пересаживая на колени и осторожно баюкая, будто малыша. Ни через тринадцать минут, ни через тридцать, Намджун не делает того, зачем пришёл. Он аккуратно переносит Юнги, уснувшего от усталости и нервного потрясения, на кровать, укрывает его и уходит, тихо закрывая дверь. На площадке он мешкает, выкидывая дубликат ключей, сделанный одним из парней из их "группы". Пока железка отбивает неясный ритм по стенкам мусоропровода, Намджун достаёт из-за пояса пистолет, ставит его обратно на предохранитель и бесшумно спускается по ступенькам. Один, два, три... должно быть двести семьдесят шесть, но кто знает? Всё меняется. Наутро Юнги не находит и следа от ночного посетителя, даже кружки стоят так же, как стояли вчера днём. Но в одной из них он обнаруживает маленькую бумажку. Быстро прочитав послание, Юнги выходит на балкон и, быстро чиркнув зажигалкой, подпаливает краешек, после опуская пылающий клочок в пепельницу. Бумага быстро превращается в пепел, как и строки, написанные знакомым, ничуть не изменившимся чётким почерком. "Юнги, доброе утро. Надеюсь, ты хорошо поспал. Представляешь, твой Джун-а допустил оплошность. Впервые в жизни. Хотя нет. Это не первая моя ошибка. Первой было то, что пять лет назад я отпустил тебя одного, не пошёл с тобой, не сумел вырваться из ада. Я буду жалеть об этом всю свою жизнь, хотя, думаю, это не такой уж и большой промежуток времени, верно? У нас ведь ошибок не прощают. Если ты спросишь, что тебя выдало, ведь ты забрался так далеко от дома, сменил имя, стиль жизни, род деятельности, перекрасил волосы, то ответ будет до смешного прост - чай с чабрецом. Не так много людей покупает его в таких количествах, знаешь? Правда, я никому не рассказал о том, как тебя нашёл, лишь сам факт. Переезжай в другую страну. Китай, Япония, Россия, США. Выбирай сам. Ты знаешь, как обозначить себя, не обращая особого внимания посторонних. И, возможно, лет через пять я снова заявлюсь на твою кухню, но уже без пистолета, а ты напоишь меня чаем, и он уже не будет таким дико сладким. Ради такого я постараюсь выжить. Береги себя, хён." Намджун не объявился через пять лет. Не объявился через десять. Юнги много раз переезжал, менял имя и жизнь. Но никогда не менял одну вещь. — Добрый вечер. Пожалуйста, коробку чая с чабрецом.