Столкновение двух объектов

Представьте, что у нас есть два объекта. Условно назовём один А, другой Б. Эти объекты находятся в пространстве: они движутся с определённой частотой, силой и скоростью и находятся на сравнительно небольшом расстоянии друг от друга. Наш первый объект знает о существовании этого пространства. Он знает о расстоянии, частоте и скорости всё, а второй объект — нет. Объект А также знает, что в пространстве существуют определённые точки схождения. Они называются событиями. В этих точках два (или три, или десять, сколько захотите) объекта могут столкнуться друг с другом: скорость и частота их движения рано или поздно позволит им встретиться. Когда эта встреча происходит, два объекта в зависимости от их потенции и стремления могут соединиться и стать одним целым. В этом случае, их дальнейшее полноценное существование отдельно друг от друга невозможно. Есть и второй сценарий (самый распространённый!), при котором объекты, столкнувшись друг с другом и потеряв незначительную часть энергии, расходятся в противоположные стороны. Первый же сценарий — скорее, исключение. И это именно мой случай.

***

Меня зовут Джон Уотсон, мне 46 лет, и до встречи с Шерлоком я не знал о физике ровным счётом ничего. Я только-только переехал в Тринити Холл, чтобы преподавать студентам английскую литературу девятнадцатого века. Стоял сентябрь 1962 года. Осень раскрасила яркими красками все деревья вокруг самого известного университета в мире. По утрам я читал лекции, а после обеда подолгу гулял в парке. Сидя с книжкой на скамейке или на газоне, я с удовольствием наблюдал за студентами и писал заметки для будущей книги в своём маленьком блокноте. Мне казалось, что за плечами моими огромный опыт, и никто не сможет меня удивить. До встречи с Шерлоком я вообще ничего не знал. Профессор факультета прикладной физики Гарольд Тенесси пришёл ко мне спустя неделю моего пребывания в университете. С гордостью он поведал о существующей экспериментальной программе, автором которой выступал сам. Название этой программы, неоднократно озвученное мне Тенесси, я до сих пор не могу вспомнить (что-то вроде «Учимся вместе!» или «Без границ!»), а суть её заключалась в преодолении «отчуждённости» между студентами и преподавателями. Они объединялись в небольшие группы, создавали какой-нибудь совместный проект и вели его в течение учебного года. Гарольд сетовал, что у гуманитарных факультетов на момент нашего разговора уже были утверждены списки сформированных групп, но выразил большую надежду на моё участие. Мои заверения в бесполезности преподавателя литературы для студентов, изучающих квантовую физику, профессора ничуть не смутили. И я согласился. «В качестве эксперимента», — улыбнулся на прощание Тенесси. Когда я пришёл на кафедру следующим вечером, в аудитории уже собралось человек двадцать. Профессор Кингсли звучным голосом представлял по очереди всех присутствующих преподавателей, вкратце рассказывая о специализации каждого. Студенты, переговариваясь между собой вполголоса, тут же объединялись в группы. Наконец, дошла очередь и до меня. Кингсли попросил меня выйти к нему, быстро представил и назвал мою учёную степень. Удивление на лицах студентов заставило меня покраснеть, а реплика Тенесси: «В качестве эксперимента!» — едва не рассмеяться. Список моих научных трудов, к счастью, не был зачитан, и через минуту уже никто не обращал на меня внимание. Усмехнувшись, я отошёл к двери. Я смутно понимал, что от меня требуется, и не сомневался, что ни один из ребят по своей воле не станет со мной работать. Но Шерлок выбрал меня сам. В наступившем вдруг переполохе (кто-то хотел работать с Кингсли, но он не хотел; второго преподавателя, Алана Картера, угрюмого и встрёпанного, пришлось уговаривать) он просто подошёл ко мне и встал рядом, глядя на галдящих учёных мужей с ироничной усмешкой. Когда распределение, наконец, закончилось, Кингсли оказался прямо перед нами. В руках у него был планшет со списком групп. — Какое название вы выбрали? — спросил профессор. Мы с Шерлоком почти синхронно пожали плечами. — Что же мне записать? «Шерлок Холмс и Джон Уотсон»? — нахмурился Кингсли. Шерлок посмотрел на меня, вопросительно подняв брови. Затем приветливо улыбнулся. Я согласился, улыбаясь в ответ. Он понравился мне сразу и навсегда. Через два дня я получил учебный план и, встретившись с Шерлоком после занятий, честно попытался следовать программе. Попытка не увенчалась успехом: литература девятнадцатого века (как, впрочем, и всех остальных веков) ни капли не интересовала Шерлока. Только физика. Написанные размашистым почерком на полях учебника или мелом на асфальте цифры превращались в формулы длиной в десятки гекзаметров. Шерлок указывал тонким пальцем в ту или иную закорючку, с восторженной улыбкой объясняя мне устройство мира, заключенное в один-единственный символ. «Потрясающе!» — восхищался я, мгновенно забывая доказательства озвучиваемой Шерлоком теории. Он глядел на меня, тепло улыбаясь. Он знал, что я ни черта в этом не смыслю и просто наслаждаюсь его обществом. Идея записывать его мысли и рассуждения дала мне возможность почувствовать себя хотя бы полезным. Я проводил с Шерлоком всё свободное время, следуя за ним неотступно. Мои коллеги, встречавшие нас в парке или кафе, смотрели на меня с недоумением: где это видано, чтобы преподаватель ходил за студентом? В ответ я шутил, что пропаду без моего гения. Я и сам не заметил, как сильно привязался к Шерлоку, к его рассуждениям и удивительно светлым надеждам на будущее. Он любил звёзды и однажды вытащил меня из квартиры в полночь показать своё созвездие. Чтобы его разглядеть, мы легли на спину, прямо на траву в парке. Небо в ту ночь было фантастически красивым. Я помню изящную, тёплую ладонь Шерлока, когда он обхватил моё запястье и стал водить моей рукой в воздухе, как бы соединяя пунктирные огни звёзд в слово «astra». Я повернул голову и посмотрел на Шерлока с улыбкой. Непривычно притихший, он показался мне совсем юным. Я тоже замолчал, размышляя о пустяках, вроде завтрашней лекции и пустой кружки с засохшим пакетиком чая на столе в моей квартире. Лежать на земле стало холодно, и я быстро поднялся: — Пойдём, Шерлок, пора возвращаться, — сказал я. Но Шерлок продолжал лежать, глядя на меня удивлённо. — Ты простудишься, космолог. Говорю тебе как неудавшийся литератор, мечтавший стать врачом. И он ответил мне: — Джон, я не могу. — Прекрати дурачиться, вставай, — с лёгкой досадой сказал я. Но он в панике продолжил: — Я не могу встать. Джон. Я не могу! — Он растерянно и беспомощно глядел на меня, делая попытки пошевелиться. — Не могу... Джон!.. Я упал на колени рядом с ним и, подхватив под руки, усадил. Я был чертовски встревожен и спросил, чувствует ли он боль или ещё что, а он с отчаянием ответил, что не чувствует ног. Я усадил его на колени и, выпрямившись, взял на руки. Шерлок был лёгким, словно пёрышко. В смятении он обнял меня за плечи, пока я нёс его к зданию общежития. Я спросил Шерлока, случались ли подобные вещи раньше, но он молчал. Я настоял на вызове скорой несмотря на его протесты и заверения, что это пройдёт само. Когда приехала машина, я принёс его документы и страховку. Водителем оказался мой однокурсник Пол Стюарт, и я напросился ехать в больницу вместе с Шерлоком. Осматривавший Шерлока врач назначил пункцию позвоночника. Шерлок спросил у меня, что это такое, и я рассказал (в юности я мечтал о профессии врача и серьёзно изучал медицину, однако в самый последний момент я передумал). Он спросил, будет ли больно, и мне пришлось ответить правду. Мне разрешили присутствовать во время этой жестокой процедуры: я хотел поддержать Шерлока. Бледный и напуганный, он лежал на столе и смотрел на меня с благодарностью за то, что я остался. Когда ввели иглу, Шерлок застонал от боли, но не пошевелился, как просил врач. Я опустился на колени перед столом, на котором он лежал, так, чтобы наши глаза были на одном уровне и, желая хоть немного отвлечь его, попросил рассказать что-нибудь о пространстве. По лицу его текли слёзы, он пытался говорить, но сосредоточиться не удавалось: ему было не до разговоров. Мне было ужасно его жаль. Я гладил его по голове, обещая, что скоро всё закончится. Шерлок провёл в больнице ещё неделю в ожидании результатов обследования. Я приходил к нему каждый день после работы, приносил книги и пересказывал новости. В день выписки я пришёл утром. Была пятница, мой выходной, и я мог провести с Шерлоком весь день. Мы уже успели выпить кофе, когда появился его лечащий врач. Он попросил Шерлока поставить подпись в заключении и собрался идти дальше, но Шерлок остановил его, спросив, каковы результаты. Я никогда не забуду выражения лица того врача, когда он сказал, что Шерлоку диагностировали болезнь Лу Герига. Он окинул Шерлока безразличным взглядом, сунул в руки папку с историей болезни и ушёл. Услышав диагноз, я онемел. Кофейная чашка из тончайшего китайского фарфора в моей руке треснула пополам от того, с какой силой я сжал её. Боль из разрезанной ладони вывела меня и ступора. Шерлок сидел рядом со мной на больничной кровати и смотрел на меня с тревогой, ожидая объяснений. — Что это, Джон? Что это за болезнь? — Тихо спросил он. В течение нескольких бесконечных секунд я просто не знал, что ему ответить. Шерлок не выдержал и воскликнул: — Бога ради, Джон, не мучай меня! Болезнь неизлечима? Я кивнул. Шерлок быстро сглотнул: — Я умру? Я кивнул снова, чувствуя, как к горлу подступают слёзы. — Скоро?.. — Выдохнул Шерлок. Я прикрыл глаза и ответил «да». Шерлок потрясённо замолчал, а я был в ужасе. Мой славный мальчик. Ничего более кошмарного я и представить не мог. — Сколько?.. — Бесцветным голосом спросил Шерлок. Я открыл рот, но голос подвёл. Наконец, проглотил ком в горле, буквально выдавив из себя: — Три-четыре года. Пять лет самое большее. Я забрал его из больницы и весь тот день провёл с ним. Мне пришлось рассказать о болезни Герига всё, что я знал. Удивительно, но Шерлок быстро совладал со своими эмоциями и не казался мне ни растерянным, ни раздавленным этой страшной новостью. Когда мы пили кофе вечером, я не знал, куда девать глаза. Я чувствовал вину и ярость на судьбу, на людей, на себя, в конце концов! Передо мной сидел двадцатилетний мальчик — живой, настоящий, умный и талантливый, просто гениальный. Я ни секунды не сомневался, что научный мир ещё услышит о нём. Я был одним из первых людей, присутствовавших при рождении его теории большого взрыва. Я был первым человеком, узнавшим о болезни Шерлока. На самом деле, я долго не мог прийти в себя. Когда я думал о том, что Шерлоку осталось жить не больше пяти лет, всё внутри противилось этой мысли. Это не укладывалось в голове. Я постоянно боролся с желанием обнять его. Иногда, когда Шерлок думал, что я не замечал, он смотрел на меня долго и пристально, и я никак не мог понять, что было в этом взгляде. Его поведение изменилось: он часто касался моих плеч, желая привлечь внимание, если рассказывал мне что-нибудь, иногда брал за руку, старался держаться ближе, когда мы сидели или шли рядом. Я не придавал особого значения этим прикосновениям, списывая желание тактильных контактов на болезнь. У Шерлока никого не было. Родители его умерли задолго до нашей встречи — он воспитывался в интернате, а друзьями за всё это время так и не обзавёлся. Зависть была характерной особенностью учёного мира – едва люди узнавали Шерлока ближе, они мгновенно чувствовали его гениальность, и, даже если разделяли его взгляды, всё равно отворачивались. Словом, я понимал, что он нуждался в поддержке. В течение зимы болезнь никак не проявила себя, и на краткий миг я почти забыл о ней. Шерлок жил на втором этаже одного из корпусов студенческого общежития. Я часто приходил к нему. Соседей у него не было, и в квартире царил вечный хаос: конспекты, статьи, рукописи или отпечатанные на маленькой синей машинке листы, книги в огромном количестве были на полу, столах. В изголовье узкой кровати висел большой атлас ночного неба, который Шерлок рисовал сам. Он так и не был закончен. Скрипка в раскрытом футляре лежала на широком подоконнике. Иногда по вечерам Шерлок играл мне Моцарта или свои собственные сочинения. Я сидел в одном из кресел, слушал его и чувствовал удивительное умиротворение. Несмотря на беспорядок, который в обычной жизни раздражал меня, у Шерлока было очень уютно. Рождество мы встретили вместе. Шерлок подарил мне сделанный своими руками глобус. Он был размером с теннисный мяч; материки, горы и все «выступающие» над уровнем моря части земли были выпуклыми. Это была самая настоящая планета Земля в миниатюре. Произведение искусства. Я же подарил ему наручные часы на батарейках, потому что Шерлок часто жаловался, что механические часы у него останавливаются. Шерлок тогда сказал мне с иронией в голосе, что дарить часы — к расставанию. Я с улыбкой отмахнулся, сказав: «Так ведь это для влюблённых, а не для нас с тобой». Помню, как остро он посмотрел на меня, буквально полоснув взглядом, но почти сразу отвёл глаза. Я почувствовал смущение. Атмосфера непринуждённого веселья за секунды испарилась, оставив смутное напряжение. Шерлок рассказал, что через несколько дней будет новогодний бал (он, как любой студент, был приглашён), но с усмешкой объявил, что его интересует только первая часть праздника, заключавшаяся в коллоквиуме между двумя университетами. Я пошутил, сказав, что «противостояние» — лишь отговорка, и Шерлок попросту не умеет танцевать. Так и было. Повинуясь необъяснимому порыву, я стал учить его. Показывал, как вести партнёршу, исполняя её роль, как нужно кланяться в конце и благодарить. Несмотря на недуг, который постепенно должен был лишать его движения, Шерлок двигался просто божественно. Танцевать с ним было легко и приятно, поэтому я без труда представил, сколько удовольствия могла получить девушка, с которой бы он танцевал. В один из моментов, увлёкшись неповторимой грацией Шерлока, я с весёлой улыбкой раскрутил его. Он откинулся всем телом на мою руку, как если бы мы танцевали танго, улыбаясь мне в ответ, и вдруг, разом отяжелев, стал сползать на пол. Мне удалось удержать его, подхватив под руки и усадить в кресло на свои колени. Я тогда испугался, без остановки спрашивал, как он и что чувствует, больно ли ему. Шерлок ответил, что перестал чувствовать ноги, как тогда, в первый раз, два месяца назад. Лицо его было печальным. Я прижал его к себе, рассеяно перебирая мягкие волосы, пока приступ не прошёл. Спустя неделю Шерлок начал спотыкаться. Нет, он не хромал, просто спотыкался время от времени. Сначала редко, но потом всё чаще и чаще, чуть ли не на каждом шагу. Я встречал его после лекций и провожал до квартиры. Я спрашивал, чувствует ли он боль при ходьбе, он отвечал, что нет. Просто в какой-то момент, когда он шёл, левая или правая ступни отказывались двигаться. Такие моменты длились недолго, буквально несколько секунд, но я знал, что скоро эти «задержки» будут увеличиваться. Я сказал ему, что процесс дегенерации начался. Несмотря на то, что я наперёд знал, как будет развиваться его болезнь — дальше была постепенная атрофия мышц и полный паралич — мои слова для меня же самого были ударом. Я подарил ему трость и просил переехать из его квартиры в другую, чтобы не приходилось подниматься по лестнице. Но Шерлок только улыбался и говорил, что всё в порядке. Он рассказал мне, что каждое утро тренируется задерживать дыхание, погружаясь под воду в ванне, и благодарил меня за подаренные часы. Слушать это было больно. Как-то я зашёл за ним и ждал у входной двери: мы собирались на прогулку, а после хотели поужинать. Мой коллега рассказал мне утром, будто ходят слухи о новом, почти готовом к выпуску, препарате, задерживающем процесс развития болезни Герига. О новости я высказался со всевозможным скепсисом, но в душе очень обрадовался. Я стоял внизу, когда Шерлок вышел из квартиры, улыбаясь мне. Он запер дверь и стал медленно спускаться. Я хотел помочь, но Шерлок, пока мог, старался всё делать сам. Оскорблять его своей заботой я не собирался. Шагнув на ступеньку, он стал падать. Я мгновенно взлетел по лестнице, успев перехватить его до того, как он ударится головой. Я был напуган и разозлён. Я сказал, что ему больше нельзя оставаться в этой квартире, что это опасно. Шерлок слабо улыбнулся мне, едва переводя дух. Оказалось, что он уже спрашивал администрацию о переселении, но ему отказали, сказав, что свободных квартир для студентов нет. И хоть это было правдой, я просто взбесился, потребовал вместо прогулки немедленно идти в комендатуру. Шерлок усмехнулся, сказав, что это бесполезно. Когда мы пришли в отдел поселения, комендант с каменным лицом ответил то же, что и говорил Шерлоку: — Квартир нет. И какое вам вообще дело, мистер Уотсон? Это не ваша проблема. Он выставил нас и вышел сам, собираясь уходить. Заперев дверь, он повернулся лицом и ткнул пальцем на Шерлока, заявив, что если человек передвигается с помощью трости всё время, преодолеть десять ступеней для него не составит труда. У Шерлока стал непривычно сконфуженный вид. Помню, как я тогда закричал: — Да вы спятили, что ли?! Вы знаете, что такое боковой амиотрофический склероз?! — я был вне себя от гнева. Комендант ответил, что ни одно заболевание не должно нарушать порядки одного из лучших в мире университетов, поэтому поблажек не получит никто. Я подскочил к нему и, схватив за лацканы пиджака, хорошенько приложил об дверь: — Если ты, пустой формуляр, подмётка ходячая, бюрократический червяк, ещё хоть слово скажешь о поблажках, я тебе хребет перебью. Ты меня понял? — тихо сказал я и вдруг услышал за спиной... Хихиканье? Сбитый с толку этим звуком, я повернулся к Шерлоку: он смеялся, глядя на меня с восхищением, даже с каким-то детским восторгом. Я разжал кулаки, отпуская коменданта, который пулей побежал от нас, и подошёл к Шерлоку: — Веселишься? — спросил я, вложив в интонацию всё неодобрение, на которое только был способен. — Посмотри, как он удирает! — захохотал Шерлок, резко складываясь пополам. Подумав, что у него приступ, я быстро обнял его, перехватив поперёк груди, и осторожно выпрямил. Внезапно мы оказались совсем близко, почти вплотную друг к другу. Глаза Шерлока искрились смехом, но лицо было серьёзным. — Мой грозный Джон Уотсон, — тихо произнёс он и положил руки на мои плечи. Я оцепенел, не в силах вымолвить ни слова. Шерлок медленно склонился к моему лицу и нежно коснулся губами моих губ. И так же медленно отстранился, внимательно изучая мою реакцию. Сказать, что я был ошеломлён — не сказать ничего. Шерлок тепло улыбнулся и снова поцеловал мои губы. Затем подбородок, щёки, каждый висок по очереди. — Отомри, Джон, — прошептал Шерлок мне на ухо. Он отстранился, с улыбкой поглаживая мой затылок, и продолжил целовать моё лицо. Я, наконец, очнулся, вцепившись в его пальто, притягивая к себе ещё ближе, сжимая в объятьях и улыбаясь, как сумасшедший. С того момента Шерлок стал жить у меня. Моя квартира располагалась в корпусе для преподавателей ближе всего к основному зданию университета. Конечно, в ней и вполовину не было так уютно, как у Шерлока, но она находилась на первом этаже. Я перевёз его вещи, и Шерлок довольно скоро навёл в квартире излюбленный беспорядок. Поразительный человек. При всей строгости я бы даже сказал линейности его мышления, он умудрялся развести невообразимый хаос вокруг себя. Я пытался с этим бороться, но вскоре махнул рукой. И потом, его «соседство» доставляло мне невероятное удовольствие, прежде чем я понял свои чувства к нему. Он прикасался ко мне постоянно: ощупывал, поглаживал, пробовал. Кажется, особенно ему нравилась моя голова. Он легко массировал кожу, пропуская сквозь пальцы мои короткие волосы, целовал виски, облизывал мои уши, прикусывал подбородок. До Шерлока у меня не было никакого опыта с мужчинами. Всё это было очень волнительно. Я легко возбуждался от простых прикосновений. Наш первый раз был и будет самым потрясающим опытом, которым я когда-либо обладал. Я тогда сидел на диване в гостиной и читал книгу. Шерлок со скучающим видом слонялся по квартире. Да, иногда он ужасно скучал, это были не очень приятные моменты, но мне всегда удавалось занять его чем-нибудь. В тот день я перепробовал почти всё: интеллектуальные игры, скрипичный концерт с завязанными глазами, вычисления вероятностей, которые он так любил. Я устал и откровенно спрятался за книжкой, потому что фантазия моя, и так не слишком богатая, иссякла. Шерлок подошёл ко мне сзади и положил ладонь на мою голову. Я ощутил лёгкую дрожь: в те дни у него часто дрожали руки, он чувствовал слабость и быстро уставал. Он стал гладить мою голову, наблюдая, как я расслаблялся от его прикосновений, затем склонился и легко поцеловал за ухом. А потом я почувствовал его влажный язык сначала по кромке, а через секунду внутри. Я затрепетал. Он стал легко целовать и прикусывать мою шею сзади. Я застонал. Я смутно помню, как это произошло, но вскоре он оказался сидящим на мне. Насколько у меня чувствительные соски, я узнал, когда он снял мою рубашку и стал медленно их облизывать. Ощущения были очень сильными и абсолютно новыми. Я выгибался и стонал. Он расстегнул мои брюки, трогая меня легко, нежно, едва-едва. Это было мучительно, сладко и горячо. Я сказал ему, что хочу его, что, кажется, всегда хотел. Он тогда улыбнулся мне так светло, словно говоря, что чувствует то же самое. Шерлок оказался удивительно опытным любовником. Я никогда не спрашивал, откуда взялся этот опыт, но он прекрасно чувствовал меня. К тому времени, когда он закончил подготавливать меня к себе, растягивая своими чуткими пальцами, я был весь мокрый. Он вошёл в меня одним толчком, задыхаясь и шепча моё имя. Я не чувствовал боли. Это было невероятно. С Шерлоком я ощущал себя наполненным, во всех смыслах. Чаще всего он был сверху. Возможно, мужчине должно быть стыдно в таком признаваться, но мне это нравилось всегда. Сейчас это называется быть пассивом и ещё многими отвратительными словами, ни капли не отражающими суть. Чувство, когда ты всецело - телом, душой, мыслями -принадлежишь другому человеку. Когда ты чувствуешь его в себе, на себе, вокруг себя. И если использовать банальную формулировку о половинках, то чувствовать, что этот человек — единственное твоё дополнение и чёрт знает что ещё. Я любил, когда Шерлок брал меня сзади по утрам, ещё сонного, тяжёлого, расслабленного и раскрытого после ночи. Я зарывался лицом в подушку, чтобы хоть как-то приглушить свои громкие стоны, пока он размеренными толчками двигался во мне, вылизывая мою влажную шею горячим языком. Я любил, когда он ложился на меня, широко раздвинув мои ноги, и, вцепившись в плечи, входил с глубоким стоном. Его лицо принимало серьёзное, сосредоточенное выражение. Глаза, обычно до прозрачности светлые, становились какими-то грозовыми серыми. Мягкие, капризно очерченные губы приоткрывались, обнажая белые зубы, каждый из которых мне тайком хотелось поцеловать. Он входил в меня очень глубоко, медленно двигаясь, сводя с ума несвойственными для его возраста нежностью и осторожностью, что были написаны на его лице. Достаточно было ощутить его горячую пульсацию, когда он кончал, крепко зажмурившись, и выдыхая долгое «Джооон» мне в рот. Оргазм накрывал меня следом за ним. Расслабившись, он лежал на мне дрожащий и всхлипывающий, он шептал, что любит меня, и я был так счастлив, что почти забывал о его болезни. Наверное, где-то внутри себя я не верил в его диагноз. Весной его состояние было более-менее стабильным. Он всё ещё ходил с тростью. У него часто немели руки и ноги, иногда случались судороги, но Шерлок был оживлён. Когда наступило лето и учебный год закончился, я отвёз его на залив. Мы много плавали, я помогал ему с научной работой, под диктовку выстукивая на машинке начало теории струн. Мы занимались сексом каждую ночь, каждый день, испробовав, кажется, все горизонтальные поверхности внутри коттеджа, который снимали. Иногда Шерлок чувствовал себя слабым до такой степени, что едва мог прикоснуться ко мне. В такие моменты меня охватывало какое-то поистине болезненное возбуждение. Я ласкал его руками и ртом, облизывая его маленькие тёмные соски, бледный плоский живот, горячий влажный член. Мне доставляло невероятное удовольствие смотреть, как он буквально сходил с ума, когда я раскрывал его языком и пальцами. Когда я входил в него, он кончал почти рыдая, сжимаясь так сильно, что меня едва хватало на несколько толчков, чтобы кончить самому. Оглядываясь назад, я понимаю, что Шерлок — этот невероятный, потрясающий двадцатилетний мальчик — цитируя одного русского писателя, разбудил во мне сексуальность, до него оглушенную моим действительно неудачным первым опытом. Я никогда не относился к сексу как к чему-то важному в своей жизни. Напряжение снималось просто и буднично: вокруг меня всегда были девушки, которым я нравился и которые устраивали меня. Правда, меня можно было назвать довольно-таки холодным человеком. Но рядом с Шерлоком я пылал во всех смыслах этого слова. Однажды ощутив, каково это — быть в нём, знать, как это, когда он во мне, мне хотелось его всегда – до дрожи, до боли, до горячей тяжести между ног. Стоило ему прикоснуться ко мне — всегда легко и ненавязчиво — и я был готов принять любую позу, подставляясь, распластываясь под ним, ложась сверху. Каждая близость была пронзительной, нежной, всепоглощающей до забвения. Я знал, что ни с кем и никогда не смогу испытать подобные чувства. Человек ведь тем и замечателен, что уникален. И я нисколько не покривлю душой, когда скажу, что один Шерлок — худой, стройный, такой до ужаса молодой и мудрый, улыбчивый и сильный — стоил всех людей, что я знал. Стоил тридцати лет моих не-событий, удушливой пустоты жизни, непередаваемой боли от расставания с ним. Он стоил всего на свете, что хоть каплю мне дорого и важно. И если бы мне выпал шанс прожить с ним тот год ещё раз, я бы, не раздумывая, согласился. Когда мы вернулись в Тринити Холл, он начал новое исследование. Это была теория чёрной дыры — самая близкая и понятная мне. Она идеально отображала наши отношения. До встречи с Шерлоком я был той самой чёрной дырой небытия, которую Шерлок заполнил своим присутствием. В начале августа у него случился тяжёлый приступ. Мы возвращались вечером из кино. Шерлок иронизировал по поводу сюжета фильма, на который я вытащил нас, когда его хандра вконец меня достала. Он шёл довольно уверенно, без какого-либо усилия опираясь на трость, и вдруг упал. Это был единственный раз, когда я не успел. Он тогда сильно ударился головой и даже потерял сознание на несколько минут. Впоследствии я не раз испытывал страх, но такой силы, как в тот момент, — никогда. В первую секунду мне показалось, что он разбил голову, потому что я увидел кровь на его губах. Только спустя несколько секунд после, когда я подлетел к нему, когда прощупывал пульс, поднимая с асфальта, я разглядел, что он сильно прикусил губу, вероятно при ударе. Домой я нёс его на руках — он скоро пришёл в себя, но идти просто не смог. Он пролежал в постели почти неделю. Я взял отпуск и не отходил от него ни на шаг. Он жаловался на онемение то рук, то ног, иногда задыхался. Когда я печатал за него, он, бывало, говорил-говорил долго, а потом обрывался на полуслове, смотрел на меня затравленно и так беспомощно. Пытался продолжить говорить. Я настаивал прекратить работу, пока ему не станет лучше. Но с каждым днём ему становилось всё хуже. Паралич распространялся вверх по ногам, подобно вирусу, с ужасающей скоростью. Сначала ступни — узкие, всегда холодные, с изящными длинными пальцами, каждый из которых был зацелован мной сотни раз. Затем нижняя часть ног – от щиколоток до худых коленок. На мой категорический отказ от инвалидного кресла Шерлок лишь печально улыбнулся. Когда он перестал ходить, я носил моего славного мальчика на руках, целуя его без остановки. Шерлок ворчал, что он не плюшевый медведь, а гениальный физик. Он вообще держался молодцом. За весь тот год я не услышал от него ни одной жалобы или грубого слова. В то время, как по ночам я вставал и шёл в ванную, до упора выкручивая оба крана, отчаянно выл под шум воды, мой Шерлок смеялся каждый день. Проснувшись однажды под утро от холода, я со сна пытался нашарить одеяло, и всё никак не мог найти. Оно сползло на пол. Ворча на Шерлока, всё время раскрывающегося во сне, я встал с постели и поднял одеяло. Затем накрыл Шерлока, попутно ощупав его ледяные ноги. Я лёг обратно и почти заснул снова, когда услышал всхлипы. Шерлок не спал. Я склонился над ним — светлые глаза его были распахнуты. — Почему ты не спишь? — Шёпотом спросил я. Шерлок молчал. Я коснулся его мокрой щеки: — Ну, что ты, Шерлок?.. Вот ещё новости. Гении не плачут. Пытаясь шутить, я вытирал его слёзы тыльной стороной ладони. Мне было страшно. Каждодневные мои внутренние истерики никоим образом не смогли подготовить меня к отчаянию, которое я испытал, увидев слёзы Шерлока. Любимого, потрясающего, бедного моего Шерлока. — Это неправильно. Несправедливо. Отнимать у меня жизнь, когда я едва тебя встретил, — прошептал он. Задрожав, Шерлок в отчаянии ударил рукой по кровати. — Я не хочу умирать, Джон!.. Я закрыл глаза. — Если бы у меня было больше времени... Разве я о многом прошу? Всего лишь немного времени... Каждое его слово будто ножом вспарывало мою грудь. Шерлок посмотрел на меня: — Джон, мне так жаль, что ты проходишь через всё это! Невозможно жаль, что... Я не дал ему договорить. Я покрывал его мокрое лицо судорожными поцелуями. Я сказал, что люблю его больше жизни, не кривясь ни капли от шаблонности фразы, потому что говорил правду. Я сказал, что любить его — самая настоящая и правильная вещь, которая когда-либо могла со мной приключиться. Счастье, которое можно было осязать. Следующие четыре месяца были последними для Шерлока. Я мог бы назвать тот период самым тяжёлым, но если бы я знал, что ожидало меня после. Шерлок уходил медленно и мучительно, как говорил он сам. И почти молниеносно, как показывала статистика прогресса болезни бокового амиотрофического склероза. Это было душераздирающе. Когда я вспоминаю его последние дни, моё хождение тенью, хрипы Шерлока, которому становилось всё трудней дышать, который почти ничего не хотел есть, который изо всех сил боролся с тяжёлой депрессией от ожидания медленной смерти, мне трудно сдержать слёзы. Я не спал ночами, стараясь каждую минуту моей жизни провести с ним. Жизни, которую я с готовностью бы отдал ему. Когда со мной случился очередной голодный обморок, Шерлок со слезами на глазах попросил, чтобы я позвал кого-нибудь помочь мне. Я позвонил своей сестре в Лондон. По телефону я вкратце объяснил ситуацию и был очень удивлён, когда она приехала на следующий день. После гибели подруги Гарри начала пить. Я не мог ей помочь, как ни старался, а смотреть, как она разрушает себя, было невозможно. Это была одна из причин, почему я уехал из Лондона. О характере наших с Шерлоком отношений Гарри поняла, едва на меня взглянула. Я помню, с какой горечью и сочувствием она смотрела на Шерлока, пока ухаживала за ним, когда я отлучался на несколько часов, чтобы поспать. В последние дни Шерлок почти не разговаривал, речь давалась ему с огромным трудом. Но, скорее всего, ему удалось поговорить с Гарри без меня. Не представляю, что именно он мог ей сказать, но, видимо, это поразило её до глубины души. Больше я никогда не видел её нетрезвой: она завязала с алкоголем резко и навсегда. Я до сих пор благодарен ей за то, что она поддержала меня тогда. И нисколько не преувеличу, если скажу, что без неё я просто сошёл бы с ума. Я проснулся утром от какого-то дурного сна, который через мгновение даже не смог вспомнить, и пришёл к Шерлоку. Он спал. Я смотрел на его бледное, осунувшееся лицо, испытывая непередаваемую гамму чувств, и, чтобы не заплакать, разбудил его поскорее. Он выдохнул мне еле слышно, что для него нет ничего прекраснее, чем видеть моё лицо, просыпаясь. Я привычно сменил постель и, взяв Шерлока на руки, понёс в ванную, чтобы искупать. Процесс мытья Шерлока был для меня тогда самым любимым занятием. Чаще всего я набирал в ванну воду и укладывал Шерлока в неё, но в тот день мне захотелось иначе. Я включил душ и сел на дно ванны вместе с ним, усадив его так, чтобы он почти лежал на мне. Я тёр его худую спину мыльной губкой, то прижимая к себе, то отстраняясь, чтобы целовать. Я видел, что ему всё хуже, по тому, с каким трудом он вдыхал воздух. Сердце моё разрывалось, но я приказал себе не подавать виду. После душа я завернул его в полотенце и отнёс на кровать; хотел покормить его, но Шерлок отказался одним взглядом. Я спросил, хочет ли он, чтобы я побыл с ним, и он ответил утвердительно, слегка подняв уголки губ. Я лёг рядом. Даже сейчас я не могу простить себе, что уснул. Я проснулся от леденящего душу ощущения, что Шерлок умер. В ужасе я открыл глаза и посмотрел на него: он задыхался. Я вскочил с постели, стал метаться по комнате, не зная, что делать. Я ничего не мог сделать. Я закричал. Гарри появилась через секунду. Вдвоём мы усадили Шерлока на постели, но лучше ему, разумеется, не стало. Я хотел позвать на помощь, хотел убежать, хотел остаться. Я без остановки спрашивал у Шерлока, как мне помочь ему. Гарри разразилась злой бранью. Она выгнала меня из комнаты, сказав, чтобы я прошёлся немного и возвращался. Я выскочил на лестницу. Зажав рот руками, я зарыдал. Не помню, сколько стоял там, когда пришла Гарри. Она взглянула на меня, скривившись от боли, и сухо произнесла: — Ну, же, Джон, будь мужчиной! Иди к нему. Сейчас же. Я вернулся в комнату и сел к Шерлоку на постель. Он казался спящим: видимо, приступ удушья отпустил его ненадолго. Я прикоснулся к его лицу и он открыл глаза, силясь сказать мне что-то. Прошла минута, пока я понял, что он не может. Вспоминая об этом, мне хочется кричать. Мышечная диагностика, Рилузол (лекарство, замедляющее процесс дегенерации у больных БАС почти на 80 %), искусственная вентиляция лёгких – всё, что есть сейчас, тогда, в начале шестидесятых, было фантастикой. Мой Шерлок не мог говорить, тяжело дышал, грудь его с хрипом опадала, но он улыбнулся мне. Едва-едва. Такой намёк на улыбку. Я, стиснув зубы, широко улыбнулся ему в ответ. Брови его тогда поднялись вверх. Видимо, выражение лица у меня было ещё то. В конце концов, я снова заплакал. Мне было так больно. Я приблизился к нему и поцеловал в бледные сухие губы. Я говорил ему: "Я люблю тебя, Шерлок. Я люблю тебя. Люблю. Люблю. Я буду любить тебя всегда, вечно. Шерлок. Шерлок... Господи!.." Я говорил без остановки, словно в бреду, а он отвечал мне, открывая и закрывая свои пронзительные невозможно светлые глаза. Казалось, они улыбаются. И я улыбался в ответ сквозь слёзы и быстро целовал его лицо, худые пальцы, гладил по голове и плечам, прижимал к себе. Через час он умер. Мой Шерлок умер. Я держал его в объятьях и не мог поверить в его смерть. Гарри едва удалось заставить меня отпустить Шерлока и выйти из комнаты. После его похорон я не находил себе места и вернулся в Лондон. Ещё долго Шерлок снился мне. Сны эти были светлыми и лёгкими. Мне снились почти все наши дни. Это было мучительно и продолжалось годами. Я думаю о нём каждый день. Я до сих пор молюсь, чтобы Бог существовал и душа Шерлока была в самом лучшем месте. И когда мне становится очень больно, я вспоминаю улыбку Шерлока — самую потрясающую на свете.