Oh the rain, it's constant Never mind if I'm awakened Throwing stones against my windows Sounds a lot like young love I was always terrified of touching I always thought my eyes would burn
Олег всегда был где-то поблизости, но держался на расстоянии. Это проявлялось во всем, будь то сохраняемая им невербальная дистанция или вечный холод в голосе. Волком его прозвали не только из-за фамилии — он действительно был одиноким, словно дикое животное. Разве что наглая ворона смогла взобраться ему на голову, царапая кожу когтями, то и дело подергивая клювом за волосы, чтобы направить в нужную сторону. Сережа был удивительной птицей. «Петух», — говорила про него районная шпана. «Индюк», — заключала очередная оставшаяся без интересного знакомства девушка. Олег всегда повышал ставки до павлина — он находил их крайне благородными. На самом же деле, Сергей был белой вороной, которая привлекает и мозолит глаза одновременно. Они распределили роли по сценарию еще в детском доме. Жизнь среди сирот — сущий ад, если у тебя в друзьях нет хотя бы одного из них. Тетради Разумовского то и дело высмеивали совсем не из-за точеного почерка. «Рисуют только девчонки», — кричал на весь кабинет очередной заводила и разрывал тетрадь в клочья. Директриса всегда выдавала мальчику новую. Сережу дразнили за огненно-рыжие волосы, из-за которых он даже не смог спрятаться от очередного тумака — его везде заметят. Их пытались состричь, разукрасить маркерами, заплести в узлы. — Швабра. Мочалка. Бесполезное генетическое недоразумение, — Разумовскому было шестнадцать, когда он с дрожащими губами выдирал из волос что-то липкое. — У тебя на голове — невероятной красоты костер, а ты на него наговариваешь, — Олег стоял рядом с ножницами, то и дело придерживая друга за локоть, чтобы тот в очередной раз не попытался разбить зеркало. — Выжигай им всех подонков, которые не могут на него смотреть. Они были разные во всем, начиная от внешности и заканчивая взглядами на жизнь. Разумовского со спины легко можно было спутать со старшеклассницей, если не присматриваться. Олегу чем-то нравилась его изредка проглядывающая феминность. Волков не был горой мышц, но смоляные жесткие волосы и темно-карие глаза, которые всегда смотрели как-то исподлобья, заставляли съеживаться любого. У него одним из первых начала расти борода. Сережа находил это почти уникальным и всегда смеялся, когда Волков задумчиво поглаживал щетину. — А желание загадать можно? — Сережа слегка дергает за волос на подбородке, и Олег дергается. — Заткнись, умник, — Разумовский смеется еще громче. Скажи это кто-то другой, он бы уже остался с расцарапанным лицом. Но не Олег. Учителя ласково звали их Вороненком и Волчонком. Олег любил тишину и одиночество, в которых можно побыть наедине с собой. Но ежедневно, ежечасно рядом с ним ходила вприпрыжку ворона. Она постоянно что-то каркала на своем заумном языке, то и дело пыталась напомнить о себе если не словесно, то физически — Сережа любил использовать метод тыка в прямом смысле. Олег больше всего любил проводить время на улице. Не гулять по территории, а то и дело сбегать за нее, чтобы подраться с местными, победить и убежать обратно. Он был похож на волка, который вернулся с охоты на медведя — заведенный и довольный собой. Сережа этого не понимал. Ему чуждо было применение физической силы — поэтому рядом всегда был Олег. Разумовский постоянно обрабатывал другу ссадины, параллельно треща над ухом. — Представь себе, какой это прорыв. Можешь что угодно смотреть и писать, никто не сможет тебя отследить, — Олег шикает на него ни то из-за резкого прикосновения к ранке на лице, ни то из-за развивающейся от очередной научной лекции мигрени. — Ты бы себя лучше защитил, — недовольно отвечает Волков, и Разумовский резко выпрямляется, смотря на паренька так, будто перед ним восьмое чудо света. — Так я уже, — у Сережи на лице появляется абсолютно детская невинность. Как будто ему больше ничего не нужно. — Ты же будешь меня защищать? Олег медлит. Тяжело вздыхает и наклоняет голову вперед, словно перед гильотиной. Или рыцарь на посвящении в орден. — Буду.Then the days come blurring Into one long drone And caffeine I was tryna make a home for myself here to come clean But I end up writing naked daydreams Heart broke got low self-esteem
Защищать Сережу нужно было постоянно. Чем ближе было совершеннолетие, тем хуже себя проявляли внутренние демоны в виде неумения держать язык за зубами. Олег каждый раз молча наблюдал за тем, как Разумовский нарывался на очередной нокдаун. Конечно, Волков его не допускал. — Если кто-то из вас закроет окно, я отрублю ему пальцы, — Сережа заходит в класс, где никто даже не обращает на него внимание. Он знает, что привлечь все взгляды к себе в этом месте можно только публичными унижениями и оскорблениями. А еще угрозами. — Чем, своим птичьим клювом? — отзывается один из тех сирот, которые мечтают терроризировать улицы из-за глубокой внутренней обиды, о которой сами не догадываются. Еще несколько таких же взрывается смехом. — Он хотя бы функциональный в отличие от твоей ослиной морды, — Сережа даже не смотрит в сторону обидчика, что-то записывая в тетрадь. Парень в другом конце класса резко встает под общий гул — толпа требует хлеба и зрелищ. Разумовский не дергается даже в тот момент, когда находится в буквальном смысле в шаге от особо тяжкого ущерба. Раздается глухой звук удара, и парень с ошалевшим выражением лица хватается за край соседнего стола, чтобы не упасть. Волкова никогда никто не замечает: как он появляется в кабинете, как он тенью вырастает позади Сережи. Прямой удар в челюсть тоже не замечают. — Мальчики, сколько раз мы с вами это обсуждали, — директриса сжимает низ блузки, перебирая тонкую ткань пальцами, и с сожалением смотрит на двух изгоев. Именно так они себя чувствуют. Женщина просто не может позволить себе этого слова. — Мы не можем использовать физическую силу в стенах этого заведения. Старайтесь решать все дипломатическим путем… — С ослами? — Сережа с усмешкой смотрит на директрису сквозь рыжую челку. — Если вы дадите мне переводчик с животного, я попробую что-то с этим сделать. Олег молчит. Он знает, что единственный способ выжить в этих джунглях — оказаться самым страшным их обитателем. Пока что у них получается: вербально и нет. Волкова разбивали гормоны. Тестостерон то и дело ударял в голову, и костяшки на пальцах белели от того, как сильно парень сжимал руки в кулак. Иногда ему казалось, что он превращается в кувалду, готовую разбить лицо кому угодно. Кроме одного человека. Разумовского разбивали кошмары. Он не спал ночами из-за страха увидеть что-то страшное вновь. То и дело Волков просыпался от тихих шагов рядом с собой. На часах обычно было три часа ночи. Сережа был настолько бледным, что почти светился в темноте. Он забирался на чужую кровать без разрешения, устраивался где-то в ногах, упирался спиной в стену и обнимал собственные колени. В какой-то момент Олега укачивало — лицо Разумовского не выражало ни единой эмоции, но все его тело хаотично тряслось. Периодически стучали зубы. Волков тяжело вздыхал и молча приподнимал одеяло. Сережа сначала прятал ледяные ноги куда-то под колени Олега — тот поначалу вздрагивал, а потом привык. Шло время, и Разумовский дышал все ровнее и тише. Несколько раз в неделю они просыпались в одной постели. — Так ты не волк, Олег, ты петушара. Автор этого высказывания лишился переднего зуба сразу. Насколько известно Волкову, так его и не вставил. Только ленивый не подшучивал над тем, что Волк спелся с Вороной. На все колкие замечания в свою сторону Олег привычно отвечал физической силой, Сережа уничтожал обидчиков словесно. Мистер и мистер Смит. — Ты понимаешь, что чем больше их отшиваешь, тем чаще мы будем слышать эти недоразумения в свою сторону? — Волков озирается по сторонам на последних словах, и только потом смотрит на Разумовского. Он снова уткнулся в книгу и выглядит спокойнее всех в этом детском доме. Это раздражает. Сережа красивый. Из тех, которые могут быть полнейшими ублюдками, и девочки все равно будут на них вешаться за смазливое личико. О его скулы мечтала порезаться каждая вторая. Каждая первая могла предложить нечто большее. И абсолютно всем Разумовский отказывал. Из-за этого ему приписали нетрадиционную ориентацию, а Волков стал заложником обстоятельств. — Можешь хоть для вида кого-нибудь… оприходовать? Мне надоело уже все это выслушивать, — Олег осекается в последний момент, выражаясь чуть корректнее. Разумовский интимные темы избегает и не затрагивает. Однажды он так сильно покраснел, когда застал кого-то из старших за плотскими утехами, что даже волосы казались менее яркими. «Они там это, ну… ты понял», — Сережа пулей вылетел из комнаты, врезаясь в Олега. Он до сих пор это припоминает. — А ты не слушай. Собаки лают, караван идет, — иногда Разумовский выражался так, будто ему за сорок. На самом деле, Волкову просто была чужда такая аристократичность. — К тому же, зачем оно мне. — Никто не просит брать на себя ответственность в виде отношений. Просто одну ночь проведи не со мной, — Олег деловито пожал плечами, словно наконец нашел решение самой сложной задачи. — Дело не в ответственности, — Сережа придерживает страницу и с улыбкой смотрит на Волкова. — Зачем мне эти все? У меня же ты есть. Олег хотел было что-то сказать, но застывает с приоткрытым ртом и нахмуренными бровями. Ему иногда нужно время, чтобы переварить сказанную Разумовским информацию. — Я же не баба какая-нибудь, — громко усмехается Волков и ожидает услышать чего-то точного. — Нет. Ты просто… Олег, — Сережа пожимает плечами и снова утыкается в книгу. Волков думает, что не будет выходить из комнаты до конца своих дней.And I sometimes find you childish And I sometimes find you mesmerising I can't keep you a constant secret, sweetness When I keep thinking about it, late Oh, I keep thinking about you, hey
— Куда, прости, ты собрался? Олег год пытался найти себе место среди людей, для которых стремление к знаниям — превыше всего. Он пытался свалить свое нежелание сидеть в душных аудиториях на отголоски гормонального всплеска, но все не складывалось. Ему не нравились предметы, преподаватели, студенты. Ему не нравилось все. И больше всего ему не нравилось отсутствие скачущей вороны рядом с ним. — В армию, Сереж. Ничего, это ненадолго. Разумовский не спал ночами, лишь бы помочь Волкову разобраться с очередной «очень тупой темой, кому она вообще нужна». Кажется, он мог бы сдать экзамены за Олега. И каждый раз мысль о том, что его друг правда совсем другой, пугала Разумовского до смерти. Он хотел, чтобы они хоть где-то оставались вместе. Сережа постоянно ссорился с преподавателями, пререкался со студентами и чудом оставался без травм. Как будто все знали, что у него есть очень страшный цепной волк. Олег то и дело писал из армии, рассказывал, как ему нравится невозможность встать с кровати от изнеможения. Разумовский этого не понимал. Он проводил кучу времени за компьютером и вычислениями, книгами и научными работами, исследованиями и социальным опросами. Он вдруг начал чувствовать себя уязвимым, когда Олега нет рядом. Ему казалось, что можно создать щит, который защитит всех — значит, и его тоже. Разумовский работал вместо того, чтобы спать, и обычно копил письма, а не отвечал на них. Олег знал об этом — Сереже сложно было общаться даже с ним, когда они не рядом. Но он не знал о том, как периодически на лице Разумовского возникали такие же огненные, как его волосы полосы от ногтей, когда Сережа пытался привести себя в чувство. Олег даже будучи первоклассным солдатом специального назначения не смог бы справиться с тем, что угрожает Разумовскому. Он сам. Волков заглядывал к нему в небольших перерывах между заданиями. Они рассказывали друг другу все за один вечер, а потом молчали, но были вместе. Так спокойнее обоим, когда они не волнуются друг за друга. Сережа цеплялся за Олега, как за спасательный круг. Каждый раз, когда Волкову нужно было уезжать, Разумовского начинало трясти. Он этого не показывал, но рваные движения давали о себе знать. В конце концов, Олег мог прочитать любое его действие. — Ты помнишь, что мне обещал? — в очередной раз рыжие волосы были похожи на змей Медузы Горгоны, а синие глаза превращались в лед от сковывающей паники. Волков стоял на пороге, когда услышал сбивший его с толку вопрос. Они никогда ничего друг другу не обещали. Все получалось как-то само собой, и любые ссоры сходили на нет. Им просто не о чем было договариваться. — Там было много пунктов. Не могу вспомнить весь контракт, — Олег пытается отшутиться, но заведомо знает, что у него не выйдет. Сережа слегка пошатывается, пытаясь сохранить ясность ума. — Защищать меня. Волков никогда об этом не забывал. Он вдруг понимает, что не сдержал, возможно, самое главное обещание. К их следующей встрече Олег превратился в смертоносного волка, а Сережа — в гения-филантропа и кумира поколения. Когда Волков увидел его в новостях, это была уже не прыгающая ворона. Сергей Разумовский выглядел так представительно, что никто не смог разглядеть в нем сироту поначалу. Такого не добиваются. Это феномен. Олег не был чудом. Он был обычным человеком с застывшими ужасами службы в глазах, которые отпечатались там навсегда. Волков окаменел, но о драгоценностях внутри этой застывшей магмы знал только один. Это был первый раз, когда Сережа не потратил время на обдумывание. Волков знал, что может искупить вину лишь одним способом — больше никогда не оставлять Разумовского без защиты. — Я же обещал. Уровень тревожности Сережи снизился с того момента, как Волков стал ни то его личным наемником, ни то телохранителем, ни то просто тем самым Олегом, которым был всегда. Как бы он себя ни называл, смысл не поменялся. И если Волков растерял, кажется, последние остатки эмоций, то у Разумовского они проявлялись все ярче. Олег был единственным, кто не реагировал на приступы внезапной злости. Он знал, что вне зависимости от их последствий, ему бояться нечего. Сереже не повезло родиться с острым чувством справедливости. Он бил стаканы каждый раз, когда читал очередную новость о беззаконии. На ладони Олега красовалось несколько неглубоких шрамов — с тех разов, когда он забирал из руки взбешенного миллионера остатки стакана. Разумовский постоянно твердил про что-то внутри него, пугающее и очень сильное. — Я иногда вижу его в зеркале. Или ночью. Или перед собой, — под грустными глазами — залежи от кошмаров и недосыпа. Сереже было трудно, но с Олегом чуть легче. Он больше не боялся находиться дома. Волков то и дело шутил, что Разумовский заперся в башне как принцесса, которую надо спасти от дракона. На самом деле, дракон притаился рядом. Сережа собственноручно запирал дверь башни изнутри. Он выбрал компанию Олега, а не собственных демонов. Волков привык к непонятным словам и необъяснимым выходкам. Он не мог их ни понять, ни контролировать, поэтому терпел. Попытки что-то изменить или вразумить редко заканчивались успехом — точнее, никогда не заканчивались. Сережа все равно сделает по-своему. Успокоится от слегка монотонной речи Олега, но сделает. Однажды прочитанная лекция о вреде излишней эмоциональности и армейские советы по самоконтролю не помогли. — Ты гордая ворона или побитый воробей? Волков второй час пытался доказать, что встреча с представителями крупного международного агентства — не самое страшное, с чем можно столкнуться: «Не страшнее Сирии». Когда все логичные аргументы иссякли, ему пришлось надавить на самое хрупкое, что есть у Сережи — по крупинкам собранное им уважение к себе. И немного эгоистичность. Разумовский резко изменился в лице. Страх сменился гневом. Скулы перестали подрагивать и вместо этого заметно напряглись. Секунда — и мужчина остервенело бьет Олега наотмашь. Звук пощечины эхом разлетается по помещению. Волков превращается в натянутую струну. Он не издает не звука, только закрывает глаза. Ему не было больно, когда спрятавшийся за барханом ублюдок выстрелил в него со спины. Ему больно, когда самое дорогое, что он защищает, бьет прямо в лицо. Секунда — и Волков разворачивается, уверенным шагом направляясь в сторону выхода, пока его не хватают за локоть и дергают на себя. Сережа напуган, растерян и похож на побитого щенка. Ему не тягаться с волком. — Это не я, Олег, клянусь, это не я! Это что-то внутри меня, я не могу это контролировать, пожалуйста, — Сережа хватается за лацканы чужого пиджака и в следующую секунду падает на колени, заходясь в истерике. Проходит полчаса, прежде чем Разумовский может сказать хоть слово вместо рваных вздохов и периодических вскриков. Он продолжает цепляться за Олега уже на диване, сжавшись в комок и то и дело дергая себя за волосы, как будто пытаясь прийти в чувство. — Я, я, прости, понимаешь… — Волков не выдерживает, грубо подхватывая дрожащего Разумовского за подбородок и заставляя поднять голову. Тот громко выдыхает, выпуская из себя последнюю тревогу и устало прикрывая глаза. У него не осталось ни малейших сил сопротивляться. — Я не хочу, чтобы ты боялся меня. У меня больше никого нет. Если ты уйдешь, я не стану… я не смогу тебя удержать. Волков молчит несколько секунд. Он слышал эти слова при разных обстоятельствах. Видел много жалеющих о своем поступке людей. Сережа был единственным, кто раскаивался искренне. — Не удержишь, конечно, — Сережа вздрагивает, и на его лице снова появляется паника. — Это ведь я тебя держу. Разумовский закрывает глаза и почти падает на грудь Олега. Он привык, что после приступов и срывов Сережа почти сразу засыпает — он много изучал об особенностях психических расстройств. Пожар стих, когда несчастный гений снова почувствовал себя в безопасности. Только Олег знал, как его защитить. За сотни километров для Разумовского он был ближе всех.