мне не нужно это

— Ханджи-сан! — она успевает лишь обернуться после сильного толчка в спину. Сталкивается с чужими напуганными глазами, при этом смотрящими с такой любовью и надеждой на неё, что даже на секунду тошно становится. — Моблит, — одними губами бормочет она, летя в колодец. И больно не от треснувших очков, не от удара спиной, не от вывернутой руки. Больно понимать, что так ничего и не сказала ему, так и не прояснила ситуацию. Больно, потому что оказалась слишком слабой. Ханджи молча роется в бумагах. Теперь это и представляла из себя её работа: отправка разведкорпуса за стены, чтобы поскорее закончили с титанами, осмотр новых земель, отказ от изучения титанов в принципе, слежка за Эреном, в последнее время ставшим совершенно другим. И чёртовы бумаги. Отчёты, списки погибших, планы будущих миссий. — Ты совершил ошибку, сделав меня командующим, — пробормотала женщина, утыкаясь лбом в ладонь. Надоедающая мигрень совсем сводила с ума. Это всё не для неё. Ей нужны те дни, когда бумажной волокиты было меньше, когда она проводила время со своими подопытными титанами, когда не спала всю ночь, а просыпалась уже в своей кровати, и видела на своём месте Моблита, прекрасно выполняющего её обязанности. То время, когда не было столько ответственности, столько боли. — Ханджи-сан, уже слишком поздно, — Моблит сложил бумаги в аккуратную стопку, незаметно от командира выпивая из небольшой фляжки немного самогона. В конце дня не помешает. Особенно когда ты вице-командир в отряде Ханджи Зоэ. — Ещё немного, — пробурчала исследовательница, что-то яро записывая в своём дневнике. Она так с документами не возилась, как с записями своих исследований. Её руки, покрытые чернилами, спешно выводили пером что-то. Он обвёл взглядом её тонкие пальцы с грубой кожей и поломанными ногтями и самостоятельно забрал всё из этих хоть и изящных, но грубых рук, откладывая подальше. Ханджи встрепенулась, подняла на него удивлённый взгляд и уже собралась в возмущении на него прокричать, но, заметив то, как он смотрит на неё, осеклась. Моблит смотрел грозно, устало и с мольбой. Он банально хотел спать. Хотел, чтобы и она наконец ушла в кровать. — Как скажешь, — вздохнув, женщина кивнула, бредя в сторону двери. Так просто не хотелось бросать работу, да и мысль могла ускользнуть, но только сейчас, задумавшись о сне, захотелось упасть в кровать и заснуть. Ханджи усмехнулась, поправив висящий на плечах пиджак. Дождь не прекращался, иногда где-то сверкала молния, медленно образовывался туман. Могильные плиты, некоторые со стёртыми именами, иногда сверкали чёрным камнем в свете ярких вспышек. «Моблит Бернер» гласила могильная плита перед ней. Она неловко сжала букет любимых Моблитом незабудок. Они совсем промокли и поникли от дождя, но всё продолжали тянуться куда-то вверх, словно пытаясь найти солнце. Зоэ запрокинула голову, смотря сквозь мокрое стекло очков на хмурое небо. И правда, куда оно делось? Она задумалась, пытаясь вспомнить, когда в последний раз видела солнце. Большую часть времени она проводит в своём кабинете, отдавая приказы, отправляя разведчиков за стены и занимаясь бумагами. Не было времени на такие прогулки до кладбища. Её лошадь встрепенулась, отрываясь от жевания травы, окинула своими чёрными глазами местность и снова вернулась к трапезе, иногда издавая тихие звуки. — Прости, что не приходила раньше, — пробормотала женщина, присаживаясь на корточки. Длинный пиджак краями окунулся в лужу, в которую она встала сапогами. Леви явно не оценит её внешний вид, если увидит. И опять утащит в ванну, — сам понимаешь, куча работы. Мне не доверяют. Не видят меня в качестве заведующей разведкорпусом. Не подходит, говорят. Женщина на посту — это неэтично. Хах. Знали бы они, что плевать я хотела на свой пол, — запрокинув голову, она сжала губы, — хотя ради тебя в последнее время хотелось быть женщиной. Я всё отрицала это, даже тебе отказала… а по итогу хотелось чаще видеть на себе этот твой взгляд. Влюблённый, как у подростка. Такой глупый, но… Она усмехнулась, закрыв лицо рукой. Другой нервно сжала букетик, с которого посыпались лепестки. Глупое чувство вины и стыда накрыли её. Ей было неловко, словно она признаётся в любви живому Моблиту, а не каменной плите и куче земли. Его тело даже не было найдено — всё сгорело. Она с трудом смогла найти только нашивку с его именем, совсем погоревшую, но точно его. И держала её в шкафчике в столу, как что-то сокровенное, важное. Именно, что держала — сейчас она лежала в кармане пиджака. Ханджи достала её, пригладив пальцами и аккуратно зарывая в землю точно под камнем. Вероятно, через время она просто исчезнет, став одним целым с землёй. Ровно над зарытой нашивкой она опустила на грязную землю цветы, тут же пачкая голубые цветки. Таким она и видела Моблита — чистым, добрым. А она его испортила. Стала причиной его алкоголизма, нервных срывов, бессонных ночей, разбитого сердца. — Я люблю тебя, чёртов ублюдок, — пробормотала она, вцепившись ладонью в грязь под камнем, — я полюбила тебя, когда потеряла, потому что так с людьми и бывает. В этом их немощность, идиотизм. Я отрицала, отрицала, и где я теперь? Я рыдаю над твоей могилой, потому что ты решил проявить героизм тогда, когда я многое для себя решила. Она выпрямилась, даже не стирая стекающие по щеке слёзы. Да и были ли это слёзы? Может так, просто дождь? — Ты грязная, — грубо подметили откуда-то сбоку. Она повернулась, замечая перед собой Леви. Всё в той же форме разведки, с большим зелёным плащом поверх. Плащом Эрвина, который он всё таскал с собой, как она эту нашивку. — Что ты здесь?.. — Догадайся, — он фыркнул, виляя меж могил и останавливаясь напротив одной из них, — не ты одна навещаешь тех, на кого злишься за их поступки. — У тебя был шанс, Леви. — У меня и шанса не было, — прорычал он, сжав ладони в кулаки, — ни у кого не было шанса. Эрвин должен был умереть героически, он это и сделал. Он так решил, не я. Моё дело — исполнить его последнее желание. Ханджи отвернулась от него, снова глянув на испачканные цветки, совсем зарывшиеся в грязь. Может быть, однажды они расцветут здесь. Она всё не могла понять эту любовь. Она не могла осознать и свои чувства до конца. — Ханджи, — Моблит сжал её запястье, смотря в удивлённые глаза женщины, — пожалуйста, выслушай меня. — Я не хочу тебя слушать, — прошептала она, пытаясь вырвать руку из, на удивление, сильной хватки, — ты снова напился. Это вредит твоему здоровью. Плевать, что ты не пьянеешь, но это сделает тебе больно в будущем. Это ухудшит твои физические навыки и… Она не договорила. Его горячие губы, отдающие горьким вкусом алкоголя, накрыли её, даже не давая опомниться. Ханджи замерла, неловко цепляясь за предплечье мужчины. Она смотрела в его лицо напротив. И внутри что-то бурлило, разжигался пожар, приносящий сильную боль. По ощущениям было схоже с изжогой. Моблит целовал настойчиво, даже не ждал ответа, делая всё самостоятельно. Его пальцы, всё ещё сжимающие её запястье, чуть ослабли, но она и не пыталась вырвать руку, пребывая в шокированном состоянии. Другая ладонь обожгла талию. Бернер прижал её к себе, целуя так, словно делает это в последний раз. С одной стороны, так оно и было. — Нет, стой, — пробормотала она, наконец отстранив его от себя. Моблит взглянул на неё как-то по-другому: с печалью, каким-то неизвестным для Ханджи чувством и совсем чуточкой стыда, — Мобби, я не такая, — она мотнула головой, убирая его ладони от себя, — мне не нужно это, понимаешь? Я даже свой пол определить не могу, я ношу утяжки, я одеваюсь как мужчина, я терпеть не могу косметику, платья, каблуки. Я не считаю себя женщиной или мужчиной, потому что мне плевать, кто я такая. Моя жизнь, моя жена или муж — это мои исследования, моя работа. Я уважаю это, но не так, как уважаю тебя. Ты хороший друг, мой лучший помощник, способный вынести мой характер. Я не та, на кого стоит равняться, кого стоит… любить. Любовь — это куча химических процессов, дорогой. А я… я не химик. — Эй, очкастая. Пойдём. Дождь усиливается, — Леви потянул её за рукав пиджака, касаясь его с какой-то брезгливостью. Она глянула туда, подмечая капли грязи. Точно. Вся рука в грязи, она же рыла ей землю, чтобы спрятать нашивку, — завтра у нас очередная миссия. Отправишься с нами? — Я не пригодна для этого, сам знаешь, — она побрела за ним, неловко пряча ладонь в рукав, за который её тянули, — и мне уже привычнее сидеть в кабинете. — Привычнее закрываться там от всего мира? От ублюдков, называющих тебя плохой кандидатурой? От бунтующих, орущих о том, где их деньги? По-моему, ты просто устала. — По-моему, ты разговорился, — Ханджи фыркнула, закатив глаз, — не важно, почему я всегда там. Леви замолчал, молча идя с ней. Она по итогу поравнялась с ним, молча идя рядом и этим беспокоя его. Давненько он не видел прежней Ханджи. Да и увидит ли когда-нибудь ещё? — Я не могу иначе, Ханджи, — прервал воцарившуюся тишину мужчина. Ему всё ещё было стыдно. Он не знал, что сказать на её признание. Не знал, что делать дальше. Он хотел видеть её счастливой, а теперь сделал только хуже, — давай просто… забудем? Не хочу, чтобы это влияло на нашу дружбу. — Отлично, — она расплылась в улыбке, хоть и уголки губ её дрогнули, — а теперь отправляйся в кроватку, чтобы утром голова не болела. И когда дверь за Моблитом закрылась, она сжала ладонью рубашку где-то в районе сердца, потому что эта изжога, под названием любовь, затопила её грудь, сжимая слабое женское сердце в тиски. Да, она любила его. Но это не лучшие чувства в их положении. Ей это не нужно.