инструкция: как завести соулмейта

— может, сейчас разрешишь? просто я давно хотел, а ты несговорчивый обычно… усевшись совсем близко к полусонному выграновскому на кровати, он загадочно улыбается, потянувшись к нему ладонью. эд непонимающе хмурится и жмурится, потирая глаза и широко зевая: будто бы он совсем не ожидал этого предложения в очередной раз. антон без тени сомнений одергивает с него одеяло, дождавшись, пока эд окончательно поймет происходящее и сможет срастить в своей голове, о чем шастун вообще говорит. наверняка для него это все выглядит как дурацкий сон, потому что растрёпанный антон, сам по себе полуголый, не внушает доверия как собеседник. — слушай, ну я же говорил уже, мне просто кажется, что это бесполезно. ну, типа, сколько бы времени мы рядом не были, эта хуйня не сдвинется с места. она не вертится с самого детства, понимаешь? схуяли щас закрутится как пропеллер ебучий? я даже не уверен, видно ли ее ваще сейчас. — тебе трудно развернуться? — да ну нет, не трудно. — по выграновскому видно, что ему это не приносит ровным счетом никакого удовольствия, но, тем не менее, антону все еще кажется, что он просто вредничает. — только потом не проси еще раз, окей? меня напрягает… эд укладывается на живот, щекой прижавшись к подушке, а шастун с задумчивым прищуром задирает на нем майку, снова вздыхая. шестерёнка похожа на его собственную, только спрятана очень глубоко и почти не заметна под остальными татуировками. это так странно — он специально перекрыл и перебил ее, чтоб не заморачиваться по жизни, но человек, которого он выбрал себе в пару, как раз-таки помешан на ощущении и предназначении соулмейтов. эд говорит, что это — глупая шутка природы, которая поиздевалась над ним больше других. сердце у выграновского, несомненно, есть, и, несомненно, бьется, но шестеренка почему-то не крутится. он говорит, что остановилась она еще когда ему было лет десять: после сильной болезни он окончательно спрятался в своем мирке и перестал даже пробовать заводить дружбу. в том числе перешел на домашнее обучение, а значит, социальных контактов у него было полтора за всю жизнь, в том числе, когда он заочно окончил институт. антон ведет кончиками пальцев по чернильным следам, по тонким канатам, набитым крест накрест вместе с черепом, а потом укладывает ладошку прямо на то место, где должна быть эта непослушная деталь, как у дурацкого будильника. ее почти не видно из-за черных пятен тату, тянущихся по всему позвоночнику, но разглядеть бледно-синий оттенок все-таки можно. из-за того, что он так много мучал свою спину, контуры детальки стали едва различимы и больше она похожа на синяк. — это все — хуйня, шастун, я жрать хочу, давай ты просто отпустишь меня уже… — тише! захлопнись хоть на секунду. — антон фыркает, недовольно покосившись на коротко-стриженную макушку, а потом глубоко вздыхает и закрывает глаза. он начитался в интернете от таких же пытающихся завести неработающий двигатель людей, что нужно подумать и представить, что шестеренка крутится в такт с той, что у вас самого на спине. ну, при условии, что человек, движок которого вы хотите запустить, ваш соулмейт. несмотря на то, что она у эда перестала вертеться еще тогда, эмпатия и эмоции были знакомы ему очень даже сильно: антон убеждался в этом каждый раз, когда после учебы его встречали с распростёртыми объятиями и поцелуями. эд сопит в подушку, пока антон, глупо прикусив губу и высунув от напряжения язык, хмурится и думает о том, как было бы замечательно, если бы эта шестеренка сейчас перестала противиться и завелась. ему хочется точно знать, что выграновский — его единственный. и, конечно, даже если это снова не сработает, он его не оставит, но… — слезь с меня, это все — чушь собачья! — недовольный и придавленный к кровати парень шипит, но антон тянется совсем не церемониально провести ногтями по его плечу, чтоб заткнулся. — да твою же мать… скрип пугает обоих. это будто бы старые часы с кукушкой или будильник пробуют починить, ковыряясь в их начинке, как в торте, но только звук при этом не тихий и аккуратный, а по дебильному громкий и высокий: будто у него не одна шестерёнка на спине не вертится, а настоящий, блять, завод по производству часов встал. антон, не веря ни ушам, ни глазам, наклоняется ближе, снова жмурясь. ему в голове представляется, как выграновский снова ощущает этот прилив живительной энергии, как снова хочет общаться, а не пьет постоянно таблетки, чтобы ощущать себя живым и настоящим, а не этими самыми сломанными часами. антон его еще не сидящим на них уже не застал — когда эду было десять, они еще не были знакомы — а поэтому посмотреть на это хочется все больше. может, он сам будто бы этого боится? может, выграновский просто привык, что точно знает, как себя поведет? что может не выпить таблеток утром и не волноваться на экзамене, что может не уступить место беременной женщине из жалости и сочувствия, потому что просто не будет их чувствовать в тот момент… это так странно, но антону так любопытно! оглушительный грохот разрывает комнату, и антон даже чуть не одергивает руку, вовремя вспомнив о том, что все может пойти не в ту сторону или не пойти вообще. эд загнанно дышит куда-то в подушку — это слышно даже сквозь шум в комнате, но постепенно все смолкает и становится намного ниже, да так, что шастун даже позволяет себе приоткрыть глаза и оглядеть чужую спину. под ладонью, конечно, ничего не видать, но голубого следа, растекшегося, как кисель, нет. значит, она собралась. собралась! от счастья хочется или кричать, или плакать, он пока не может определиться, что будет лучшим вариантом. на всякий случай антон сидит на эде сверху еще пару минут, пока шум и тики окончательно не смолкают. и только потом позволяет себе слезть и оторвать руку. под его влажной ладонью на чужой спине вертится небольшое голубоватое пятно с очертаниями зубцов.