Dark Matter [trap]

Удар по ребрам такой силы, что Дуайта протаскивает по земле добрые пару метров. Перекрывает дыхание, запирая каждый следующий вдох щемящей болью под диафрагмой, заставляет раскрывать рот нелепо, впустую, словно он рыба, выброшенная на берег. Изгвазданная грязью рубашка пропитывается кровью быстро. Бордовым и влажным ползет по спине, но Дуайт этого не чувствует. Лежит и ждет, когда же закончится это все. Безумная желтая луна в небе. Частящий под кадыком пульс, который, кажется, сейчас разорвет его горло пополам. Бесконечные волны боли, дергающие тело, скручивающие его в безопасную позу эмбриона. Пальцы, скребущие грязь, хватающие ее в ладонь, как юбку матери. Закончи. Закончи это все. — думает Дуайт. А бешеный стук сердца всё не унимается. Стучит-стучит-стучит… Грозит ранним инфарктом, душит и давит, щедро плещет под веки россыпь ярких и колких вспышек — уже нет возможности разбираться. Слетевшие с носа очки остаются лежать здесь же, в грязи, когда тяжелое, как у астматика, дыхание становится все ближе. Эван поднимает пожелтевшую маску с лица и с отстраненным любопытством трогает изрубленную спину человека краем своего тесака. Желтый гул затихает как-то разом, перестает ползти трещинами по земле и оставляет их двоих — убийцу и жертву — наедине друг с другом и тишиной, в которой больше не слышно ни_че_го. Ни беспорядочно, панически взлетающих с насиженного места ворон, ни отголосков окончания отведенного времени, которое закончит агонию и рассыплет окружающее пространство пеплом — швырнет в лицо серый прах и горькую темноту, утянет в свое никуда и ничего… Такого раньше не случалось — думает Эван, опускаясь ниже, на одно колено, к тому, что вздрагивает и дрожит, к человеку, которого он так и не смог кинуть на крюк, как многих до этого. Просто вышло время, в этом все дело. Но осколок мира вокруг, огороженный загон для охоты, молчит, и молчит Сущность — всё замерло в безмолвии, в котором обычно хищное и злое дыхание успокаивается, затихает, и маска сдвинута с лица, открывая сломанный нос и уродливый шрам, перечеркнувший губы. Всё замерло. Эван небрежно толкает свою несостоявшуюся жертву тыльной стороной ладони — легко, словно отмахнулся от назойливого насекомого — этого движения хватает, чтобы человек ткнулся лицом в стылую грязь и затих. Беспомощно застонал, пытаясь подняться, но рука неловко выворачивается в простом движении и обмякает. Снова, в очередной раз — но почему-то по-другому. Почему огненный коллапс не сжег остатки бесполезного мира, разделяя убийцу и жертву. Эван не понимает, почему, и почему Сущность молчит, и все вокруг замерло, словно ждет его решения. Любопытство и смутный страх щекочет под ребрами. Эван перевод взгляд на тело перед собой. Сухие губы трогает кривая усмешка. Это ведь не в первый раз, когда они встречаются — Двит, Дуит, да? Нет? Да и похрен. — он никогда не запоминал их имен, смутно помнил, как выглядит тот или иной человек, который пытается выжить в этом безумии, под натиском дикой охоты. Каждый раз отчаянно, словно не помнит, что все прочие попытки до этого привели только к одному. Охота продолжилась вновь. Белая ткань насквозь мокрая от крови. Чужое дыхание еле слышно. С трудом угадывается движение переломанных ребер — у Эвана добротный, тяжелый тесак, который не столько режет, филигранно и точно, заставляя плоть расходиться под острым лезвием, сколько рубит и калечит… — Кончай уже. Убей. — едва слышит Эван. И, действительно, нет ничего проще, чем перебить шейные позвонки, перемолоть их несколькими ударами, оставляя безобразное месиво и холодеющую, на радость червям, плоть. Но — такого раньше не было. Никогда. Сущность забирала свое. Так или иначе. И всё начиналось с начала. Всегда. Ни у кого из них, в конечном итоге, не было выбора. Эвану, наверное, было бы интересно узнать имя этого человека, который падал под его ударами раз за разом. Или кричал, когда челюсти капкана сдирали мясо с кости от пустых попыток выбраться из ловушки. Эван, наверное, хотел бы понять, почему каждый раз, с таким упорством, каждый из них пытается жить — раз за разом, бесконечно, с одинаковой жаждой жить, открыть ворота, выбраться… Эвану, наверное, было бы интересно - но на это никогда не было времени, он смирился и игра всегда обрывалась раньше, чем посторонние мысли могли пробраться в голову сквозь адреналиновую трясучку, выкрашивающую мир в алый и злой цвет бесконечного цикла убийств. Эван скалится нездорово, мышцы на щеках кажутся деревянными, застывшими, когда из глотки рвется клокочущий смех, такой непривычный здесь, в неправильном мире, где погонь больше нет, и что делать, впервые — совсем непонятно. Эван видел много смертей и это тщедушной тело, раскинувшееся перед ним — умирает. Рваные раны — одна, вторая... - выпивают остатки жизни вернее тихой и беспорядочной просьбы о смерти. Эван все-таки поднимается, закидывая слабое тело на плечо так же, как делал сотни раз до этого — но несет не к крюку, которые теперь как виселицы, с беспомощно поблескивающими железками на земле под ними, а идет по наитию, заставляя границы небольшого мирка для бесконечной охоты расступиться. И Сущность молчит. Позволяет. Чего-то ждет. Такого никогда не было. Никогда не случалось ранее. Не умирай — думает Эван, цепляясь за нечто. Это ново. Это что-то другое. В висок долбит хрипом и стоном, наверняка вскипает кровавая пена на бледных губах человека, которого уже должно было не стать. Деревья послушно расступаются, открывая путь к двухэтажному особняку, путь к которому знает только Охотник. Западное крыло обвалилось, крыша восточного безбожно течет. Кабинет со сгнившими остатками книг, которые не пошли на растопку камина, давно превратился в мастерскую, ужасающую в своей простоте — отец был бы доволен. Железо, костяные поделки и добротное дерево. Проступающие пятна ржавчины и гнили от вечной сырости. Ничего лишнего. И никто чужой сюда никогда не попадал — никто, кроме мертвеца на плече, который почти перестал дышать, вздрагивать и едва слышно стонать. Эван думает, что приволок к себе домой падаль и милосерднее было бы добить. Но все равно раздувает огонь в едва тлеющих углях и вешает в глубине почерневшего камина чугунный котел, чтобы вскипятить воду. Рвет черную от остывающей крови ткань на спине, бесцеремонно вытряхивая человека из испорченной одежды. Бросает ненужные больше маску и тесак на край стола, где обычно мастерит свои смертоносные поделки. Раскатывает кожаный обрез с острыми иглами, ножами и шелковыми нитями. Щедро сбрызгивает крепким самогоном, подаренным скособоченным и молчаливым другом-пильщиком, руки и этот, совсем другой инструмент, которым ранее шил наощупь свои раны после коварных и болезненных ударов в спину… Эван тормозит, думает. «И зачем. Для чего? Он уже всё. Такое не пережить.» Дуайт продолжает дышать — тихо, но упрямо, словно сломав один незыблемый закон мира бесконечной кровавой охоты, он собирается разломать и все прочие.