сгоревшая яичница

кузьма просто безумно любил готовить. вообще не важно, что именно, будь то салат-римский вождь или мелко, с любовью покромсанное в глубокую пиалу оливье с добытыми в ебенях румяными креветками, от которых порой слишком сильно несло едким запахом йода, но рябинов готов был потерпеть — если человек захочет, он и горы свернёт. зачастую он слишком баловал егора блинами со стойким ароматом и вкусом нежного ванилина, и добаловался до того, что летов ему на день рождения торжественно и, не скрывая ехидный смех, подарил чугунную сковородку. не обошлось, конечно, без шуток про то, что кузя его этой же сковородой и угандошит, и егор на это лишь приглушённо посмеялся, оглаживая своим носом щёку рябинова, но сковородку на всякий случай спрятал в самую дальнюю шухляду. вставать из-за заполняющего лёгкие запаха свежего гречневого супа и мягких сырников уже вошло в привычку и было покраше любого будильника, но лучше этого было только постоянное кузино тараторство про то или иное блюдо. "а ты, начт, знаешь, что такое умами? нет? тю-ю, дак это вкус мясной так учёные обозвали...", "а знаешь, чё французы именно пятухов бухлом заправляют? пушто у них мясо жёстче!", и так как минимум стабильно раз в неделю. и где он этого только набирается? точно скромный гений. но "матерью всех блюжьих матерей" кузя считал глазунью. подумать только, как сильно несчастные яйца, упавшие на раскалённый камень, озадачили первобытных людей и вдохновили из этих самых яиц вывести целую огромную и довольно-таки востребованную индустрию. юноша невероятно удивлялся этому, когда слегка озадаченно чистил по-армейски быстро несколько картофелин, чтобы зажарить их вместе с очередной порцией свежих яиц с егором на двоих. он знал, что тот любил только яичницу с твёрдым желтком, поэтому бережно накрыл её крышечкой и поставил картошку откисать от крахмала в воде, как услышал неторопливые шаги в сторону кухни, и через мгновение он очень чётко почувствовал возле себя излюбленный шлейф оставшегося на теле егора своего же одеколона. — утра тебе, кузнечик... — егор потёрся скулой о бритую щёку кузи, аккуратно убирая тонкими пальцами завитки его волос. — яишенку шпаришь? вопрос был настолько непосредствен и мил, что кузя вместо свойственных другим людям колкостей ответил запрокинутым затылком на плечо егора и тихим мурлыканьем: — угадал, паразит!.. а картошку будешь? — съем всё, что приготовишь, — необычайно мягко прощебетал егор куда-то в кузин висок, руками пробираясь к его талии и самими только подушечками пальцев массируя бедренные косточки чуть ниже. — можно я тебя поотвлекаю немножко? — ебать, фёдорыч, ты ещё спрашиваешь... — кузя до сих пор не избавился от привычки называть егора по отчеству сквозь стеснение к проявлению чувств, но егор полностью понимал это и принимал, да и в большинстве случаев даже не замечал вовсе, потому что каждая буковка в этом заветном "фёдорыч", сказанная конкретно рябиновым, имела особый шарм и уют. — делай, шо хочешь, яйца всё равно спекутся через минут пять. — боюсь, затянусь очень... — егор увеличил обхват рук и прижался к кузе сзади чуть сильнее, робко опуская глаза к синему пламени газовой плиты, — ...больно ты у меня хороший. — ага, только вот кто-то вчера на "хорошего" пизданул вчера сдуру, потому что он все огурцы приговорил, — деланно надулся кузя и наклонился чуть ближе к тумбе возле плиты, опираясь на неё руками. жаль, что он этим только рассмешил летова. — блять, ну и хули ты ржёшь? ты никогда эти огурцы не ешь, а тут чё-то захотелось, видите ли, великое цабе... — за обиженным костей было даже весело наблюдать, потому что в такие моменты он особенно умилительно поджимал щёки и смешно выпячивал нижнюю губу, выжидая реакцию егора. она обычно заключалась в извинениях сквозь всю летовскую гордость, даже если обида считалась за шутку, но сейчас егор опустил голову... чтобы осторожно, смакуя солёный привкус кузиной кожи, прихватить её губами и в последствии крепко поцеловать, медленно перемещаясь такими печатями уст вниз, к изгибу правой лопатки. кузя открыл рот в немом вопросе и сжал пальцами керамическую поверхность под собой, пока егор успел ловко пробраться руками к груди рябинова, не обходя стороной горошины его вставших то ли от холода, то ли от "радости" сосков: мстит, чертила, за всё хорошее, проделанное с его сосками в секунды раздражённости. — получай, фашист, гранату, — с нескрываемым удовольствием протянул летов и обхватил его одной рукой под рёбра, второй уже вовсю орудуя его потешными семейками в сердечко. он не знал, что было лучше: то, что кузя минуту назад гордо хлопал ресницами, щекоча собственные щёки, или то, что он в сию секунду находится в крайне интересном положении — егору казалось, что рябинов всегда был настолько новым и открытым, что интерес к нему уж точно не угаснет. — нихуя у нас завтрак интересный, конечно... — на выдохе выпалил тот и тут же оказался на тумбе, неожиданно заставляя его голову потерпеть небольшой бадабум о верхний ящик с мукой и чаем. громко выпалив отчаянное "блять!", он, схватился за макушку и принялся то ли ухать, то ли охать, то ли кряхтеть. н-да, где ещё, как не в квартире егора, можно увидеть сидящего на кухонной поверхности голого мужика, которого только что неосознанно ебанули по голове — сибирский романтизм. растерянный егор не нашёл решения лучше, как притянуть его к себе и поцеловать в наболевшее место, невзначай поглаживая его ягодицу: — сильно ударился? — э-эх, ничё, сейчас пройдёт, заживёт, как на собаке, — кузя, всё ещё почёсывая чернявую шевелюру, смог искренне улыбнуться. — как на собаке... — прошептал егор, прежде чем обдать кузины губы жаром тихого воздуха и слегка спустить свои шорты. он потянулся рукой к жидкому мылу возле раковины, не переставая оставлять на кузином лице влажный след собственных уст: такой многозадачный, как человек, салат с именем которого костя готовил по вечерам, надо же. — егор, яичница... — похуй, — через поцелуй отрезал егор и не сдержал самодовольного смешка, — ...нахуй. — концептуально, — мимоходом заметил кузя и шумно вздохнул, ощутив тепло егоровской руки сначала на внутренней стороне бледноватого бедра, а потом уже и межи собственных ягодиц. — ух ты ёб... жидкое мыло делало своё дело и пальцы егора осторожно проскользнули внутрь на одну фалангу, мягко и аккуратно разогревая рискующего удариться о шкафчик во второй раз кузьму, одним словом, всё шло, как по маслу... к слову, один раз рябинов в шутку предложил смазаться подсолнечным маслом, но тут же получил лёгкий подзатыльник: это многое говорит о нём, как о личности. егор взглядом спросил, мол, "пора?" и, получив смущённый кивок, прильнул к кузиной шее и осторожно заменил пальцы на себя, медленно толкнувшись в костю. он не выдержал и гортанно простонал, уже не закидывая голову назад, чтобы не испортить всю получаемую малину, пока летов воздушно чмокал его в нижнюю челюсть, игриво кусая его и тут же зализывая совершенно неощутимые следы зубов. — всё хорошо? — егор осмелился войти чуть больше, чем на треть длины и задвигаться быстрее. — не больно? — ахуенно... — тонко выскулил последнее сказанное кузя, совершенно забыв про невыключенный газ. егор игрался с костей, как мог, контролируя его возбуждение: то входил практически до основания, но не теряя плавности в действиях и чувственно толкался в него, пока угловатые колени очерчивали линии его боков, то выходил до видневшегося конца, мучая кузю этим всё больше, но тут же под влиянием чувств сжаливаясь и точно попадая по простате. рябинов колоритно кончил и чуть ли не скончался вместе с ним под знатным охуением, пачкая живот спермой и тяжело дыша: — люблю тебя опиздеть как.. — он заглянул ему в глаза и лучезарно улыбнулся, поправляя очки привычным движением, но в чувство его вернул ударивший в нос похлеще кулака запах гари. яичница. как же, всё-таки, хорошо, что он оставил картошку отмокать...