Синева

      Бакуго хочет видеть рядом с собой лишь равных. Не так важно, мужчина ли, женщина - в первую очередь Бакуго смотрит на силу. Другие качества его волнуют меньше, хоть он и признаёт ум Яойрозу, упорство задрота-Деку, хладнокровие Шото Тодороки, в конце концов. То-до-ро-ки Шо-то. Когда вам говорят не думать о зелёной обезьяне, о чем же вы начинаете думать? Когда Бакуго запрещает себе даже думать о Тодороки Шото, тот, как назло, не выходит у него из головы. Чувство, зародившееся искрой, перерастает в пожар, сжигающий прежде всего самого Бакуго. Он не может не отмечать превосходные тактические и стратегические способности Шото, его лёгкость в управлении причудой и непоколебимое - исполинское! - спокойствие. Последнее даже раздражает - порой Бакуго хочется схватить Шото за запястье и давить до костяного крошева: быть может, тогда на красивом отрешённом лице проступит что-то кроме безразличия. Бакуго не понимает, как можно прятать эмоции под толстым слоем льда и тушить собственный же огонь; ему хочется пробить ледяную толщу, достать оттуда Тодороки, и, хорошенько вмазав по смазливому лицу, прокричать: Где твоё пламя, Шото?       Чёртов задрот кричал на фестивале о "твоей силе", Бакуго хочет сказать ему то же самое, но не может - изо рта не вылетает ни звука. Шото никогда его не слышит: проходит мимо, леденит отстранённым взглядом и ни разу не смотрит на Бакуго, как на равного. Кацуки горит, в глазах Шото - серый мартовский лёд и ни намёка на всепоглощающее пламя. Где твой огонь, Шото? Бакуго знает, что сделает всё возможное, лишь бы птица-феникс вновь возродилась из пепла. Шото же ничего не нужно - в коконе безразличия слишком уютно, а вакуум вокруг совсем не давит. Сквозь него до Шото может достучаться лишь один человек, только, вот незадача, он уже давно мёртв. По крайней мере, так написано в документах. По крайней мере, из дома вынесены все его вещи. По крайней мере, это не он теперь состоит в Лиге Злодеев и совсем не его огонь выжигает глаза дочерна. Шото протягивает руку, и васильковые искорки пламени льнут к ладони, не обжигая.       Глаза напротив напоминают небо, готовое разразиться дождями: они тёмны, взгляд их тяжек, горек и сумрачен. Шото думает, что нет ничего лучше ледяного ливня вперемешку с молниями, но Даби недовольно тянет его за волосы и прикусывает за шею, мол, не отвлекайся. У Шото всё тело усеяно укусами Даби - Шото до отчаяния хочется назвать его Тойей - а тому нужно всё больше и больше: порой он замирает с приоткрытыми клыками над загривком Шото, прикидывая, куда бы лучше поставить метку. Шото не позволяет: дело даже не в том, что по их жилам течёт одна и та же кровь, не в том, что они по разные стороны баррикад, просто Шото не позволит пометить себя ни одному альфе. То, что он омега, не значит, что он подчинится кому-либо, даже если это собственный брат, к которому тянет преступно и непреодолимо. Иногда Шото безумно хочется поддаться этой иррациональной тяге, но голос разума кричит-вопит-умоляет, чтобы Шото прекратил их редкие встречи, сдал полиции и, наконец, выкинул его из головы. Шото усмехается: как можно забыть часть себя?       Их суть одинакова, внутри них обоих горит пламя, но пламя это различается: один горит, чадит тёмным дымом разъедающей ненависти, второй же почти потух. Вечные льды не по зубам ни одному пламени, даже тому, что ласково проходится по ладоням, вовсе не обжигая. Шото не теплеет ни на градус: всё, что его интересует - сила, сила и признание Старателя. Шото не может назвать его отцом даже мысленно. - Лгун, - шепчет Даби ему на ухо, обдавая жарким дыханием, - ты всегда хотел внимания отца, больше чем кто-либо в нашей чёртовой семейке. Я даже ревновал порой. - Старателя? - с мрачным весельем спрашивает Шото. - Тебя, - отвечает Даби, но Шото от его признания ни жарко, ни холодно. Он слишком устал играть с огнём. Бакуго этого не понимает напрочь. В его черепушке слишком мало извилин и слишком много необоснованной агрессии - по крайней мере, так думает Шото. Бакуго о себе совершенного иного мнения: он - лучший, первый, альфа, и омега ему положена тоже лучшая. Равная во всём. Тодороки в рот имел Бакуго с его непомерным самомнением, но тот с таким отношением в корне не согласен и всё продолжает нарываться. Его запах вполне приятен - розовый перец и мускус, но Шото от него воротит: ему больше по нраву запах озона и молний, живого пламени, не запертого в границах костра. Пламя всех Тодороки - обоюдоострый меч, лишь дай ему волю, отпусти контроль - сожрёт, обглодает до кости, выжжет дочерна глазницы. Отец держит свой огонь в узде, Шото же тушит догорающие угли, но Даби - Тойя! - протягивает ему руку и тлеющий огонь вспыхивает с небывалой силой.