О жизни после выживания

У Черного озера сегодня особенно прохладно. Да и немудрено: на дворе как-никак уже ноябрь. Первые два месяца восьмого курса прошли, не отметившись хоть сколь-нибудь значимыми, — и уж тем более приятными, — событиями. С тех пор, как Визенгамот признал, что предъявленных к младшему Малфою обвинений недостаточно для заключения в Азкабане, Драко все никак не мог вырваться из ощущения, будто проживает один бесконечно длинный серый день, лишь периодически прерываясь на беспокойный сон. От этого непроглядного, все глубже увлекавшего его в пустоту марева, казалось, никуда не деться: наступление нового дня обещало принести с собой совершенно недоступное ему сейчас обновление, выбор незнакомого доселе пути, долгожданный и окончательный разрыв с отравлявшими все его существо на протяжении долгих лет идеями… Сам-то он, надо признаться, перестал принимать их на веру еще на шестом курсе, осознав, что безнадежно увяз в паутине, живым или незапятнанным из которой ему уже не выбраться. Некогда столь превозносимая его отцом перспектива господства Темного Лорда с тех пор стала казаться Драко бездной непроглядной темноты и липкого ужаса, граничащего с омерзением. После каждого собрания пожирателей в Малфой Мэноре юноша вновь и вновь убеждался, что, пока у власти будет находиться маньяк, искренне считающий едва ли не половину представителей магического сообщества недостойным существования скотом, в безопасности не будет никто, даже его ближайшие последователи. Мысль о том, что в случае победы Лорда его существование навсегда зациклится в этом круге непрекращающегося ночного кошмара, в котором он прожил последние пару лет, не позволила Драко выдать Золотую троицу во время их пленения в Мэноре. Жить в непрерывном всепоглощающем страхе за семью и самого себя, непрестанно укреплять щиты окклюменции, цензурировать каждую свою мысль, обдумывать каждый совершаемый шаг... Такая жизнь точно не стоила труда быть прожитой. Во время финальной битвы он даже решился по возможности помогать орденцам, стремясь остаться незамеченным для обеих сторон. Нетрудно было догадаться, что ни один из противников не отказал бы себе в удовольствии если не прикончить, то хотя бы обезвредить его: орденцы — как врага, пожиратели — как дезертира и предателя. Роль самопровозглашенного анонимного ангела-хранителя светлой стороны ему практически удалась: лавируя между обломками и полуразрушенными стенами замка, парень то накладывал защитные заклинания на сражающихся членов Ордена и Отряда Дамблдора, то оглушал со спины пожирателей, направлявших палочки на противников. Больше года соседствования с Волдемортом и его приспешниками научили его оставаться незамеченным. Выйти из тени ему пришлось лишь раз, когда, скрываясь в одной из ниш замка, он заметил, как к на мгновение потерявшей бдительность Грейнджер, едва ли не потирая выпачканные кровью лапы, со спины подкрадывался Фенрир Сивый. После нескольких выпущенных заклинаний Драко понял, что из своего укрытия поразить оборотня заклятьем ему не удастся: слишком уж далеко находилась цель. В любом другом случае он бы, возможно, оставил свои попытки помочь, рассудив, что ничего не может сделать, но перед глазами у Малфоя стоял образ, впечатавшийся в его сознание еще с того самого вечера в Мэноре... Хрупкая беспомощная девушка, корчащаяся на мраморном полу от пронзающих ее Crucio тетки Беллатрисы. Он тогда насилу заставил себя не отводить от происходящего глаз: изо всех сил боролся с приступами тошноты, с дрожью и ощущением собственной никчемности, — но так и не позволил себе отвернуться, притворившись будто ничего не происходит. Просто не имел на это права. Как бы усердно Драко с детства ни промывали мозги идеалами «чистоты» крови, какой бы раздражающей он ни считал эту девчонку во время учебы в школе, он не мог избавиться от набатом звучавшего в те мгновения в его голове голоса: Она не заслужила такого. Не заслужила. Да и никто не заслужил. Кроме, пожалуй, самих этих грязных выродков, каждый день в подвалах твоего дома пытающих таких как она до полусмерти. Вместе с тем он, однако, осознавал, что помочь Грейнджер так и не решится. Только не ценой жизней собственных родителей. И это заставляло чувствовать себя еще большим ничтожеством. И в ту самую ночь, и в каждую последующую, когда он просыпался в холодном поту, вздрагивая от ее истошных криков, которые, казалось, до сих пор разносились по поместью, но на деле лишь намертво врезались в его воспоминания. Вот почему на этот раз он наотрез отказал себе в соблазне вновь сунуть голову в песок и представить, будто жестокость и насилие, насквозь пропитавшие последние пару лет его жизни, нереальны. Вспомнив, как именно Сивый обычно расправлялся со своими жертвами, — особенно если ими являлись молодые девушки, — Драко понял, что в этот раз бегство от происходящего станет для него предательством самого себя. Времени на то, чтобы как следует обдумать план действий, не оставалось совсем. Выбежав из своего укрытия, юноша приблизился к изможденной, пытающейся перевести дух гриффиндорке и, вскинув руку с палочкой в ее направлении, выкрикнул: — Stupefy! Девушка успела лишь вздрогнуть и, кляня себя за неосторожность, зажмуриться, ощутив, что не успеет отразить заклятье, которое, как она думала, было обращено против нее. Услышав позади себя глухой звук падения, Гермиона открыла глаза и, развернувшись, увидела лежащего совсем недалеко от нее оглушенного Фенрира. Малфой же, мгновение назад выбежавший из укрытия, не глядя на девушку, прошел мимо нее и, склонившись над телом оборотня, направил на него сжатую в слегка подрагивавшей руке палочку. — Sectumsempra, — сосредоточенно произнес он, после чего оглянулся, кинув быстрый взгляд на Гермиону, и поспешил скрыться за каменными развалами. Драко понадеялся, что Грейнджер оставит произошедшее втайне, возможно, не поверив собственным глазам. Но куда там. Этот случай стал коронным аргументом в ее речи, произнесенной в защиту Драко перед Визенгамотом. Парень нередко задумывался, а сняли бы с него обвинения, не освети она этот эпизод в суде, и понимал, что то спонтанно принятое решение, скорее всего, изменило в его жизни гораздо больше, чем он изначально мог предполагать. Сразу после суда Драко решился подойти к вставшим на его защиту однокурсникам, найдя в себе силы для немногословных, но искренних извинений и благодарностей. Так между ним и двумя третями золотого трио установилось негласное, возможно, непродолжительное хрупкое перемирие. Чего нельзя было сказать об остальных студентах, прибывших в Хогвартс этой осенью. Для подавляющего числа учеников, да и, чего уж там греха таить, преподавателей он оставался преступником, незаслуженно избежавшим Азкабана. Те же немногие, с кем он раньше делил не только гостиную в общежитии Слизерина, но и судьбу отпрыска последователей Лорда, материал этого курса предсказуемо решили пройти на домашнем обучении. Сам он, в силу ограничений наложенного на него судом испытательного срока, такой возможности был лишен. Нельзя сказать, что одиночество его пугало или тяготило: проводить время наедине с самим собой Малфою было комфортно еще с самого детства. Но вот мысль о том, что статус изгоя ему придется носить не только на протяжении этого учебного года, но и всю оставшуюся жизнь, не оставляла его ни на день, как бы он ни старался отмахнуться от нее. Казалось, что идеи превосходства «чистой» крови, так старательно когда-то вложенные ему в голову отцом и окружением, никогда не утратят влияния на его судьбу, какими бы пустыми они ему теперь ни казались. Парень с трудом мог представить, что должно было произойти для того, чтобы люди начали воспринимать его как отдельную самостоятельную личность, а не смотрели на него сквозь призму чудовищных, но все же совершенных под страхом расправы, ошибок. Впрочем, все правильно. Судить о человеке по его мотивам и намерениям уместно лишь в том случае, когда его поступки не принесли никому ощутимого вреда. Он же возможность пользоваться этой презумпцией добродетельности окончательно утратил еще в конце шестого курса. Мир, который, как уверяла его в детстве вся родня, должен был лежать у ног Малфоев, теперь виделся Драко чередой захлопнувшихся прямо перед его носом дверей. Отец был осужден на пожизненный срок в Азкабане, что после всего произошедшего, надо признаться, едва ли отозвалось в Драко чем-то, кроме облегчения. Мать же не смогла больше оставаться в Мэноре и переехала в поместье во Франции, взяв с сына слово писать ей обо всем, что происходит в его жизни. Смех да и только. Навряд ли она была бы рада получать в этих письмах красочные описания оскорблений, которые теперь сыпались на младшего Малфоя со всех сторон и на которые юноша, вопреки своим прошлым привычкам, научился не отвечать. А зачем? Укреплять образ брызжущего ядом нарциссичного засранца? Нет уж, посмотрите, к чему его и так привели долгие годы подобной практики. Посчитав каменную маску на лице и молчание лучшим оружием для себя, Драко все чаще удалялся ото всех в уединенные места, дабы все же не сорваться на ком-нибудь и не пойти наперекор избранным им принципам. Поразительно, что единственным, кто, казалось, находил в себе силы относиться к нему по-человечески, была Грейнджер. Пару раз она даже предотвращала «публичные линчевания», старательно спланированные группами студентов, особенно разгневанных его статусом свободного волшебника. С раздражением и усталостью в голосе Гермиона, поблескивая значком главной старосты, расшугивала всех по гостиным факультетов, не забывая при этом пригрозить снятием факультетских баллов за попытку самосуда. И Малфой был благодарен ей. Не за помощь, нет. За то, что избавляла от риска вспылить и разразиться оскорблениями, закапывая себя тем самым еще глубже. Всего этого он ей, впрочем, не сказал. Да и возможности не было. Сразу после подобных инцидентов она стремительно исчезала, словно ее и не было на месте происшествия. Вообще-то, словами «словно ее и не было», пожалуй, можно было бы описать все поведение Грейнджер с самого начала учебного года. Девушка, которая когда-то так раздражающе заполняла своим присутствием все пространство, благодаря своей кипучей деятельности и вездесущему участию, теперь словно растворялась на глазах. Ни на одном из уроков не было видно ее взметнувшейся вверх руки, не было слышно столь свойственных ей постоянных вопросов и уточнений. Гриффиндорка даже стала завсегдатаем последних парт, что в ее случае было делом просто невиданным. На обедах в большом зале девушку тоже теперь было сложно разглядеть. Раньше Золотое трио было центром притяжения за столом Гриффиндора. Теперь же, когда Поттер с Уизли решили не возвращаться на восьмой курс, Гермиона все чаще старалась садиться с краю, как будто намеренно пытаясь казаться как можно менее заметной. В последнее время она и вовсе не приходила. Не было видно ее даже в библиотеке. Обязанности главной старосты Грейнджер исполняла, однако складывалось ощущение, что действовать она решила подобно искусному кукловоду: все задачи были выполнены, но участия ее ни в чем не ощущалось. Она не появлялась ни на мероприятиях, ни на обходах замка, однако все отчитывающиеся перед ней старосты факультетов работали слаженно и организованно. Такие изменения в поведении девушки были поразительными, но их, на удивление, казалось, никто не замечал. Кроме Драко. Не ускользнуло от его внимания и то, что она как-то болезненно похудела, словно пыталась исчезнуть даже физически. Малфой никому, — и в первую очередь себе, — не хотел признаваться, что подобные изменения в состоянии Гермионы по какой-то причине доставляли ему все больше беспокойства. Он упустил момент, когда именно в собственных мыслях начал иногда называть ее по имени. Пусть. Безразличие и нейтралитет. Эти слова стали для него подобны мантре, которую он повторял про себя каждый раз, когда необходимо было освободить голову от навязчивых мыслей и переживаний. Особенно хорошо это получалось в безлюдных местах, подобных валунам у кромки Черного озера, на которых он сейчас и расположился. Ощутив на своих щеках несколько прохладных капель слегка накрапывавшего дождя, парень задумался о том, что с приходом холодов ему придется найти новое место для уединения, теперь уже внутри самого замка. Драко вздрогнул: то ли от морозного ветра с озера, то ли от воспоминаний о Выручай-комнате, которая, быть может, и смогла бы охранять комфортное и уже такое привычное для него одиночество, если бы не напоминала о событиях, от одной мысли о которых хотелось зажмуриться и беспомощно свернуться в клубок. Интересно, где все это время пряталась Грейнджер? Наверняка ведь нашла себе какой-то тихий закуток. Возможно, где-то в замке… Интересно, много там подобных мест, о которых он не знает? Тряхнув головой, будто пытаясь отогнать от себя пустые навязчивые мысли, Малфой огляделся вокруг и заметил недалеко от себя хрупкую фигурку со знакомой копной каштановых кудрей. Казалось, даже они теперь стали менее живыми: уже не торчали во все стороны, не поблескивали на свету упругими завитками, а струились по спине немного потускневшими и словно потяжелевшими волнами. Устремив вперед отсутствующий взгляд, девушка шла вдоль берега в сторону места, откуда в эту минуту и наблюдал за ней Драко. Подойдя совсем близко, Гермиона молча села на краешек одного из камней, даже не взглянув на парня. Словно и вовсе не обратила на него внимания. Вот сейчас она опомнится, оглянется по сторонам и, заметив его наконец, уйдет, в отвращении поджав губы, — в этом Малфой был уверен. Однако Грейнджер, по всей видимости, не видела вообще ничего вокруг. Ее взгляд был устремлен вдаль, а под глазами залегли темные круги, словно спала она не больше, чем сам Драко в те периоды, когда кошмары преследовали его особенно сильно. В это он мог поверить. Поводов вскакивать в постели посреди ночи, разрываясь от немого крика, у нее наверняка было не меньше, чем у него. Только вот для себя он это воспринимал в качестве заслуженного наказания, а она… Черт, за все, что ей пришлось пережить, уж она-то больше других заслужила мирно спать по ночам. В своем тонком пальто Гермиона едва заметно вздрагивала от холода и промозглого осеннего ветра. Самой ей, казалось, было абсолютно все равно. Не вполне отдавая себе отчет в причинах подобного порыва, Малфой невербальным заклинанием навел на девушку согревающие чары. Спустя пару минут дрожать она перестала, однако больше никак не отреагировала. Будто и не осознавала, что что-то изменилось. Взглянув на руки гриффиндорки, парень нахмурился: кожа на костяшках тонких пальцев покраснела и потрескалась, а в нескольких местах даже проступили крошечные бусинки крови. Будучи не в силах дальше гадать о том, что происходит с девушкой, Драко решился нарушить тишину. — Эй, есть тут кто? Гермиона, судя по всему, не сразу расслышала, что к ней кто-то обратился, и очнулась лишь через несколько секунд, равнодушно повернув голову в сторону источника звука. — Что, прости? — Оболочка Гермионы Грейнджер здесь и скоро потрескается от холода, а где же она сама? Парень говорил совершенно беззлобно, однако Гермиона, казалось, не привыкла ожидать от него ничего, кроме ядовитых колкостей, а потому решила принять оборонительную позицию. Хоть, признаться, и без особого энтузиазма. — Малфой, не трать силы. — Нет, серьезно, — он решил говорить как можно более размеренно и дружелюбно, дабы не воспроизводить приевшийся уже даже ему самому образ смотрящего на всех свысока надменного подонка, — сейчас окоченеешь тут, сама того не заметив: ты будто вообще не здесь. К своему удивлению осознав, что Малфой и не намеревался осыпать ее традиционной порцией оскорблений, девушка посчитала, что на этот раз может ослабить оборону. — Не все ли равно? Если и заболею, едва ли кто-то будет переживать, так что... Малфой нахмурился. Повинуясь такой логике, легко можно выйти на весьма опасную для себя тропу. — То есть? — Забудь… — осеклась Гермиона: пусть она и решила, что может попробовать открыться для простого разговора, делиться со слизеринцем личными переживаниями было бы, мягко говоря, недальновидно. — Хочешь сказать, саму тебя не огорчила бы собственная болезнь? Недальновидно, но не все ли равно? Малфой, кажется, после суда был сломлен так же, как и она сама. Да и что он, собственно, сделает, узнав о том, что ее гложет? Оскорбления в свою сторону она давно сносила равнодушно, в качестве компромата это едва ли используешь, а вот высказаться хоть кому-нибудь сегодня отчего-то тянуло особенно сильно. Свежий взгляд на то, что мучило ее вот уже столько времени, возможно, и не помешал бы... Друзья все как один талдычили уже успевшее утратить свой смысл «Все будет хорошо», казалось, даже не задумываясь о ее чувствах и не желая вникать в переживания. Она их и не винила. Каждый в прошедшие пару лет потерял нечто, что было ему дорого, и каждый справлялся с собственной болью, как умел. Вот только у любого из ее друзей был кто-то абсолютно, безусловно близкий. Тот, кто не отвернется, если окажешься на дне, и сделает все возможное для того, чтобы с этого самого дна вытащить. Гарри все свободное время пытался проводить с Джинни, аппарируя в Хогсмид на выходные. Обоим было не до тревог Гермионы: они согревались обществом друг друга, словно догоняя ускользнувшее от них время, которое вынужденно провели в разлуке. С Роном они остались друзьями, так и не решившись на что-то большее. Он, как и все Уизли, оплакивал потерю Фреда: пережив немыслимое, их семейство, казалось, сплотилось еще сильнее. Все они были друг у друга, а у нее теперь не было никого. Не было людей, к которым можно было бы прийти в самые темные моменты, упасть в теплые объятия и ощутить себя крохотным ребенком, не боясь собственной уязвимости. — Может, я и заслужила ворох неприятностей на свою голову. Так что нет, не огорчила бы. Драко едва не поморщился от на мгновение кольнувшего его ощущения какого-то возмутительного несоответствия. Это она-то вздумала себя наказывать? За что? Если уж Грейнджер со своим Орденом Мерлина по какой-то причине была убеждена, что недостойна счастья и спокойствия, то ему самому в таком случае остается что, — добровольно сдаться Министерству в пожизненное рабство? — Ты, кажется, в последнее время решила отказаться от всего, что делало тебя тобой. Всего, что когда-либо приносило радость. Отчего это? — завалить собеседника вопросами оказалось лишь отчасти эффективным способом скрыть собственное раздражение. — А я имею право на эту радость? Прямо на моих глазах погибло столько людей, имевших полное право быть счастливыми, но счастья этого они теперь уже никогда не испытают, как, впрочем, и их близкие. Так с чего бы мне наслаждаться жизнью? Драко начинал потихоньку закипать. Это возмущение, в сущности, и не было направлено на саму девушку. Просто он вновь чувствовал себя беспомощным... Сторона света, — ее сторона, — победила, а она считает себя недостойной простой радости. Во имя чего, спрашивается, сражались и погибали волшебники, о которых она говорит? Ради того, чтобы те, кто выжил, медленно умирали изнутри, сами того не замечая? Зачем он сам спас ее от Сивого? Чтобы смотреть, как она позволяет чувству вины съедать себя? — Ты выжила. А теперь от этой жизни отказываешься. Это ли не кощунство перед теми, кто погиб? На миг Гермиона просто застыла. Услышать от Малфоя слова, способные заставить ее задуматься над своими убеждениями, она уж точно не ожидала. Больше всего поражало то, что она, кажется, даже готова была внутренне согласиться с размышлениями юноши без каких-либо споров и препирательств. Однако с тем, чтобы действительно взять подобные принципы на вооружение... Тут все было, увы, не так просто. — Думаю, я уже толком и не понимаю, как и чему радоваться. Сложно представить, что именно сейчас могло бы помочь мне почувствовать себя счастливой. Тут Драко ощутил, что у них с Грейнджер, оказывается, не так уж и мало общего, как он привык считать. Что ж, в поиске чего-то ему всегда помогали размышления вслух. Только вот в последние годы «вслух» вообще стало привилегией и роскошью, учитывая новоявленных жителей Мэнора... Он был вынужден носить и переваривать все в себе. Поэтому сейчас возможность выразить свои размышления не таясь казалась весьма и весьма заманчивой. — Когда не знаешь, нужно пробовать что-то новое, пока не найдешь то, что доставит тебе искреннюю радость. Ну или хотя бы прокручивать эти варианты в голове, ведь иногда удовольствие как раз и состоит в том, чтобы пробовать новое и осознавать, сколько еще подобных возможностей могли бы перед тобой открыться. Гермиона на какое-то время погрузилась в размышления о том, что, кажется, всерьез недооценивала его. Спустя несколько минут парень решил сам нарушить затянувшуюся паузу. — Сыграем в игру? По спине Гермионы прокатилась отрезвляющая волна мурашек. Ощущение, что она ввязывается в нечто, что может выйти из-под ее контроля, становилось все сильнее. Девушка покосилась на Драко исподлобья, демонстрируя, каким подозрительным ей показалось предложение, однако любопытство в конечном итоге все же взяло верх. — Во что? — В «Я никогда не…» — Пфф, — фыркнула Гермиона, не сумев скрыть улыбку, на миг озарившую черты ее лица, — с чего бы? Мы не на факультетской попойке, да и батареи шотов с чем-то крепкоалкогольным я здесь не наблюдаю. Драко добродушно усмехнулся. То, что в гриффиндорке, несмотря на ее внутреннюю опустошенность, еще давало о себе знать чувство юмора, немного обнадеживало. — Всего этого и не нужно. Считай, что этой игрой я просто решил задать вектор нашему разговору. Мы просто будем по очереди произносить фразы, начинающиеся со слов «Я никогда не». Так, глядишь, ты обнаружишь что-нибудь, чего никогда не делала, но хотела бы. И, возможно, это и станет для тебя источником радости. Хотя бы на время. Затея Гермионе понравилась, несмотря на то, что требовала слегка пугающего уровня откровенности. Но что было терять? Тем более, других кандидатов на роль благодарного слушателя в ее жизни не было вот уже пару месяцев как. — Начинай ты. — Идет, — парень и сам удивился тому, сколько какого-то почти детского ликования всколыхнуло внутри него высказанное ею согласие, а потому пообещал себе быть деликатным, чтобы девушка снова не замкнулась в себе, — Я никогда не думал, что мы сможем вот так просто сидеть и разговаривать, будто обычные знакомые: без оглядки на события прошлого и идеалы сообществ, воспитавших нас такими разными. Гермиона сперва на мгновение нахмурилась, посчитав, что за этим последует ворох доводов в пользу идеи о превосходстве «чистокровных». Но, подняв взгляд на Драко и увидев его мягкую улыбку, она поняла, что больше практически не чувствует рядом с ним привычной настороженности. — Да уж... Я никогда не предполагала, что ты однажды преодолеешь свою ненависть к таким как я, — проговорила девушка. Улыбка мгновенно слетела с лица Драко. Как он и предполагал, надеяться на то, что людям будет легко поверить в искренность его стремления измениться было просто смешно. — Я никогда не ненавидел тебя по-настоящему, — негромко проговорил парень, отвернувшись в сторону озера и начав нервно постукивать кулаком по валуну. — Что? — Гермиона слегка опешила. Еще после того случая во время финальной битвы она приняла для себя, что его идеалы могли как-то измениться. Считай она иначе, просто не стала бы свидетельствовать в его защиту перед судом. Но предположить, что Малфой вовсе не разделял идей своего окружения, она ни за что бы не решилась, несмотря на извинения, принесенные им после слушания. Их она приняла, но считала, скорее, жестом вежливости с его стороны. — Ну да, — вздохнул Малфой, — верится с трудом, сам знаю: в детстве мне и правда старательно промывали мозги, представляя маглов в качестве агрессивных варваров, во времена Инквизиции истреблявших волшебников лишь из-за собственной неспособности понять и принять магию. Другую информацию я просто не мог ниоткуда получить, до поступления в Хогвартс уж точно. А к одиннадцати годам твои взгляды, сформированные родителями, авторитет которых в детстве для каждого непререкаем, могут уже достаточно окрепнуть. Мне все время втолковывали, что маглорожденные не могут в полной мере овладеть магией и знаниями о нашем мире. А тут ты — лучшая на курсе, жадная до знаний девчонка, которой всё дается с легкостью и которая одним своим существованием рушит всё, что мне когда-либо внушали в качестве неоспоримой истины. Отец уже после первого семестра, стоило мне вернуться в Мэнор на каникулы, начал наседать и возмущаться: маглорожденная обошла Малфоя по всем предметам, виданное ли дело... Я, разумеется, мгновенно стал в его глазах кромешным разочарованием, хотя и старался, очень. Но, главным образом, по тем предметам, которые были действительно интересны. Уж не знаю, почему стремление вызвать одобрение отца с самого раннего детства так глубоко в меня вросло... Впрочем, искренней гордости за меня на его лице я так ни разу и не увидел. Хотя постой-ка, вру, — с горечью процедил юноша, — все же было однажды: когда он узнал, что я получил метку. Именно тогда я и понял, что вся эта погоня за его одобрением, на самом деле, не стоила ровным счетом ничего. Драко ненадолго замолчал, глядя на горизонт. Гермиона в ответ лишь вздохнула: образ Малфоя в качестве уязвимого необласканного ребенка не мог стереть из ее памяти все уколы и тычки в адрес нее самой и других маглорожденных волшебников, однако давал возможность взглянуть на их прошлое из точки с более широким углом обзора. — Я завидовал тебе поначалу, ты так раздражала своей вездесущностью, вызывала диссонанс со всем, во что я приучил себя верить и за что привык цепляться. Поэтому я пытался задеть тебя словами, которые слышал от взрослых. Слова порой были просто ужасны. Прости за это, если когда-нибудь найдешь в себе силы... Краем глаза заметив, как уголки губ так и не проронившей ни слова девушки едва различимо на мгновение подлетели вверх, Драко слегка выдохнул: даже такая реакция со стороны Грейнджер уже, надо признаться, превосходила его ожидания. — Конечно, как бы я ни пытался тебя спровоцировать, ты была словно неуязвима: все мои тщательно пропитанные ядом слова будто отскакивали от невидимой стены, даже не достигая тебя, а я из кожи вон лез, стремясь выбить из тебя реакцию. Меня самого это, разумеется, только больше распаляло. — Какое там «отскакивали», — холодно усмехнулась Гермиона. — Что? — Прекрасно меня достигали твои слова... Я, конечно же, любила учиться и буквально глотала все, что было мне интересно. Но одной из причин, почему я так стремилась угодить всем профессорам, было то, что где-то глубоко внутри я сама поверила в то, что магический мир может не принять меня, стоит мне не преуспеть хоть в чем-то. А мне слишком хотелось остаться его частью. Я тогда не понимала, что экзамены и оценки — это не испытание на предмет того, достойна ли я магии. Вот и была такой раздражающей затычкой в каждой бочке. Драко изумленно посмотрел на нее, после чего нахмурился и потупил взгляд. — Ты это всерьез? Черт... Мерлин, я идиот. Прости... — Будем считать, что в мою продуктивность ты внес просто неоценимый вклад, — съязвила, не удержавшись, девушка, после чего, глубоко вздохнув, решила вновь вернуть разговор в русло начатой ими игры: настала ее очередь, — Ладно. Я никогда не была на другом континенте. Думаю, больше всего хотела бы побывать в Австралии... Гермиона выглядела задумчивой и немного грустной. За этими словами будто скрывалось что-то особенно для неё болезненное. Однако, опасаясь разрушить хрупкое равновесие, пребывая в котором, девушка позволила себе поделиться с ним своими мыслями, Малфой решил не задавать лишних вопросов. — Я никогда не понимал, как вам удавалось все эти годы выходить сухими из воды, несмотря на то, сколько правил вы нарушали. Услышав, как в ответ Грейнджер фыркнула, пытаясь сдержать разобравший ее смех, Драко и сам почувствовал, что невольно расплывается в улыбке. Хорошо забытое ощущение. — Секреты фирмы я выдавать пока не готова, но, возможно, к нам относились снисходительно из-за того, во имя чего мы их нарушали. — Всегда поражался привычке гриффиндорцев брать на себя слишком много. Впрочем, казалось, даже Дамблдор был не против. А, может, не только не был против, но и незаметно подначивал вас, совершая вашими руками то, на что сам не желал или не мог решиться. — Я, признаться, и сама думала о его возможных манипуляциях, но тактика, которую он выбрал, привела нас к победе, хоть и не без потерь. И теперь уже вряд ли есть смысл рассуждать, насколько цель оправдывала средства. Думаю, он мыслил слишком глобальными категориями, в результате чего некоторые волшебники оказались для него фигурами на игровом поле. Радует то, что партию мы все же выиграли. — Забавно, как общение с Нашим Королем меняет оптику взгляда на мир: шахматные метафоры мне даже нравятся. Упоминанием младшего Уизли Драко попытался прощупать почву, предположив, что состояние девушки может быть каким-то образом связано с ним, — он не забыл о слухах, ходивших о них в школе на последних курсах. Однако Гермиона никак не изменилась в лице, услышав о Роне: лишь пожала плечами. Мимо, — не без облегчения подумал юноша. — Как ни странно, я никогда не разделяла увлечений своих друзей. Ни шахматы, ни квиддич меня всерьез не увлекали. Нас просто в какой-то момент крепко связали происходившие вокруг события, и мы уже не могли себе представить, каково это выпутываться из них порознь. Впрочем, теперь, когда все это закончилось, мне порой кажется, что мы в какой-то мере отдалимся. Конечно, мы всегда сможем рассчитывать на помощь друг друга: после того, что нам пришлось пережить вместе, по-другому и быть не может, но это не то... Раньше у каждого из нас здесь, в Хогвартсе, не было никого ближе друг друга. Да, у Рона были братья и сестра, но даже с ними он общался не так тесно, как со мной и Гарри. Каждый из нас понимал, что, случись что, он будет приоритетом для двух других. Теперь каждый из них выстраивает свою жизнь. И это замечательно, не подумай: уж они-то точно заслужили спокойствие и возможность жить для самих себя. — Но ты уверена, что, в отличие от них, сама этого шанса не заслужила? На мгновение Гермиона пожалела, что пустилась перед Малфоем в столь откровенные размышления: ее слова, конечно, не могли не вызвать у него любопытства, а дальнейшее погружение в тему ощущалось слишком уж болезненно. Но все же лишь на мгновение... За несколько месяцев, минувших после финальной битвы, она научилась держать свои переживания и боль запертыми внутри. Однако то, что девушка так тщательно прятала от других, да и, в конечном итоге, от самой себя, не могло не подтачивать ее: сначала лишь настроение, затем мотивацию, за которой последовали работоспособность и жизнерадостность, самооценка и забота о себе и собственном здоровье. Она понимала, что по крупицам разрушает себя изнутри, однако не находила в себе ни желания, ни сил что-либо изменить. В такой ситуации выдать кому-то свои тревоги показалось меньшим, совершенно незначительным из зол. К тому же, в том, чтобы поделиться сокровенным с человеком, от кого она никогда не ожидала такой возможности, виделось нечто новое и странным образом притягательное. — Я отобрала у самых близких мне людей то, что было для них дороже всего. И тем самым вычеркнула себя из их жизни. — Мы, оказывается, чем-то похожи, Грейнджер. Только самое дорогое я отобрал у себя сам. Вот уж действительно чем-то похожи, — промелькнуло у Гермионы в голове. Она ведь действительно сама отняла у себя родителей, наложив на них тогда, чуть больше года назад, заклятие забвения. — Кхм, ладно, что-то мы отвлеклись... — Драко решил наконец перевести тему разговора таким образом, что оба они могли почувствовать себя чуть менее уязвимо, — Я никогда не думал, что мне захочется опробовать некоторые магловские виды транспорта. Брови Гермионы удивленно взметнулись вверх: девушка, кажется, едва сдержалась, чтобы в изумлении не открыть рот. — Да-да, Грейнджер, ярый ненавистник маглов, некогда с пеной у рта доказывавший, что в жизни не притронется ни к чему, ими созданному, захотел прокатиться на машине. Вообще с тех пор, как надо мной перестала нависать перспектива быть убитым в собственном доме за то, что не так вздохнул, мне стало до ужаса интересно, как маглы справляются с проблемами, которые для нас, благодаря магии, даже и проблемами-то, в сущности, не являются. Я начал довольно много читать о магловских технологиях и, черт, сейчас все мои предки, могу поспорить, в гробах перевернутся, но это поразительно… — Я никогда не думала, что ты сможешь меня так удивить. — Я никогда не предполагал, что мне будет так приятно это слышать... Опомнившись, оба в мгновение ока отвернулись друг от друга. Малфой задумчиво бросал в воду маленькие камушки, пуская круги по почти зеркальной глади, Гермиона же отстраненно смотрела вдаль, теребя окоченевшими руками шарф. — Я никогда не видел, чтобы люди были настолько невнимательны к себе. Грейнджер вновь повернулась к нему, в непонимании приподняв бровь. Драко перевел взгляд на ее руки и нахмурился, заметив, что за время их разговора кисти девушки покраснели и потрескались еще сильнее. — Дай хоть я их залечу, если тебе самой плевать... Гермиона хотела было возразить, но Драко, пересев поближе к ней, уже достал палочку и начал тихо проговаривать заклинание, от которого трещинки на ее костяшках быстро затянулись, а крохотные кровяные капельки бесследно исчезли. Прикоснувшись к тыльной стороне ладони, девушка изумилась тому, какой мягкой стала ее кожа. — Эм… Спасибо. — Ерунда... — смущенно пожал плечами парень. Гермиона ожидала, что Драко сразу отсядет от нее, вернувшись на свое прежнее место, однако, к ее и, казалось, его собственному удивлению, юноша не двинулся с места. Она, как ни странно, не была против, однако затянувшееся молчание немного тяготило. — Я никогда еще не чувствовала себя более потерянной, чем сейчас. Резко повернувшись к девушке, Драко уже не пытался скрыть ни собственного любопытства, ни обеспокоенности. Он и сам не отдавал себе отчета в том, почему так отчаянно стремился понять, что же произошло в жизни Гермионы. Однако мысль о том, что именно он может попытаться поддержать ее в то время, как остальные даже не замечали, что некогда лучшая ученица Хогвартса на глазах угасает и будто прячется от всего мира, дарила ему призрачное ощущение того, что он еще годится для чего-то светлого. Что еще не каждый из обитателей этого замка окончательно утратил веру в его способность совершать поступки, не руководствуясь при этом шкурными побуждениями. Если бы она ему открылась, он бы, возможно, и сам впервые за долгое время уверовал в то, что способен на внимательность, заботу, человеческое участие. Ему сейчас так хотелось почувствовать в себе это. — Странно, да? — выдохнул Малфой, — Казалось бы, впервые за долгое время можно наконец почувствовать себя в безопасности, а мы… В некотором смысле я ощущаю что-то схожее: абсолютно не понимаю, чего ожидать дальше, после завершения учебы. Вряд ли люди когда-нибудь смогут увидеть во мне что-либо, кроме клейма бывшего пожирателя, незаслуженно избежавшего Азкабана. Самое смешное, знаешь… Я уверен, что даже в случае, если я попробую сделать хоть что-нибудь действительно полезное, не пытаясь при этом извлечь выгоду исключительно для самого себя, никто этого не примет: просто не поверит в отсутствие подвоха. Гермиона вдруг застыла, словно ударенная обухом по голове. В ее памяти проносились бесчисленные истории и сюжеты, рассказанные об умных, глубоких, порой тонко чувствующих людях, в которых в свое время никто не разглядел потенциала. Людях, которые, отчаявшись идти против всеобщего негативного мнения о самих себе, решили соответствовать ему. Мысль о том, что социальное изгнание, которому подвергся Драко, может погубить в нем человека, открытого к неизвестному и изо всех сил старающегося освободиться от предубеждений и пут прошлого, отозвалась в ней щемящим сожалением. Если бы она вдруг нашла в себе силы ему открыться, быть может, ее доверие помогло бы парню осознать, насколько ценна может быть способность к помощи и участливости, которая, кажется, начала в нем зарождаться? Как бы то ни было, в ее власти было показать Малфою, что его общество может быть желанно и интересно. Он, кажется, не станет противиться этому сейчас... Вынырнув наконец из-под шквала навалившихся на нее размышлений, гриффиндорка обратила взгляд на Драко. Парень сидел, притянув колени к туловищу, и сосредоточенно рассматривал узоры, оставленные водой и временем на лежавших у берега валунах. Осознав, что молчала слишком долго, Гермиона спохватилась: он, вероятно, посчитал, что она не готова хотя бы на йоту отринуть всеобщее мнение о нем, изо дня в день заставлявшее юношу укрываться от посторонних взглядов в местах, подобных этому. — Раны, нанесенные произошедшим для всех еще слишком свежие. Твое прошлое сейчас у многих ассоциируется с источником этих ран. Они вымещают свою боль на тебе, потому что до тех, кто по-настоящему был виноват во всем, уже никогда не добраться. Мне жаль, что тебе приходится через это проходить, ведь случившееся травмировало тебя не меньше, а, может, и гораздо больше, нежели многих из тех, кто сейчас вернулся в школу. Но я уверена, что так будет не всегда. Если ты выработаешь привычку прислушиваться к самому себе и следовать собственным принципам, людям не останется ничего другого, кроме как разглядеть в тебе личность, которой ты являешься на самом деле: вне идей, навязанных средой, в которой вырос. В конце концов, ведь я, кажется, уже начинаю ее видеть… Драко на секунду не поверил собственным ушам. Неужели она и правда сможет попробовать довериться ему? Из всех людей, она — та, которой он принес столько боли, неуверенности в собственных силах и своем месте в волшебном мире? — Гермиона… — Ладно, — девушка почувствовала, что разговор, хоть и был ей даже приятен, будто израсходовал все отпущенные ей на сегодня силы, — уже темнеет, я, наверное, пойду в замок, пока окончательно не замерзла. Я была рада, знаешь… В общем, спасибо за эту беседу. — Мы сможем поговорить еще? Быть может, вот он, ее шанс наконец отвлечься от непрестанно грохочущего внутри всепоглощающего чувства вины? Давно она ощущала себя беззаботно и легко в последний раз? А за сегодняшний день в разговоре с Драко она не единожды ловила себя на мысли, что пытается сдержать улыбку и даже смех... — Я никогда не бросаю начатого на полпути, Малфой, даже если речь идет о такой незатейливой игре, — мягко проговорила Грейнджер, устремляясь в сторону замка. Юноша облегченно усмехнулся и, глядя Гермионе вслед, вновь тайком навел на девушку согревающие чары.