Лукоморье двадцать первого века

В пустых коридорах дышалось не в пример легче. Из-за закрытых массивных дверей едва слышно поскрипывали старые столы и шелестели тетрадные листы. Между колоннами в холле тихонько шумели ноутбуки счастливчиков, у которых в расписании стояло окно. К прохладному мрамору стен первого этажа так и тянуло прислониться гудящей от усталости головой, но время поджимало, а дорога до нужной аудитории при плохом раскладе могла затянуться. Особенно опасен был участок пути, проходящий через правое крыло, в котором, — Сережа точно знал, — прогуливал свою пару Пестель. В неровных и по-весеннему робких солнечных лучах кружились поблескивающие пылинки, чесался нос. Настроение поднималось само собой, стоило только почувствовать на щеке солнечное тепло или поймать краем глаза разбушевавшуюся на улице зелень. Хотелось в город или даже куда-нибудь в деревню. Вырваться, надышаться еще совсем не пыльным воздухом, измазаться в мокрой после весенних гроз земле. Так закончилась предыдущая весна, и так хотелось провести весну эту. Со смехом, предвкушением соленых ветров с залива, догонялками по парку и ворчанием старушек у подъездов. Но пока на носу маячил только конец учебного года, недовольный вечно чем-то куратор и тоскливое протирание штанов за ноутбуком. К лету сил почти не оставалось даже на поездки за город с друзьями и единственной причиной, по которой они все всё еще не покрылись плесенью за своими рабочими столами была редкая, но необходимая забота со стороны самых неусидчивых членов их компании. Бестужев, например, располагал слишком большим запасом свободного времени, чтобы проводить его так же, как Сережа и слишком большим запасом беспардонности, чтобы его об этом постоянно извещать. К тому же, деля квартиру с Мишей, оставаться в стороне от его затей было попросту невозможно. Иногда даже получалось выбираться куда-то дольше чем на час почти полным составом. Тогда светящийся удовольствием Бестужев показательно сдувал книжную пыль с недовольно ворчащего Рылеева, пока Сережа пытался на ходу дописывать что-то с телефона, тихонько советуясь с Пестелем. Идиллия длилась ровно до того момента пока Миша не замечал бессовестное игнорирование всей прелести окружающего мира и не отбирал у друзей гаджеты. Паша считал такие меры чересчур радикальными, Сережа тихонько улыбался, смахивая с вспыхнувшего экрана часов очередное уведомление. Иногда действительно хотелось послушаться озорно блестящего глазами Мишеля. Старая паркетная доска скрипнула под ботинком, заставляя кого-то примостившегося на широком подоконнике испуганно дернуться, роняя лежащий рядом рюкзак на пол. Приколотые к переднему карману значки печально лязгнули, блеснув на солнце. — У тебя же пара? — выгнул бровь Сережа, облокачиваясь поясницей на подоконник рядом с незадачливым прогульщиком. — У меня Мордвинов, — поморщился Мишель, легко свешиваясь с насиженного места, чтобы поднять рюкзак, — Заменяет. То еще удовольствие. И поднимает хитрющие глаза на Муравьева. — А вот у тебя как раз пара, — деловито отряхивает значки, отправляя десятки солнечных зайчиков прыгать по стенам коридора. В прогретом солнцем воздухе кажется, что и сам Бестужев плавится, растекается медом и золотом, хотя на самом деле он только задорно улыбается, морща уже начавший покрываться веснушками нос. — И то верно, — спохватывается Сережа, отталкиваясь от подоконника, — Мордвинов, кстати, группу раньше отпустил, — бросает через плечо под недовольное ворчание он, уже шагая дальше. На Защиту лучше и правда не опаздывать. Миша тем временем копошится еще пару минут на своем подоконнике, пытаясь запихнуть рассыпающиеся блочные листы в одну папку, но скоро бросает это бесполезное занятие — на воздух, под весеннее солнце хочется сильнее. Как раз заканчиваются понемногу занятия: распахиваются со скрипом двери аудиторий, выпуская в коридоры шумную уставшую толпу студентов самых разных направлений, так что Бестужеву ничего не стоит затеряться в толпе, усердно делая вид, что он тут и был всегда — в потоке самых активных и трудолюбивых студентов. В соседнем коридоре его так же ловко выцепляет из толпы Рылеев, утомленно обмахивающийся какой-то тетрадкой и сразу же тянущийся за Мишино плечо в попытке открыть окно. Душно невероятно, но рама оказывается стандартно без ручки, так что приходится смириться, с неизбежными мучениями на протяжении всего перерыва. Вибрирует в кармане телефон, и Миша, с трудом пытаясь удержать спокойное выражение лица, уведомляет, что пару старшего курса отменили. — Ты радуешься возможности прогулять весь оставшийся день или тому, что прогуляешь ты его с Сережей? — ухмыляется из-за своей тетрадки Рылеев, шуточно получающий по лбу. Сам он прогуливать вроде бы не собирался, но смотреть на такого счастливо-беспечного Мишеля и не принимать участие в общем саботаже оказывается выше его сил. Очень вовремя из толпы выныривают Пестель с Муравьевым, очевидно только что о чем-то жарко спорящие. — Мы куда-то идем? — загорается привычным восторгом Мишель, притягивая к себе Сережу для объятий. Кто-то окликает Рылеева, вынуждая отвлечься и помахать тетрадкой, у Пестеля звонит телефон. Бестужев только оскорбленно отворачивается, утыкаясь носом в сережино плечо, чтобы оттуда бросать недовольные взгляды на друзей и жаловаться скорбным шепотом Муравьеву на ухо. Какой-то внезапно вытолкнутый потоком студентов парень врезается в Сережу, едва не лишая его равновесия, и заставляя Мишу расцепить руки, чтобы не упасть самому. Взъерошенный и бесконечно-уставший студент, сделав еще пару шагов, бессильно сползает по стене вниз, сжимаясь и откидывая голову назад, прикладываясь затылком о стену. Первым к нему бросается Муравьев. — Эй, ты как? Порядок? — рядом наклоняется над сидящим Бестужев, хватая его за плечо в попытке обратить на себя внимание, тянет за руку, пытаясь поднять. Попытка проваливается, когда у парня снова подкашиваются ноги, и только Сережа с Пашей предотвращают его неприятное столкновение с полом. Держаться в вертикальном положении ему оказывается слишком тяжело, поэтому приходится придвинуть стоящую неподалеку банкетку к ближайшей лавочке — уж больно высоким оказывается парень. Миша оперативно извлекает из рюкзака бутылку воды, настойчиво впихивая ее в руку еще слабому студенту, и с беспокойством наблюдает как тот делает небольшой глоток. — И не настолько у нас жарко, — тянет из-за пашиного плеча Рылеев, чуть хмурясь, — Нормально? Кондратий оглядывает поднявшего голову парня как будто на предмет видимых повреждений, но, не найдя ничего интересного, снова переключается на растерянное выражение лица незнакомца. — Вроде, — срывается на хрип тот, тут же досадливо морщась, — Где я? Парни переглядываются, и только Мишин взгляд, очевидно, удерживает Пашу от какой-нибудь не самой приятной шутки. Тот кривит в усмешке уголок губ, отворачиваясь и принимаясь что-то быстро строчить в телефоне, то и дело встряхивая раздраженно запястьем со сползающим кожаным браслетом. На фоне таких же пестрых студентов, снующих от аудитории к аудитории, он выглядит даже слишком органично, отмахиваясь от идущих мимо знакомых и приветственно кивая проходящим преподавателям, изредка бормоча что-то себе под нос. — В Хогвартсе, — хихикает Мишель, забирая обратно свою бутылку, под вздох Муравьева. Тот присаживается по другую сторону от незнакомого парня, переглядываясь с Кондратием. Рылеев только пожимает плечами недоуменно, и прокашливается, привлекая к себе внимание. — Нам же не придется везти тебя в больницу, да? — улыбается тот, расстегивая жилет и снова принимаясь обмахиваться тетрадкой, — Это — Восточное крыло. Тебя как зовут-то? — Николай, — автоматически выдает парень, чуть хмурясь и напряженно оглядываясь. Кондратий неловко переглядывается с Бестужевым. Тот только жмет плечами, с удивлением разглядывая сидящего на лавке парня. Высокий, с честными светлыми глазами и каким-то напуганным выражением в них. Ситуацию спасает наконец разобравшийся со своими делами Пестель. В пару шагов он преодолевает расстояние до все еще молчащего парня, подхватывая его за плечи и придерживает, помогая оставаться на ногах. — Ну-ка, пойдем, — мелькают перед глазами сидящего Николая свернувшиеся на предплечьях татуировки, хищно выглядывающие из-под закатанных рукавов, — Пойдем, пойдем. Проводим тебя на воздух, а то так и не очухаешься. Пестель торопится, оглядываясь на друзей. Идут молча, пропуская только вперед себя шумную стайку первокурсников с звенящими брелками на сумках и компанию стучащих каблуками девушек со Знахарского. Миша глубоко внутри радуется, что наконец-то ввели запрет на колдовство в коридорах, потому что не нужно объяснять чье-нибудь волшебство. И даже несмотря на то, что при желании запрет запросто игнорируется, сейчас излишняя осторожность администрации играет им на руку. Рядом тоскливо вздохнул Рылеев: день начинался слишком хорошо, чтобы закончиться на такой же радостной ноте. По крайней мере учебный день. Порывом майского ветра из открытых дверей взлохматило волосы, и Миша, сам не замечая, радостно улыбнулся, предчувствуя свободу. Пара ступенек, неприметное крыльцо, притаившееся между громадными голубыми елями, под весенним солнцем приобретающими какой-то изумрудный оттенок и их компанию, вместе с еще пол сотней таких же замученных студентов вынесло на улицу мимо усмехающегося охранника, прикуривающего от старой зажигалки с позолоченной надписью «Керчь». Солнце ударило по глазам, заставляя поморщится. Восторженно вздохнул и замер за правым плечом Сережа, и Миша буквально кожей ощутил его радость. Запахло свежей травой и сыростью мокрого после полива коммунальщиками асфальта. Толпа обтекала их, как будто даже не замечая. Студенты разбегались в разные стороны, обнимались у машин, спешили в сторону метро или старались побыстрее скрыться в тени парковых деревьев, чтобы наконец-то вытянуть ноги на прохладной траве. Вдалеке раздался глуховатый колокольный звон, вспугнувший стаю белых голубей, и они серебристо заблестели на чистом небе, закружившись над пятиэтажками. Как будто ухмыльнулся Мише сидящий на скамейке рыжий кот, лениво моргнув одним глазом и прогнувшись в спине. Зима давно прошла, так что он больше не пытался пробраться в теплые стены Университета мимо доброго, но бдительного охранника, исправно подкармливавшего его на заднем дворе. — Все, бывай, — хлопнул Николая по плечу, Пестель, отводя на достаточное расстояние от крыльца, чтобы защитный купол снова смог сомкнуться у них за спиной, надежно маскируя вход в магическое крыло Университета от обывателей, — Не падай больше в обмороки, не гуляй по малознакомым коридорам и не разговаривай с незнакомцами, — дал напутствие Паша, снова отвлекаясь на телефон и тут же принимаясь выяснять с кем-то отношения, раздраженно поджимая губы. Мише оставалось только подцепить друга под локоть и увлечь вслед за уходящей компанией, в последний раз обернувшись на так и оставшегося стоять в растерянности Николая. — Он странный, — задумчиво роняет Рылеев, подковыривая носком ботинка плохо уложенную плитку у какой-то кофейни. Нахождение в кафе под кондиционерами расценивается Мишей, как самое настоящее преступление, поэтому кофе берут на вынос, стараясь поскорее затеряться в узких нетуристических улочках подальше от раскаленных солнцем проспектов и толп людей. Сережа устало трет переносицу, бросая взгляд на часы и мысленно отмеряя время до захода солнца, когда Миша потянет его домой. Почему-то начинает с новой силой наливаться тяжестью голова, но все еще радостный отчего-то Мишель рядом не позволяет окончательно выпасть из реальности в свои мысли. Охристо-желтые стены домов вокруг почти сливаются с жилеткой Кондратия, то ли дополняя, то ли убивая всю прелесть пейзажа. Где-то позади остаются нежно любимые Бестужевым Этажи с шумными подростками, толпящимися на раскрашенных лестницах и странной едой, заворачиваемой в крафтовые пакеты. Миша Питер любит несмотря ни на что. Ему не мешают ни медлительные туристы, ни неформальные школьники, ни слишком энергичные императоры и императрицы в дешевых костюмах, наводнившие весь исторический центр. Бестужеву тут затеряться как нечего делать. Они тут все совсем не выделяются, потому что на фоне идущих мимо неформалов пара браслетов или какие-то амулеты — совсем незаметная ерунда. Питер — город свободы и революций, о которых так любит писать Кондратий. Пыльные улицы с непрекращающимися дорожными работами такие же привычные, как и недовольное ворчание Рылеева, вызванное новыми вывесками магазинов на старых фасадах. Почему-то именно тут дом ощущается домом, хотя Сережа все еще чувствует городскую пыль, масляным слоем оседающую в горле. — Кто странный? — отвлекается от телефона Паша, убирая его, наконец, в задний карман. — Ну Романов, — закатывает глаза Рылеев, взмахивая руками. Ветер распахивает не застегнутый жилет, делая его похожим на крылья мотылька. Миша оборачивается на него, удивленно приподнимая брови и оглядываясь на вынырнувшего из своих мыслей Сережу, теперь тоже следящего за разговором. — Подожди, — трясет головой Бестужев, — Тот самый Романов? Паша сзади издает какой-то звук, подозрительно напоминающий ехидный смешок, но Мише слишком удивительно, чтобы обращать на такие мелочи свое внимание. — Ну, да, — с сомнением оглядывает его Рылеев, — Младший брат императора, Николай Павлович Романов. Сколько ему лет я не помню, но ты можешь погуглить. Миша мотает головой, стряхивая с лица недоумение и снова ярко улыбается, подсмеиваясь над собой. — А я думал он один не ходит. Только с охраной, там, не знаю… Личность-то известная. Сзади уже совсем в голос фыркает Паша, очевидно, искренне забавляясь. — Настолько очевидная, что ты не узнал его с расстояния меньше метра, — ухмыляется Пестель, переглядываясь с улыбающимся Муравьевым. — У меня зрение минус два! — оправдывается Мишель почти обиженно, больше играя на публику, чем правда обижаясь. Улыбается лукаво, наслаждаясь пойманным вдруг шутливым настроением. Среди рабочих будней такое — редкость, оттого еще радостнее чувствовать покалывающее на кончиках пальцев удовольствие. — Меньше метра, Миш, — хмыкает Паша, наблюдая за гримасами Бестужева. Тот дуется уж слишком натурально, но спотыкается на ровном месте, чудом оказываясь подхваченным Муравьевым. Он рефлекторно еще пару секунд придерживает непутевого Бестужева и неохотно разжимает пальцы, с мягкой улыбкой ероша и так растрепанные волосы. — А вообще, — подает голос Рылеев, метко отправляя стаканчик из-под кофе в урну, — Я согласен, очень странно. Тем более с учетом последних заявлений Сената и нестабильной обстановки. Миша напрягается, разом сбрасывая с себя игривый настрой, когда замечает, как рядом мрачнеет Муравьев. Тот внешне никак своего отношения не показывает, но что-то дребезжаще-натянутое внутри, подсказывает Бестужеву, куда смотреть, чтобы точно заметить и как будто потемневшие глаза, и поджатые губы, и чересчур прямую линию плеч, хотя в последнем он и не уверен. Порыв ветра бросает Мише в лицо горсть песчаной пыли с проспекта, заставляя глаза заслезиться, и разом отвлекая внимание Сережи с внутренних переживаний на Мишеля. — На самом деле, — встревает Пестель, окидывая внимательным взглядом Муравьева, — Логики в этом точно нет, потому что все низшая нечисть уже давно жаждет крови, даже не смотря на убийство сенатора. Миша шлепает его ладошкой по руке, бросая недовольный взгляд из-под челки. — Перестань, — шипит раздраженно, переплетая пальцы с снова напрягшимся Сережей, — Мы же договорились. — Вот именно, — кивает Рылеев, ежась и все-таки застегивая жилет обратно, — Сколько можно? Отец Сережи пострадал за свои политические взгляды, мы знаем, что он разрабатывал проект объединения. Логично, что не все горят желанием показываться людям на глаза после стольких лет жизни в подполье, — Кондратий бросает взгляд на Сережу, дожидаясь его неохотного кивка и продолжает, — Низшая нечисть уж тем более не хочет афишировать свое существование для тех, посредством кого она кормится. Это как минимум не этично. — Это была всего-навсего демонстрация силы, — медленно выдыхает Муравьев, игонорируя веселое фырканье Миши, — Ему не повезло. Мы не были с ним настолько близки, поэтому перестаньте разводить драму. Времени прошло достаточно, намного острее сейчас стоит вопрос о древних родах и наследовании силы, чем о чем-то еще. — Они не свернули проект, — возражает Миша, чуть дергая сережину руку. Он внимательно наблюдает за чужими эмоциями, позволяя разлиться внутри жаркой волной гордости. — Конечно, не свернули, —кивает Сережа, выдыхая и запрокидывая голову — Какой он после этого император, если его можно силой принудить к решению. Они замолкают, так ни к чему и не придя. Расходятся по домам уже вечером, под желтоватое перемигивание фонарей и целующую лицо прохладу, чтобы уже ночью продолжить начатый разговор в общем чате и не выспавшимися явиться утром обратно в Университет. К первой паре нужно только Сереже, поэтому, когда в аудитории появляется проспавший и обиженный на весь мир Миша, Рылеев только ободряюще протягивает ему термос. Бестужев, правда, от кофе отказывается, предпочитая оставаться в состоянии полусна и отключиться сразу же, как закончится перекличка. — Садисты, — бормочет Бестужев, что-то написывая в личные сообщения Муравьеву, — Вот кто ритуалистику первой ставит? — Тот же, очевидно, кто практику — последним. Чтобы уж наверняка добить, — хмыкает под боком Кондратий. Он как раз выглядит подозрительно бодрым на фоне остальных. Слишком довольный чем-то, чтобы вместе со всеми наслаждаться утренним спокойствием преподавателя. Мечтательно разглядывает кружащиеся на свету пылинки и даже не морщится, когда мел противно скрипит по доске, вызывая у других вспышку зубной боли. — Сереже дают отпуск, — все-таки не удерживает в себе бурлящий восторг Рылеев, не отводя взгляд от относительно оживившегося Мишеля. — О, как, — приоткрывает глаз тот, пытаясь сделать попытку принять вертикальное положение, — Это в честь чего? Он же там вроде чем-то архиважным и чрезвычайно секретным занят был. — Он сказал, что у него заканчивается испытательный срок и его утверждают на должность, поэтому дают отдохнуть. Восстановить силы, к семье съездить там, — светится Кондратий, едва не пропуская свое имя на перекличке. Отмахивается от лениво поднявших головы одногруппников и возвращается к диалогу, игнорируя хмыканье преподавателя, — Приедет со дня на день, как только уладит оставшиеся дела! И едва ли в ладоши не хлопает, беспокойно ерзая на месте. Манжеты свободной рубашки то и дело мелькают перед глазами у Бестужева, вынуждая его из последних сил сопротивляться сну и создавать хотя бы видимость погруженности в беседу. — И на сколько он в наши края? — давит зевок Миша, приоткрывая другой глаз и съезжая ниже на стуле, чтобы ползущее по небу солнце на светило в лицо. Рылеев недовольно морщится, оглядывая слишком спокойного товарища, но ничего не говорит, очевидно, не желая отвлекаться на недостойные его сегодня житейские препирательства о ценности поддержки друзей. Еще пару минут он уделяет восторгу относительно новой работы Трубецкого, впрочем, не вдаваясь в подробности, и, наконец, стихает под недовольным взглядом повысившего голос преподавателя, скрываясь за тихо гудящим ноутбуком. Сбоку почти не слышно доносится вздох неудобно уткнувшегося в рукав собственной толстовки Бестужева, вид которого, несмотря на его бессовестное неумение вовремя радоваться вместе с другом, вызывает странное умиление. Обычно беспокойный, с резкими движениями рук и выразительной подвижной мимикой, сейчас он больше похож на героя картины какого-нибудь старого мастера, пишущего свои шедевры с потаенным смыслом и множеством символов. Мишин символ — мятая толстовка, накинутая поверх слегка великоватой ему футболки и тени под глазами в сочетании с яркой лукавой улыбкой, браслеты на запястьях и сталь в голосе, ошибочно принимаемая за что-то игриво-плавкое. Рылеев зарывается пальцами в волосы, пытаясь хоть ненадолго сосредоточиться на лекции, но момент безнадежно упущен, доска уже вдоль и поперек исписана множеством непонятных формул. Очевидно, в конце недели все-таки придется идти на поклон к старосте, выпрашивать конспекты для себя и шалопайничающего Миши. Впрочем, слишком долго совесть его тоже не мучает, потому что ритуалистика успевает надоесть всем, включая лектора, поэтому остаток пары они проводят, занимаясь своими делами, вздыхая о безвозвратно потерянном времени. В аудитории студенты самых разных направлений от знахарства и до артефакторов, но фактически, предмет пригодится лишь немногим, которые в конце концов решат все-таки углубляться в ведовство. Уже в следующем году этого предмета у них не будет, и можно будет счастливо выдохнуть прямо в лицо надвигающимся новым дисциплинам. Не то, чтобы Рылеев жалел, но иногда все-таки скреблось что-то тоскливое внутри, нашептывающее, что зря он не поехал поступать на журфак в Москву. Рефлексия продолжалась ровно до первого позыва магии, и тоска по так и не сбывшемуся исчезала до следующей меланхолии. Уже в коридоре, стоя в компании других старшекурсников, Кондратия с Мишей дожидаются друзья. Шумная толпа уставших студентов то беспокойно гудит, то обсуждая последние новости, то взрывается чьим-то смехом, переходящим в зевки. Разморенная духотой коридоров и аудиторий почему-то совсем не спешит расползаться по домам, поначалу удивляя Рылеева, но только вглядевшись повнимательнее он вспоминает, что на сегодня было запланировано какое-то мероприятие в одном из многочисленных клубов, поэтому, очевидно, никто и не уходит. — Сегодня на последней паре присутствовало тридцать восемь человек. В листке преподавателя, который пустили по рядам, оказались пятьдесят два человека. Есть ли совесть у студентов? — возводит глаза к потолку чья-то староста, помахивая помятым листочком, зажатым в одной руке вместе с тетрадью. Рылеев машинально отмечает, что стоит узнать кто это, и как можно взять так необходимый ему конспект. — Совесть — это богатство человека, а мы, студенты, народ бедный! — громко провозглашает наконец проснувшийся Миша Бестужев-Рюмин и ныряет в толпу, ловко протискиваясь между студентами, в попытке добраться до излюбленного подоконника. Толпа взрывается смехом и одобрительными хлопками. День заканчивается удивительно-позитивно для начала недели. На пол пути до пункта назначения, Мишу цепляют за локоть чьи-то пальцы, аккуратно вытаскивая из гущи людей. Бестужев радостно улыбается, оборачиваясь и, встретившись взглядом с Муравьевым, уже сам принимается активно прокладывать им дорогу к выходу. Оживленные коридоры становятся для них настоящим испытанием, поэтому на улицу они вываливаются слегка помятые и уставшие, как после пробежки, но уже в полном составе — в одном из коридоров к ним примыкает и Пестель, до этого отсиживающийся в библиотеке. — Все, что мне нужно знать, в большинстве случаев я могу найти и сам, — ворчит он под смеющимся взглядом Миши и отворачивается, роясь в карманах в поисках сигарет. — Смотри-ка, кто у нас там, — пихает в бок Пестеля Миша, кивая куда-то в сторону и оборачиваясь, разом забывая пару уже приготовленных шуток. — Романов? —удивляется Паша, вглядываясь в толпу, — А что он вообще здесь делает? У основных корпусов пары уже часа три как закончились, только нечисть же вроде осталась. Парни переглядываются быстро, но Сережа успевает заметить зажегшийся у Миши в глазах огонек любопытства. Оно еще не успело разгореться, но уже начинает щекотать шею, пуская мурашки вниз по позвоночнику. С Мишей такое состояние совсем не редкость, но каждый раз оно окрашивается в новые цвета, удивляя по-новому. Кондратий тоже подозрительно затихает, отстукивая что-то по ремешку сумки, перекинутой через плечо. Пальцы у него подвижные и быстрые, почти никогда не лежат спокойно. Тонкие, как у музыканта, но единственный инструмент, которые надолго задерживается у него в руках — вечно протекающая ручка, оставляющая бесконечные чернильные пятна на бледной коже. — Пойдемте, вам-то какая разница, — фыркает все-таки Рылеев, оглядываясь на высматривающего кого-то Николая. Он стоит, чуть щурясь в попытке найти нужных ему людей, но даже на фоне таких же студентов выглядит как-то чужеродно и дико. Совсем не похож на обитателей Восточного крыла, наслаждающихся ласково улыбающимся им маем. — Ну, то есть тебе не интересно, как он вообще попал в наше крыло? — подныривает ему под руку Миша, — Там же полог! — И что? — скептично уточняет Рылеев, дергаясь чуть в сторону. На улице жара стоит невозможная, и повиснувший на нем Миша, — и без того горячий, как самая настоящая печка, — явно последнее, о чем можно желать в такую погоду. Рядом их перепалку внимательно слушают остальные, изредка бросая взгляды на так и не сдвинувшуюся с места фигуру у крыльца. — Он же человек! Он вообще пройти не смог бы, полог для сокрытия от людей и существует, — спорит Миша, распаляясь. Любопытство в нем плещется и бурлит, так и норовя выплеснуться наружу. Даже Сережа уже готов признать, что ему и правда интересно, что произошло и как такое возможно. Призванный законы магии охранять, с исключениями из правил он еще не сталкивался, несмотря на весь свой немалый опыт. — О, Боги, — не выдерживает Паша, — Это брат императора, откуда ты знаешь, что он может, а что нет? Он закатывает глаза с видом того, кто слишком устал для этих бесполезный споров ни о чем и просто хочет, наконец, покончить с мучающим вопросом и заняться своими делами. Мимо проходят студентки с прикладного зельеварения, подмигивая из-под широкополых шляп. Этих Паша уже видел получасом ранее — шептались у громадной пальмы в холле, на спичках выбирая, кому из них подойти познакомиться. Раньше его такие споры забавляли, к концу учебы только вызывали усталое раздражение. — На нем только остаточная от оберегов, —подает голос Мишель, перебирая деревянный браслет на запястье. На пару секунд все замирают, вслушиваясь в гипнотический перестук бусины о бусину, — Я в прошлый раз еще просмотрел. Паша снова закатывает глаза, отворачиваясь от компании и все-таки не отказывая себе в удовольствии проводить взглядом прошедших мимо девушек. Хотя, он остается честным с собой, единственное, что привлекает его в этом дуэте длинных ног и наманикюренных коготков — машина одной из подружек. Элегантно, дорого и на удивление не кричаще. — Тем интереснее как он это сделал, — хмыкает Сережа и только дергает плечом на красноречивый взгляд отвлекшегося Паши. Тот вздыхает так тяжело, что Атланты Зимнего Дворца стыдливо отворачиваются парой километров южнее. Очевидно, вес целого мира не настолько тяжел, как бремя дружбы с любопытными и энергичными людьми. —Парни? — замечая компанию студентов, окликает их неожиданно появившийся сзади Романов. Пестель только поджимает губы, мрачно наблюдая за приветственно машущим рукой Рылеевым: — Вот сейчас мы, похоже, все и узнаем, — бормочет себе под нос Миша едва ли не потирая ладоши. Подошедший Николай выглядит слегка испуганно. Чуть встрепанный, не застегнутый и даже как будто немного запыхавшийся. Он сцепляет руки за спиной, чуть качнувшись на носках, и неуверенно улыбается. В легком пиджаке поверх рубашки смотрится, конечно, странно, но на фоне пестрой толпы вокруг глаз уже не цепляется ни за чересчур прямую спину, ни за очевидную неловкость. Вокруг их обтекают разноцветные прически, кожаные куртки поверх тонких маек, металлически перезванивающиеся между собой украшения и кусачие узоры татуировок. Восточное крыло во всем своем великолепии. Издалека утомленных душными аудиториями студентов можно принять за посетителей какого-нибудь неблагополучного клуба, хотя на самом деле максимум, который их ждет после учебы — голодный фамильяр дома и куча заданий на следующий день. Шум города удачно накладывается поверх разговоров о дотошных преподавателях и неудачных экспериментах. Удивительно ловко растворяются в толпе увешенные амулетами артефакторы, тушат сигареты у крыльца ритуалисты, кивая в сторону метро кому-то из своих. День только начинается, сплавляя всех в один большой котел вечернего Петербурга. Понемногу толпа расходится, оставляя после себя тяжелый запах дыма и нагретого солнцем дерева. Охранник с позолоченной зажигалкой тоже скрывается в прохладной тени холла, снова беря в руки сканворд и скучающе поглядывая на часы. До прихода сменщика чуть больше трех часов, до захода солнца — все пять. Налетевший со стороны канала ветерок доносит запах тины и шелест листвы, и Миша оборачивается на Сережу, заглядывая ему в глаза. Тот усмехается, снова делая попытку взлохматить его и без того никак не укладывающиеся волосы, но Бестужев ловко уворачивается, прячась за Пашу и по-детски показывая язык. Романов недоуменно смотрит на них, но быстро берет себя в руки, рассматривая стоящего напротив Кондратия. Бестужев дергает Рылеева за сумку, намекающе кивая в сторону парка. Гуляют они долго. Миша сует в руки Николаю стаканчик с чаем и увлекает какой-то историей. Шагающий рядом Рылеев только приподнимает брови, оглядываясь на идущего чуть позади Муравьева, очевидно пытаясь понять, насколько очередная байка правдива, но тот, поймав на себе удивленный взгляд, только весело пожимает плечами, чему-то усмехаясь. Вокруг как будто теплеет, на что Пестель только показательно цокает, вкидывая недовольно руки. — Отстань, Паш! — улыбается очаровательно Миша, игнорируя раздраженно шипящего сзади Пестеля и сворачивая на какую-то узкую улочку с затянутыми строительной сеткой старыми фасадами. Посветлевший город улыбается пустыми проемами заброшенных домов и подмигивает солнечными зайчиками в окнах. Он пыльно оседает на штанинах и щекотит нос, заигрывая с гуляющими. Цветущие березы, тополя и вязы смешиваются во что-то непонятное, сладковатым привкусом отдаваясь на кончике языка и заставляя вдыхать майский воздух еще глубже, чтобы потом чихать, забавно морща нос и пытаясь избавиться от назойливой щекотки. Вокруг Романова разливается в воздухе само обаяние: Рылеев, о чем-то азартно спорящий с Бестужевым, все пытается привлечь Николая на свою сторону то и дело пробегаясь быстрыми пальцам по его руке, когда просто слов для убеждения перестает хватать. Спорят, оживленно взмахивая руками и повышая голос, приводят самые странные аргументы и умело латают бреши в линии защиты позиций, — Сережа улыбается уголками губ, тихо принимая ставки Пестеля на победу Бестужева в дискуссии. Сам Паша чуть недовольно хмурится и отказывается присоединяться в шумной парочке впереди, но не лишает себя удовольствия наблюдать со стороны. Хоть Романов ему и не нравится, он терпит, старательно отвлекаясь на внимательно смотрящего на него Муравьева рядом. Тот качает головой и чуть пожимает плечами, кивая на разошедшегося вконец Мишеля. Пестель хмурится сильнее, поджимая губы. Непроизвольно вздыхает, втягивая носом воздух и неожиданно сбивается с шага, запинаясь о собственные ноги. От романовской рубашки тянет дорогим парфюмом, властью и положением в обществе. Чем-то неловким, одиноким, но таким человеческим, что сводит зубы. Паша от такого отвык и тем резче бьет его по рецепторам взволнованное тепло чужого настроения. Николай впереди как будто все еще пытается понять, как так получилось и что он делает с ними рядом на сереньких пустых улочках прогретого к вечеру города. Робкая радость от чего-то пока Паше непонятного пробирается поверх показного спокойствия, кроется в уголках губ, когда Николай несмело улыбается на доброжелательные подшучивания Миши, прячется на кончиках кудрявой челки, которую ветер-шалопай постоянно бросает в глаза, читается в широком развороте плеч. Паша еще раз тянет носом воздух, проверяет. Магии в Николае ни на грамм. Рядом давит смешок Муравьев, наблюдающий за сменой эмоций на лице друга. У него веселые болотные огоньки в глазах пляшут, да так, что Миша на них оборачивается удивленно, приподнимая бровь. Сережа машет только на него рукой, отворачиваясь, чтобы не засмеяться совсем уж в голос. Веселье обрывается неожиданно. Муравьев дергается, вскидывая голову и хмурясь, хватается за оживший телефон. С Миши тут же слетает шутовской налет, и он резко останавливается, потягивая за рукав и ушедшего чуть вперед Николая. Смотрит встревоженно, пока Сережа слушает чей-то взволнованный голос в трубке, мрачнея еще сильнее. — Вы можете… — начинает быстро, но замолкает, когда Рылеев вскидывает руку. Кондратий щурится, тоже серьезнея. Он быстрым движением одергивает рукава рубашки, чуть наклоняя голову набок, переводит взгляд с собранного Сережи на растерянного Николая и обратно. «Связались на свою голову», — мысленно закатывает глаза Рылеев. Гуляющий без присмотра наследник — буквально неоновая вывеска для всех, кто хочет нанести удар по царской семье. — Мы будем у меня, — соглашается он, под благодарный кивок Сережи, — Как раз собирался позвать вас на чай. Паш? Кажется, Паша скрипит зубами так, что слышно даже Романову, но кивает, не желая отпускать друзей одних. Если и правда случилось что-то серьезное, лучше не разделяться, а если нет, он сам будет очень рад сопроводить Николая до машины императорской охраны и больше никогда в жизни не видеть. Поднимается ветер, шелестя разбросанными по тротуару газетными листами и швыряясь в прохожих строительным песком. Сережа передергивает плечами, последний раз бросая взгляд на заметно напрягшегося Бестужева и выпускает его руку. В начале улицы мелькает чей-то темный силуэт, заставляя Кондратия вглядываться в пустые провалы окон еще пристальнее. Неприятно тянет прохладой из незакрытой кем-то парадной, и Миша уводит оставшихся стоять парней на другую сторону улицы, на всякий случай сворачивая к более оживленным проспектам. Город как будто ехидно скалится вслед, поворачиваясь самым мрачным своим боком. Вываливаясь на проспект, парни врезаются в самую гущу людей. Поток туристических групп подхватывает их, ослепляя вспышками фотоаппаратов и кричаще-зазывающих сувенирных ларьков. Отдышаться и замедлить сердцебиение до своих стандартных шестидесяти пяти Мише удается только когда за их спинами закрывается обитая деревом дверь рылеевской квартиры. Приятной теплой волной окатывает его привычно смыкающийся купол защиты, и он наконец выдыхает, устало стягивая кроссовки в прихожей. Полки с обувью непривычно-пустые, без знакомых блестящих туфель. Взгляд не находит ни таких привычных темных пальто на все случаи жизни, ни вешалку для галстуков, очевидно, уехавшую в новую жизнь вместе с хозяином. Кондратий на взгляд друга только отмахивается, указывая Николаю, где ванная, а где кухня, и скрывается в одной из комнат, на ходу расстегивая манжеты рубашки. Миша по-хозяйски шлепает на кухню, принимаясь греметь чашками. Когда Романов появляется на пороге, Бестужев уже во всю колдует над столом, вытаскивая из многочисленных подписанных баночек печенье и шоколад и переговариваясь с сидящим тут же Пестелем. От чайника едва заметной струйкой поднимается пар, почти картинно завивающийся на фоне яркой зелени на подоконнике. Мед, какие-то травы и запах свежей выпечки притягивают и переодевшегося Кондратия. Он присоединяется к чаепитию уже в менее формальном виде: домашняя обстановка располагает к простой футболке и джинсам вместо привычного образа. Паша театрально поражается разительной перемене в образе товарища, но отвлекается на сующего ему вазочку с вареньем Бестужева. — Сережа не звонил? — дергает задумавшегося Мишу Рылеев, подливая ему заварку. Бестужев мотает головой, пряча беспокойный взгляд за упавшей на глаза челкой и пытается снова шутливо улыбнуться притихшему Николаю. Неуловимое напряжение повисает над столом на уровне старой люстры, опасно раскачиваясь и вызывая вполне справедливые опасения за собственную голову. Задумчивый стук бусины о бусину заставляет Пашу бросить почти раздраженный взгляд на Бестужева и недовольно стукнуть чашкой по столу. — Ничего ему не будет, — припечатывает спокойно, тоже выуживая из кармана телефон, — Как будто в первый раз. — А что случилось? — немного помолчав все-таки спрашивает Романов. На негромкий вопрос реагирует только Кондратий, размешивающий в чашке сахар. Он поднимает взгляд на Николая, мягко улыбаясь и пытаясь сгладить напряжение. — Муравьева вызвали в зачем-то в Надзор. Ты знаешь, что это такое? — на отрицательное качание головой сбоку раздается только страдальческий вздох Пестеля и Рылеев готов поклясться, что почти видит, как тот снова закатывает глаза, — Это в некотором роде такой же орган исполнительной власти, как и полиция. — Скажи проще, — морщится Паша, — Сережа служит в Надзоре. Но поскольку у этого учреждения кадровый состав ощутимо меньше, чем у той же полиции, когда случается что-то чрезвычайное и достаточно масштабное на всякий случай дергают весь личный состав. Такое уже пару раз случалось, поэтому самое большее, через пару часов Муравьев уже нарисуется здесь. Если начал волноваться, лучше не надо. Не нервируй, мы сами вон нервные. И Пестель шутливо кивает на совсем уж ушедшего в себя Бестужева, подмигивая. Жест непривычный для него, но попытка вознаграждается слабой улыбкой Миши, и уже хотя бы ради этого попытаться стоило. — Кофе? — вмешивается Кондратий, вытаскивая турку из шкафчика над плитой. Щелкает зажигалкой ставит первую порцию на огонь. Под тихое и какое-то даже умиротворяющее шипение газа Миша понемногу оттаивает. Снова вертится на месте, дергает Пашу и вечно что-то у Николая спрашивает. Про учебу, про любимые фильмы, книги, породу собак и разные города. Суть их диалога Пестель уже не улавливает, тоже расслабляясь. Кофе у Кондратия получается терпковатым, с цитрусовыми нотками и отдает какими-то цветами на кончике языка. Тот признаваться отказывается, но Миша еще долго удивленно принюхивается, приподнимая брови и пытаясь угадать состав. В процессе выясняется, что спорщик из Николая едва ли не более азартный, чем сам Мишель, потому что сойтись в мнениях у них никак не получается. Спор обрывается сам собой, когда Миша неожиданно вскидывает голову, замирая. Кухня мгновенно погружается в вязкую тишину, разбавляемую только каким-то шумом в старых батареях. Бестужев чуть наклоняет голову набок и все-таки срывается с места, в пару шагов оказываясь в коридоре и распахивая дверь. С лестничной клетки до Паши доносит холодный сквозняк и сырость городской плесени. Где-то внизу хлопает тяжелая дверь подъезда и все замирают в непонятном ожидании. Гудеж старого лифта совпадает с шаркающими шагами внизу, поэтому шагнувший из открывшихся дверей Сережа заставляет Мишу неловко дернуться от неожиданности, цепляясь краем футболки за дверную ручку. Муравьев качает головой, усмехаясь и ловко высвобождает его из западни, оглядываясь и стараясь как можно быстрее захлопнуть за собой дверь. Стягивает кроссовки, криво улыбаясь Мишелю, и падает устало за стол, кивая остальным. Опасно дребезжащая тишина накрывает кухню стеклянным куполом. — Ну? — не выдерживает Паша, с негромким стуком отставляя от себя чашку. За окном заметно темнеет. Выдвигаются вперед балконы соседних домов, расцвеченные вечерними тенями, устало, с перебоями тарахтит где-то за домами улица. Совсем низко, цепляя рыхлым брюхом антенны и провода на крышах домов, ползут на запад пыльно-персиковые облака с чернильными разводами по темнеющему краю. Глухо доносится визжащая сирена со стороны старых дворов — скорая приезжает к одиноко живущей старушке в девятом доме стабильно раз в неделю в одно и то же время. По остывающему стеклу распластывается майский ветер, игриво скребясь поднятыми с земли листьями. Завывает между домов, трясет водосточные трубы и гудит мокрыми проводами, протянутыми от одного фонаря до другого, стряхивая ледяные капли за шиворот прохожим. Он порывисто злится, прыгает с ветки на ветку по деревьям, бесится и рычит, гоняя забытую кем-то на лавке газету по детской площадке. Поднимаемая им пыль сухая, жесткая, предсказывающая скорую грозу, закручивается маленькими вихрями на асфальте, танцует, затягивая в себя песок и мелкий мусор, так и не убранный после зимы. — Снова выступления, — пожимает плечами Сережа, — Это надо было видеть на самом деле. Он бросает неуверенный взгляд на прислушивающегося Романова. Тот приподнимает брови, переводя взгляд на резко повернувшегося к нему Бестужева. — Так, — Миша как-то устало трет переносицу муравьевским жестом, поблескивая тревожным любопытством в глазах, — Быстрый квиз. Ты веришь во всякую сверхъестественную ерунду? Выражение тщательно контролируемого интереса на лице Николая мгновенно сменяется неприкрытым недоумением, и Паша напротив весело фыркает. Романов встряхивается, отчего из аккуратно уложенной прически слегка выбивается кучерявая прядь, кокетливо закручивающаяся на конце. — Я не знаю, — тянет с сомнением, переводя взгляд с нетерпеливо постукивающего пальцами по столу Бестужева на прислонившегося поясницей к столешнице Рылеева, старательно прячущего веселую полуулыбку за чашкой. Паша цокает языком, страдальчески вздыхая. Он все еще не до конца понимает, почему они не избавились от компании Романова сразу же, как пришел Сережа или еще раньше, например, у самого Университета. Сейчас необходимость что-то объяснять вызывает глухое раздражение, подкрепляемое тревожными переглядываниями Муравьева с Бестужевым. — Давай покороче, Миш, — все-таки не удерживается Пестель, — Ограничимся аксиомой, ладно? Магия есть и все, что ты когда-либо мог читать про всякую нечисть с вероятностью около семидесяти процентов окажется правдой. — Паша! — возмущается Бестужев, вскидывая руки и недовольно стуча деревянными бусинами браслетов, — Вот кто тебя просил! И, закусив губу, добавляет с плохо скрываемым любопытством: — Почему только семьдесят? Паша усмехается, переглядываясь с Рылеевым и уже собираясь ответить, выдержав драматичную паузу, когда неплотно закрытое окно распахивается настежь, ударяясь створками о стены. С грохотом разбиваются об пол стоящие на подоконнике цветочные горшки, и жалобно дребезжит чудом уцелевшее стекло, жалуясь на жестокий порыв ветра. Светлый тюль морской пеной вздувается, взлетая почти под самый потолок. Рылеев первым кидается к окну, стараясь не наступать на осколки керамики и рассыпавшуюся по полу землю. Практически на глазах сохнет вывернутое с корнями деревце с обломанными во время падения ветками. Паша добирается до окна первым, вытягиваясь во весь рост, и с силой захлопывая створки. Рукав футболки задирается, обнажая что-то похожее на хвост уползающей к ключицам змеи и напрягающиеся мышцы. От плеча тянутся вереницы каких-то узоров, переплетающихся в странный рисунок. По подоконнику тонкой струйкой стекает натекшая дождевая вода, раздражая слух и нервы. В оглушительной тишине отмирает Бестужев, вылезая из-за стола и подбирая с пола погибшее растение. Он с какой-то грустью ведет кончиками пальцев по посеревшим листьям и решительно отправляет его в раковину, открывая воду. Кондратий от окна вздыхает, оглядывая масштабы катастрофы и прикидывая, откуда лучше начать уборку, чтобы не растащить налипшие на ноги комки земли по светлым коврам. — Оставь ты, — отбирает у Миши несчастное растение Муравьев, — Новое вырастет. Тот послушно убирает руки, заметно оживляясь и ярко улыбаясь Кондратию. Еще не слепит, но ощутимо отогревает промерзшую тишину на кухне. — Ну жалко же, — взмахивает руками Миша, едва не наступая на осколки, но оказываясь вовремя перехваченным Сережей. — Жалко, — покорно соглашается Муравьев, помогая ему допрыгать до коридора и, наконец, стянуть испачканные носки, — Вырастим другое потом, если нужно. — Нужно! — глухо раздается из-под раковины от ищущего веник и совок Рылеева, — Он спрашивает еще… У окна тихо ругается Паша, пытающийся превратить во что-то более-менее приемлемое мокрую слипшуюся занавеску. Выходит откровенно не очень: мокрая ткань выскальзывает из рук, неприятно холодит кожу и ощущается скользкой, только что выловленной рыбой. В процессе выясняется, что часть тюля захлопнули вместе со створками и приходится тут же организовывать целую операцию по его спасению с участием Муравьева, потому что на улице все еще обиженно воет ветер. Стоит только немного приоткрыть окно, как всю кухню наполняет мерзкий свист сквозняка, бьющий по ушам не хуже пенопласта, трущегося о зеркало. Рылеев вздрагивает от неожиданности, спотыкаясь на ровном месте и ворча что-то себе под нос. После минутной борьбы с никак не закрывающимся нормально окном, в квартире воцаряется относительный порядок. Паша только морщась разглядывает мокрые обои под подоконником, с которого только-только перестала капать дождевая вода. Под батарею он не хочет заглядывать до последнего. Там для завершения картины не хватает только лягушек: рассыпавшаяся земля, смешавшаяся в одну непонятную массу со всем, что стекло с подоконника пугает одним своим видом и буквально молит о половой тряпке. Когда Пестель оборачивается, отрывая взгляд от этого безобразия, он только и может, что замереть в непонятной эмоции. Рядом хихикает Бестужев, уже закатавший джинсы едва не до колен. Он хлопает его по плечу и присоединяется к Романову, который уверенными жестами, как будто всю жизнь только этим и занимался, сметает веником ошметки земли в совок. Зрелище впечатляет. Николай ловко достает последние комочки грунта из-под стола, и критически оглядывает проделанную работу, тыльной стороной ладони откидывая со лба челку. — Иди, мой руки-ноги, я тут дотру и будем что-то с ужином сочинять, — улыбается ему Миша, опуская на пол только что принесенное ведро с мокрой тряпкой. Сам он выглядит неприлично довольным чем-то своим, и Паша никак не может понять связано ли бестужевское выражение лица с плохо скрываемыми смешками Муравьева из ванны. — Вместе быстрее будет, — неожиданно возражает Романов и в течение следующих пятнадцати минут, под умиленные вздохи Кондратия, эти двое моют пол. Моют хорошо, очень старательно и почти весело. Миша шутит, принимается танцевать со шваброй и настойчиво просит Сережу включить им музыку. Сережа просьбу пропускает мимо ушей, справедливо опасаясь, что так уборка затянется до самого утра. Бестужев только отмахивается от него, притворно дуясь и отворачивается, критически оглядывая проделанную работу в поисках оставшейся грязи. Кухня у Кондратия теперь почти сверкает и даже старый стол на тонких ножках выглядит как будто свежее. Сиротливо пустует только все еще влажный подоконник, отмытый от старых пятен едва ли не до блеска. Довольный Миша быстро успокаивается, отправляясь мыть тряпки и выгоняя Романова вынести за дверь пакет с мокрой землей. — Если он протечет, нам не придется мыть пол второй раз, — бодро мотивирует он, скрываясь в ванной. Николай только неопределенно жмет плечами, но пакет безропотно подхватывает, щелкая дверным замком и выходя на площадку. Паша реагирует на звук раньше, чем успевает отдать себе отчет в том, что делает. В пару шагов он оказывается на пороге квартиры, замирая в дверном проеме. Гудящий лифт скрывает от парней в квартире посторонние звуки, и Паша чувствует, как на секунду перехватывает дыхание. На лестнице, парой ступенек выше, замирает неясная чуть размытая по краям тень. Худощавый парнишка дергается, на секунду отвлекаясь на Пестеля, острие сабли, приставленное Николаю к горлу, дергается вслед за ним, почти царапая кожу. Клинок нехорошо отсвечивает чем-то медным, и Паша искренне не хочет даже пытаться представить, как его можно было заговорить. Мысли в голове забиваются в самые дальние углы, оставляя разум пустым и гулким, и Пестель надеется, что хоть кто-то сможет почуять, что что-то не так. Он ясно читает в глазах мальчишки на лестнице яростную решимость: если Паша дернется, Романова уже ничего не спасет. Появление Пестеля разозлило, но не напугало парня. Просто немного осложнило ему задачу. Паша облизывает враз пересохшие губы, тихо выдыхая, и медленно шагает вперед, демонстрируя пустые руки. Сабля снова нервно дернулась, заставляя Николая вскинуть голову. Стараясь оставаться незамеченным, Пестель потянулся мыслями обратно в квартиру, ощущая нарастающий жар в висках. Он крупно вздрогнул, как будто обжегшись, и встретился, наконец взглядом с парнишкой в кожанке. Тот, похоже, все еще пытался оценить свои шансы уйти живым в случае, если убьет Николая. — Ну здрас-стье приехали, — вываливается на лестничную площадку Бестужев, проливая на себя что-то терпко-красное. Паша готов поклясться, что это то вино, которое он видел в рылеевском буфете часом ранее. Следом за Бестужевым, спотыкаясь о порог, появляется такой же шатающийся Рылеев, по инерции преодолевающий еще несколько шагов, и почти падающий на ступеньки. Паша замирает напряженно, слыша странный шум в квартире, и наблюдая за удивленно распахнутыми глазами мальчишки. Кондратий прикрывает лицо рукой, издавая страдальческий стон. — И что это? — вполне натурально икает Бестужев, отставляя стакан с вином на неровные перила и, наклонив голову, впивается взглядом в замершего мальчишку. Тот снова подбирается весь, вспыхивает злостью, хоть уже и не так ярко. Приглядевшись, Паша может в темноте различить маленькие рожки, торчащие из-под съехавшей набок кепки. — Вот за что мне это? — взмахивает руками Миша, заглядывая в глаза парня, — У меня один, один! свободный вечер на неделе, мелкий. И тут ты. Знаешь кто ты после этого? Ошарашенный нетипичным поведением мальчишка, кажется, даже саблю ненадолго убирает от горла Романова. Миша снова икает, продолжая размахивать руками и постепенно входя в раж. От услышанных словесных конструкций даже Паша удивленно приподнимает брови, забывая про опасность ситуации и удивленно оборачиваясь. Матерится Бестужев со вкусом, совсем не повторяясь и четко выговаривая каждое произнесенное слово. Сзади слышится раздраженное шипение и металлический звон: мальчишка роняет саблю, зажимая руками уши и мотая головой. «Глаза», — командует сухой мишин голос в Пашиной голове, и он хватает отшатнувшегося от несостоявшегося убийцы Романова, отворачивая к стене и закрывая ему глаза ладонями. Под веками вспыхивает болезненной вспышкой яркий свет, спину обдает жаром, и все разом гаснет. — Сереж, быстро! — зовет Бестужев, на глазах возвращаясь в свое обычное состояние. На пороге квартиры возникает Муравьев с небольшой плошкой. Окидывает взглядом всех, стоящих на лестничной площадке: совсем бледного Николая, трясущего головой в попытке проморгаться Пашу, отряхивающегося после лежания на лестнице Рылеева. — В дом. Живо, — резко командует. Голос у него похрустывающий, как затягиваемый на бедрах офицерский ремень. Он в пару шагов преодолевает расстояние до Мишеля, помогая ему засыпать горсть пепла на лестнице какой-то смесью из принесенной плошки. Вздергивает за руку Рылеева на ноги, подталкивая в сторону квартиры, беспокойно оглядываясь. Натягивается весь, готовый в любой момент защищаться. У Муравьева даже скулы, кажется, как-то заостряются. Неровные тени ложатся на щеки и тонкий нос, смягчают точеные черты лица, заставляя Мишу отвлекаться. Он чертыхается, тут же получая легкий подзатыльник, от стоящего рядом Сережи. — Все, — демонстрирует ему пустую пиалку, переворачивая ее вверх дном, — Марш обратно. Остальных они находят в гостиной. Кухня все еще пахнет ночной сыростью и возвращаться туда никому не хочется. Бледный Николай с чашкой чего-то сладко пахнущего в руках подозрительно смирно молчит, вызывая смутное беспокойство. На бежевом диване он смотрится удивительно органично, не соответствуя разве что своим настроением. Единственное, что пока еще выдает в нем вполне живого человека — это взгляд, безучастно наблюдающий за вышагивающим по комнате Пашей. Тот то ли злится, то ли снимает стресс физической активностью: педантично отмеряет пять шагов от журнального столика до книжного шкафа, и разворачивается, шагая обратно. На ходу он трет виски, как будто устало, но Миша чувствует иррациональное чувство вины, отзывающееся внутри чужим любопытством. — Паш, — зовет он, — Иди сюда. Миша давит ему на плечи, заставляя опуститься на диван, и прикладывает теплые пальцы к голове, слегка надавливая. Кивает Муравьеву, смещая руки к вискам, и аккуратно принимается массировать, внимательно следя за реакцией. — Я не специально, — не прекращая движения пальцами, почти извиняется он, — У меня защита стоит, ты же знаешь. Паша, уперевшийся прохладным лбом ему в бок что-то согласно мычит. Миша чуть замедляется, меняя интенсивность, но внезапно оказывается отстранен самим Пестелем. Тот убирает его руки, поднимая голову, и откидывается на спинку дивана, внимательно смотря из-под ресниц за другом. — Знаю, — кивает медленно, как будто опасаясь возвращения неприятных ощущений, — Но тогда мне пришло в голову только это. Стучаться в голову к Сереже — идея еще хуже. — Да что это было вообще?! — наконец взрывается Романов, делая попытку взмахнуть руками. С чашкой, зажатой в ладонях, получается плохо, и он может только обернуться к разговаривающим, поджав губы и замирая. Голос предательски срывается на хрип, и он замолкает, впиваясь взглядом в парней. С другой стороны от него присаживается Рылеев, нервно потирая руки. — Покушение это было, — отзывается Сергей, ударяя кулаком по подоконнику. Миша, тоже усаженный на диван и зачем-то укутанный в плед, нервно хихикает, видимо задумавшись о чем-то своем. — Ну все, абзац, — как-то слишком весело уведомляет всех присутствующих он, делая попытки выпутаться, — Это получается, Кондраша хлопнул чертенка? Рылеев медленно кивает, поднимая чересчур спокойные глаза на друга: — Анчутку, если быть точнее, — поправляет он, дергая край футболки. Миша его игнорирует, отмахиваясь. Он все-таки выпутывается из пледа, спуская босые ноги на холодный паркет и отходя к окну. В темном стекле на секунду отражаются растерянные глаза, но Миша быстро отворачивается, возвращая на лицо улыбку и двумя руками убирая упавшие на лоб волосы за уши. — А мы с тобой, Сереж, помогли его окончательно упокоить. Поздравляю! — в голосе у него нервное веселье с подступающей паникой смешиваются в один опасный коктейль. Муравьев никак не реагирует, уйдя в свои мысли. Он прислоняется к комоду в другом конце комнаты, абстрагируясь от бури эмоций, заполняющей комнату. Мысли лихорадочно бьются внутри, в попытках найти оптимальное решение, какой-то выход. Николай дергается, вырываясь из-под лежащей на плече руки. Поднимается на ноги, встряхиваясь и сцепляя руки в замок. Дышит слишком ровно, контролируя каждое свое действие, успокаивая бунтующее тело. — Так, — медленно тянет носом воздух, — Еще раз. Что это за чертовщина? Бестужев ехидно хмыкает, бросая беспокойный взгляд на молчащего Сережу. — Как точно ты подбираешь формулировки! — ехидно восхищается Мишель, — Это анчутка. Ну или черт, смотря как тебе привычнее. Мелкая нечисть, достаточно безобидная, чтобы ее контролировать, но при этом одна из самых противных, если познакомиться с ней поближе. Романов жмурится, мотает головой и тяжело вздыхает, снова поднимая глаза на веселящегося Бестужева. Цокает раздраженно Пестель, наблюдая за комедией одного актера. — И что с ним случилось? — осторожно уточняет Николай, очевидно, все еще не совсем уверенный, что хочет знать ответ. Миша морщится и все напускное разом слетает с него, как листва с пожелтевшего осенью клена. Отмирает Муравьев, поднимая на Бестужева потемневший, тяжелый взгляд, и продолжая хмуриться. — Сгорел, — пожимает плечами Миша. Чувствует он себя как будто даже неуютно, передергивая плечами и стараясь не смотреть на Сережу, — Ну не пришло нам ничего лучше в голову, ладно?! Он всплескивает руками, и с запястья слетает, рассыпаясь бусинами по полу один из его многочисленных браслетов. Бестужев на это никак не реагирует, вздергивая подбородок выше, и расправляя плечи. Выглядит он, как растрепанный дворовый воробей в песке, но, очевидно, защищаться готов до последнего. На диване потягивается Пестель, подаваясь вперед, и дергая его за край футболки. — Успокойся, мы понимаем, — он переводит недовольный взгляд на все еще молчащего Муравьева, — Ты тоже прекращай. Фонит на всю квартиру. Сережа вздыхает, качая головой на застывший в воздухе вопрос Николая. Трет пальцами переносицу, морщась и снова прикусывает губы. Кондратий возится на своем месте, молча разглядывая компанию в своей гостиной, но ничего не говорит, провалившись между подушками и не горя желанием вылезать из получившегося гнезда. — Тебя пытались убить, — снисходит до объяснений Пестель, поворачиваясь к Романову, — Представители низшей нечисти, очевидно, решили, что, убив тебя, смогут привлечь к своим проблемам внимание твоего брата, и заодно, пошатнуть его положение. Горюющий император — уязвимый император. К тому же, убрать наследника — тоже хорошая манипуляция для влияния на власть. С какой стороны не посмотри — одни плюсы. Николай медленно кивает, пытаясь переварить полученную информацию, и уже открывает рот для следующего вопроса, когда Паша перебивает его, поднимая руку и призывая помолчать. Он смотрит слишком уж тяжело, для того, кто всего пару минут назад забавлялся с мишиных гримас, быстро подбирается, становится серьезнее и даже как будто старше. — Просто так, от нечего делать ни одна нечисть не сунется к кому-то в дом, везде защита стоит обычно. Значит, его кто-то послал. А из этого вытекает то, что, убив эту мелочь, мы очень разозлили один из кланов. И хорошо, если один. — Сейчас это уже не так важно, — отмахивается Муравьев, подходя ближе, — Надо думать, что делать. Это все-таки нарушение закона. На вскинутые брови Романова, он все-таки поясняет: — Кондраша спалил напавшего на тебя чертенка, а мы с Мишей помогли окончательно его прикончить. И проблема в том, что единственные, кто выйдут из этой истории без потерь — это ты и, если очень повезет, я. Потому что мы не имели права этого делать, а с учетом происходящего… Все законы против нас. Скорее всего в течение суток мы узнаем, какой из кланов потребует виру. В общем, будем ждать гостей и думать, что дальше делать. Комнату затапливает неожиданная тишина. Смолкнувшая гроза стекает тихим стуком капель по карнизам и мокрой листве, скребущего ветками по подоконнику тополя. Проплывают лениво по потолку блики фар крадущейся по двору машины. Паше кажется, что он может услышать гудящее в проводах напряжение, ползущее между стенами и вспыхивающее дрожащим светом из-под торшера, накрытого кружевной салфеткой. Обманчивое спокойствие ватой забивается в уши и нос, укутывает, мешая дышать, усыпляет бдительность. Часы на кухне характерно щелкают, отсчитывая новый час.