Sinister Kid

Каждое утро Савада собирает себя по кусочкам. Во рту горчит, и не то блевануть тянет, не то сдохнуть. Но Тсуна берёт с тумбочки пачку и закуривает не вставая с постели. Внутренности плавятся. К этому почти можно привыкнуть за семнадцать то лет жизни. Тсуна знает, что он в своей комнате, на втором этаже родительского дома. Ещё он знает, что вчера около четырёх вечера его сбил пьяный водитель. Тсуна не знает какое сегодня число. Нана порхает по кухне мурлыча что-то себе под нос и не замечает как сын, прошлёпал босыми ногами прямиком к холодильнику в одних трусах и ужасной, старой футболке. Нана вообще его не замечает. И к этому Тсуна привык точно так же как и к плавящимся внутренностям. То есть никак, на самом-то деле, просто с этим приходится жить. Тсуна не уверен что живёт. Тсуна бы назвал это "недодыхает". Нана его не замечает. Нана вообще-то не помнит, что у неё есть сын. У неё на тумбочке, ровно там же где у Савады пачка дешёвых сигарет, пузырёк с таблетками. Тсуна делает вид, что снимает здесь комнату. Нану это не беспокоит. Смех у Тсуны резкий и хриплый, ему самому мерзко, но Савада смеётся с любой херни так громко, что оказавшиеся рядом люди морщатся. Тсуна знает что они думают. Тсуна тоже считает себя бесячим уродом. Тсуна смеётся ещё громче пытаясь казаться живым. Получается хуёво. Внутренности плавятся. Тсуна смотрит на ребёнка в костюме. Кажется, смотрит. Тсуна не уверен. Тсуне вчера бухая гопота размазжила бошку зубами в бордюр как в том сраном фильме про скинхедов. Челюсть болит и Саваде страшно открыть рот, чтобы зубы не выпали. Этого не случится. Они у него крепкие, почти белые, все двадцать восемь без единого пятнышка или скола. Тсуна курит уже лет десять. Тсуна шесть часов назад захлёбывался ошмётками собственной челюсти, блюя на асфальт кровью и осколками зубов. Внутренности плавятся. Тсуна закрывает глаза и тянется к сигаретам на тумбе. У Савады нет шрамов. Совсем, не одного, даже самого крохотного. Его кожа идеально чистая, без синяков и ссадин. На днях его спустили с лестницы. Потому что это весело. Тсуна свернул шею. И правда, блять, весело. Савада смотрит на мир старым битым стеклом из под дешёвого пива вместо глаз. Савада встречает мир дебильно-широкой улыбкой с идеальными зубами. Мир бьёт стекло в мельчайшее крошево день за днём, ломает улыбку в кривизну боли. В семь утра всё начинается снова. Чужое призрение Савада тоже встречает с дебильной улыбкой. Класс замер в ожидании шоу. Новенький оправдывает чужие ожидания, с ноги переворачивая стол, исписанный различной похабщиной и сомнительными пожеланиями. Некоторые вышли из под руки самого Тсуны, когда кости не ломаются до прихода в школу. Большинство - нет. Новичок почти рычит, забивая стрелку после занятий. Тсуна улыбается. Тсуна не уверен, что доживёт. Шансы где-то пятьдесят на пятьдесят. Внутренности плавятся. Савада чувствует как внутри всё кипит, разъедая тело изнутри. Почти не больно. Кровь в глотке перебивают дешёвые сигареты и клубничная жвачка. Тсуна доживает до стрелки и стоя за школой растягивает губы в той самой дебильной улыбке. Новичок орёт что-то слишком живо и яростно для того у кого не дрожат руки. Тсуна видит зелёные осколки и думает об иностранном пиве в зелёных бутылках, как по телику. Было бы круто попробовать, думает Савада прикуривая от динамита. Фитиль почти догорел и один из них умрёт секунд через десять. Тсуна знает кто, потому что его самого там видеть не рады. Савада ухмыляется непривычно по-блядски и кидается на замершего Новичка. От пинка в живот тот отлетает в ближайшие кусты, а Тсуна падает спиной на пыльную землю от отдачи. Взрыв десятка шашек самопального динамита гремит секунды через три. Этого хватает чтобы разнести его внутренности на ближайшие метров двадцать вокруг. Ребёнок появляется внезапно. Как крыса или таракан, просто сам по себе завёлся в доме. Никто ничего с этим не сделал. Савада пытается готовить для пацана какой-никакой завтрак и даже почти не роняет туда пепел. Нана только рада приглядеть за мальчиком. Женщина думает, что в её годы молодёжь была как-то по-приличнее. Тсуна не говорит, что пацан ему не сын. Тсуна не спорит с сумасшедшими. Ламбо, похоже, тоже. Ему достаточно того, что не выгнали. Тсуна зовёт его крысёнышем и ворует в магазине упаковку омерзительно химозных конфет. Сладки-сладких. Аж до тошноты. Ламбо они нравятся. Он никогда прежде не пробовал конфеты. На крыше собралась, кажется, вся школа. Такеши плевать. Наверное. На самом деле, он сам не уверен. Возможно, он хочет, чтобы они смотрели. Возможно, он хочет, чтобы кто-то его остановил. Возможно, Такеши заебался и уже ничего не хочет. До земли всего четыре этажа, падать лучше головой вниз иначе нихера у тебя не выйдет, парень. Об этом Такеши говорит Савада. Тсуна стоит у самого края. Ближе к бездне только Такеши. За ними толпа, замершая в болезненном ожидании. И злой Хибари. Такеши думает, что если его не убьёт падение, это сделает Кёя. Тсуна смеётся громко и хрипло с таким видом будто умеет читать мысли. Тсуна говорит ему посмотреть на последствия. Тсуна летит головой вниз. Сухая земля с радостью принимает пролитую кровь, будто изголодавшийся алтарь или чудовище из книги Кинга. Приехавшие криминалисты собирают разлетевшиеся мозги и внутренности по пакетам ещё часа четыре. Кто-то шутит, что у Савады всё же был мозг, но никто не смеётся. На следующий день Тсуна царапает на парте что-то тупое и похабное весь урок истории. Над этим тоже никто не смеётся. У Тсуны плавятся внутренности. Такеши думает, что не стоит заставлять криминалистов часами собирать свои размазавшиеся по земле останки. Он не уверен откуда эта мысль. Он вообще не уверен, что она его. У некоторых гнев бьёт через край, так что сам почти захлёбываешься. Эти чувства сочатся сквозь трещины самоконтроля будто сквозь старую плотину. Не у всех есть плотины. У Монстра, например, её нет. Потому что он ненавидит рамки и уже давно собственноручно разъебал её к чертям. Его гнев это извергающийся вулкан. Окажешься слишком близко - умрёшь, не успеешь сбежать - умрёшь, попытаешься остановить - умрёшь особенно болезненно. Тсуна не пытается останавливать. Или бежать. Вообще-то, Савада каждый раз оказывается слишком близко и это настолько закономерно, что никто уже не обращает внимания. Кроме Монстра. Это действительно странно, думает Савада. Потому что прекрасно знает, что никто не помнит. Это весело, думает Савада. Почти как свернуть шею на лестнице. Тсуна смеётся от собственной тупой шутки. Хрипло и резко. Пиздец раздражающе. Он зовёт Монстра по имени и тот рычит так зло и гортанно, как не может ни один человек. Это правильно, думает Савада. Монстрам так и положено, думает Савада, захлёбываясь кровью, заполняющей пробитое лёгкое. В безумных серых глазах Монстра за гневом проступает не понимание. Тсуна кривит губы в ухмылке и булькающе смеётся, брызкая кровью. Тсуне плевать, что будет с телом. Мясо гниёт быстро. Горит ещё быстрее. Внутренности плавятся. Савада смотрит в небо и закрывает глаза. Внутренности плавятся. Савада открывает глаза и смотрит на почти белый потолок. Семь утра. Тсуна всё так же не знает какое сегодня число. Ни на одного из Сасагав не возможно смотреть прямо. Это всё равно что пытаться смотреть на солнце – склеру спалит к хуям собачьим. Тсуна смотрит. Ему, в общем-то, плевать и на них и на солнце. Бутылочные осколки отлично пропускают свет. Если бы кто спросил, Тсуна честно сказал бы, что ему нравятся и Рёхей и Киоко. Потому что они тёплые. Не как безжалостно палящее летнее солнце, костёр или старый обогреватель в его комнате. Нет, они больше похожи на то тепло за золотыми воротами. Тсуна как-то бывал в раю. Не то чтобы ему не понравилось, но один маразматичный дед был ему явно не рад. Не то чтобы с рогатым парнем снизу дела обстояли иначе. Тсуне нравились оба Сасагавы, потому что от них пахло тем самым недостижимым теплом. И Савада не стеснялся при любой возможности лезть к любому из них. Право слово, сломанная челюсть совсем не большая плата. Тсуна прекрасно знает, какая у него репутация. Тсуне плевать. Рядом с этими людьми бурлящий внутри суп из требухи будто кто-то резко ставит на минимальный огонь. Это почти не больно. Тсуне нравится не чувствовать боль. Это редкость, которую он ценит. Если бы кто-то спросил, то Тсуна бы честно ответил: он одинаково любит обоих Сасагав. Но никто не спрашивает, а Тсуна не считает слова такими уж важными. Мало кто задумывается, насколько холодно в аду. Тсуна думает, что в этой стране вообще мало кто задумывается про ад. Тсуне, в общем-то, плевать. Тсуне, в общем-то, здесь не рады. Ему, наверное, всё же нигде не рады и Савада устал об этом беспокоится ещё за первые десять лет жизни. Сегодня Тсуну застрелили копы. Случайно, конечно. А может это было и не сегодня. Тсуна плохо ориентируется в датах. Саваде даже почти не обидно. Жаль только что мелкий крысёныш опять остаётся только на Нане. Тсуна сегодня украл ему очередную пачку конфет. Или не сегодня. Это не так уже и важно. Тсуна бродит неприкаяной душой в самом буквальном смысле и ждёт. Не так уж важно чего, просто всё что он может - ждать. Тсуна надеется что в этот раз не пройдёт целый грёбаный год. В прочем, даже это вряд-ли кто-то заметит. В аду холодно. Тсуна думает "адски" и в голос ржёт, хрипло и резко. Всё ещё пиздецки раздражающе. Здесь всем на это плевать. Тсуне плевать в любом случае. Везде бесит одинаково. В аду почти хорошо. Внутренности не плавятся. Они примёрзли кровавой кашицей на стенках, как лёд в морозилке которую годами никто не чистил. Тсуна чувствует внутри себя мясной студень из требухи и старается не думать когда последний раз ел. Тсуна по привычке тянется к карману за сигаретами. Сигарет нет. Они остались у простреленного куска мяса где-то в Намимори. Тсуна думает "блядство", и идёт дальше меж ледяного полымя под душераздирающие крики грешников. Тсуна видит множество мертвецов, почти таких же как он. Только их отсюда не выпнут рано или поздно. Тсуна не уверен, чего испытывает к ним всем больше: зависти или жалости. Мертвец со странными, разными глазами просто оказывается одним из многих. Савада не хочет задумываться на кой чёрт этот тип увязался за ним. Они не разговаривают. Тсуна стреляет у кого-то из мелких бесов какое-то сомнительное курево без фильтра и прикуривает от адского пламени. Разноглазый мертвец смотрит на него как на дебила или смертника. Тсуна улыбается во все зубы и не отрицает ни того ни другого, не став упоминать о том, что они оба тут мертвы. Для Тсуны это просто очередной раз. Для Разноглазого это уже не актуально. Они ходят долго. Тсуна не знает сколько, проблемы с датами никуда не деваются даже если нет ни дат не смены времени суток. Саваде не нравится молчать, ни здесь ни там, так что он трещит без умолку. Травит тупые шутки, отпускает сомнительную похабщину не говоря ни о ком конкретном, и просто говорит-говорит-говорит. Разноглазый выглядит так, будто готов его убить ещё разок. Тсуну это не пугает. В конце-концов, куда он потом отсюда денется, в Детройт что ли? Разноглазый молчит, злится, но почему-то не уходит. Тсуна продолжает говорить и бесяче смеяться, как всегда хрипло. И стрелять у оказавшихся поблизости бесов сигареты. Тсуна точно знает в какой момент всё кончается. Или начинается, тут уж как посмотреть. Внутренности плавятся, и на корне языка опять чувствуется кровь и тошнотворная горечь. Тсуна кривит губы в дебильной улыбке, выходит даже почти не ломано. Тсуна говорит Разноглазому "свидимся", и закрывает глаза. Потолок как всегда почти белый, на часах привычные семь, а Тсуна всё так же не знает какой сегодня день. Савада не видел тонкой ухмылки мертвеца, не видел странного блеска в красно-синих глазах. И почти змеиного шипения в ответ тоже не слышал. Ещё как свидимся, Вонгола...