*
Когда мальчишка решает уйти — Аид игнорирует это. Он знает: сбежать из этого царства невозможно, Загрей навечно к нему привязан, вся его жизнь нанизана на тонкие нити, сковывающие подземное царство. Стоит сделать шаг за пределы и судьба, жестокий кукольник, потянет ниточку на себя и вновь вернет домой. Но Загрею пока неведомо разочарование, он рвется в бой, обещая себе и всем вокруг, что выберется. И именно это Аид игнорирует — сын пока что проваливается на каждом шагу, делает ошибку за ошибкой, умирает раз за разом, но все с таким же рвением продолжает своё восхождение наверх, однажды сделанная ошибка больше не повторяется и постепенно он становится все ближе и ближе к вершине. Но до финала ещё далеко. Аид начинает следить за сыном, пристально, исподлобья, и с каждым успехом хмурится все больше. «Если бы ты познал разочарование, ты бы перестал так рваться в высь». Сначала он не верит, что Загрей способен достичь поверхности, но глупые олимпийцы суют нос не в своё дело и помогают всеми силами, насылая на его сына благословения. Аид знает, что среди них есть тот, кого он не хотел бы видеть больше никогда. И в первый раз он осознает, что в ярости, когда видит сына с мечом, чей аспект стал иным. Стигий стал вычурнее, весомее, он выделяется в руках принца своей рукоятью — и Аид знает кому тот принадлежал. Но юный принц все также проигрывает, не в силах подступиться к своей цели — если не сгорает на полях асфоделей, то умирает от рук павших героев, но никогда — никогда больше! — не проигрывает Тесею с Астерием. Одного раза юному принцу было достаточно, чтобы выслушать сотню насмешек о собственной слабости из уст высокомерного царя, и он готов захлебнуться собственной кровью после, но не во время боя. Загрей омывает раны в фонтане и подступает к храму Стикса, зная, что к Церберу можно найти подход, однако он не ожидает, что на этот раз его сердце остановится от яда. Аид громогласно смеется над ним в приемной, игнорируя кучу душ в собственной очереди, и юный принц зло сверкает глазами, но вместо разочарования — его сердце преисполняется решимостью. Смех отца прерывается резко, очередь вновь начинает движение. Во второй раз прилив ярости застает его наверху — когда сын наконец-то преодолевает храм Стикса, и в руках его Варата. Оружие, с которым у Аида столько воспоминаий, что всё нежелание его погружаться в них дает столько силы — у Загрея ни шанса, чтобы выстоять против отца. Умирать больно — и впервые в глазах сына мелькает разочарование и тоска. И разочарование это вызвано исключительно лишь отцом. «Я хотел надеяться, что ты не будешь стоять на моём пути». Аид, тяжело дыша, приходит в себя. И вновь, словно ничего не случилось, возвращается домой — исполнять свои обязанности и игнорировать буравящие взгляды сына и Никты. Однако прошлое, от которого он так надежно спрятался не заставляет себя долго ждать. В следующий раз Загрей приходит не один, сила Посейдона вьется вокруг принца, и это третий раз, когда Аид приходит в ярость. Только в этот раз поражение подкрадывается тараном — его впечатывает в стены, в колонны, во всё, во что только возможно. Загрей неистов в своем желании покинуть дом, а бурные воды дяди лишь помогают ему. Аид получает последний удар и захлебывается собственной кровью и соленой водой. Ему хочется выплюнуть её и никогда больше не чувствовать, но, приходя в себя уже внизу — дома, он продолжает чувствовать морскую соль на языке. Нужно ли говорить, что последующие несколько дней весь дом сотрясается от его гнева. И лишь Загрей, который вновь потерпел поражение, но уже от рук судьбы возвращает его в нормальное русло. Сын настолько растерян и разочарован, что Аид не может позволить себе не усмехнуться. Он знал, что так будет. Загрей — нет. Однако даже это не останавливает его сына. И все продолжается — раз за разом. И всегда — кажется, что всегда — рука Посейдона направляет его. Это пробуждает ненужные воспоминания Аида. И ему больше некуда от них бежать.*
Они юны, полны жизни и на их ладонях может уместиться весь мир. Аид треплет младшего брата по коротким волосам и широко улыбается, тот ластиться под руку котенком и смотрит так восторженно, что Зевс, проходящий мимо, цепляется за это взглядом и подозрение электризует его нутро, но он пока что отмахивается от этого. В конце концов, разве младшие братья не должны восхищаться старшими? И мысль, мелькающая где-то на границе разума о том, что он не раз видел такие взгляды от юных девиц, испаряется, будучи неозвученной. Однако подозрения укрепляются с каждым разом всё больше и больше — то юный Посейдон наматывает кудрявый локон старшего брата на палец, то жмется к нему до неприличия близко, постоянно просит его обучать всему, что умеет Аид. И Зевс не замечает такого рвения Посейдона с другими — тем более, с ним самим. И ни с одним из них Аид так не обходителен, мягок и откровенен. Он даже берется обучать его владеть копьём, хотя меч в руках Посейдона и без того грозное оружие. И Зевсу совершенно не нравится, что каждый раз руки братьев соприкасаются словно бы невзначай друг с другом, не нравится ему и то, как бережно обхватывает Аид младшего брата, как направляет его движения, и порой Зевс ловит его на том, что тот блаженно прикрывает глаза и утыкается носом в макушку или плечо Посейдона.*
Аид приходит в себя за своим рабочим столом, воспоминания врываются в его разум, возрождая забытую жизнь во всех красках. Он помнит — взгляд у Посейдона был наивный, восторженный, руки были огрубевшие от постоянной практики с оружием, волосы — колючие и короткие, ерошить их всегда была приятно, он от этого довольно жмурился и все равно просил прекратить. Прошлое Аида было для него больной точкой, точно также, как уход Персефоны, как извечные попытки сына сбежать, но в отличие от всего этого — та боль началась намного раньше и намного раньше она закончилась, уничтожив вместе с собой прошлого Аида. Он еле заметно вздыхает, и это не ускользает от взгляда юного принца, который все подмечает. — Ты все ещё здесь? Мне казалось, кто-то хотел сбежать из своего дома. Или сдался? Загрей, желающий что-то сказать, сразу же умолкает и уходит прочь — несомненно пытаться вновь победить всех на своем пути и своего отца, лишь бы увидеть мать. И у него это получается — принц уже столько раз сокрушил его, что Аид даже потерял счет своим поражениям, но вместо того, что молча ликовать над своей победой, Загрей моментами донимает его вопросами о матери. И Аид вспоминает как много для него она значит, и как он скучает. Он жалеет, что в минуту, когда прошлое дикой волной врывается в его разум, Персефоны нет рядом. В этот раз Аид позволяет Загрею пройти без боя. Он дает усталости, накопившейся за столько лет, выход и впервые за долгое время позволяет себе отдохнуть. Прошлое, к сожалению, это игнорирует.*
В одно мгновение все рушится — младший брат попадает под опеку старшего, и Аид уже не может быть к нему так близко. Зевс, словно бы понимая в чем дело, не отпускает Посейдона от себя и каждый раз увлекает его чем-то новым. И если раньше он сопротивлялся, тянулся к Аиду, то сейчас перестал — больше никаких неловких касаний, нежных взглядов и никакого времени, поделенного на двоих. Та тонкая, невесомая связь, что возникала между ними, укрепляясь с каждым днем, была так грубо и резко оборвана рукой Зевса. И Аид принял это, но где-то в душе осознавал, что надежда ещё теплится. Однако от того улыбчивого бога не осталось ничего — уже тогда он начал ожесточаться и теперь все чаще и чаще другие заставали его хмурым и недовольным. Зевс много думал о том, что возможно совершает ошибку, но каждый раз отмахивался от этих мыслей, пока не осознал, что неприязнь между ним и Аидом — его порождение, его нежеланное дитя. И все же он упрямо продолжил свою браваду, веря в то, что их отношения ещё наладятся, а сам он спасает братьев от огромной ошибки.*
Персефона возвращается — все такая же, как и тогда. Ему так стыдно стоять перед ней, что хочется исчезнуть в тени, но она лишь улыбается и кладет ладонь на его предплечье. Непривычное тепло чужой руки обжигает. — Теперь можешь немного отдохнуть, — говорит та, которой известно о нём всё, даже то, чего никогда не следовало говорить. Голос её мягок, но суровость мелькает в глазах –она все ещё злится за сына, и он никогда не сможет искупить свою вину ни перед ней, ни перед ним — слишком поздно исправлять ошибки прошлого, но никогда не поздно перестать делать новые. Загрей все также смотрит волком, не понимая отца, но тот и не требует. Пытается неловко улыбнуться, но мышцы лица сковывает судорогой и все это больше напоминает враждебный оскал. Персефона, наблюдая за ними, лишь вздыхает. Жизнь, или её отсутствие, идут чередом в подземном царстве — Персефона желает исправления ошибки, которую они допустили, поэтому она обещает, что придумает план, а пока им необходимо продолжать играть в ту же самую игру. Теперь Загрей уходит и возвращается вновь, но сердце его смягчается, ещё немного и он признает это место своим единственным домом. И сам Аид уже привык к их битвам — больше ничего не приводит его в ярость, это напоминает спарринг, где сын с каждым разом становится все лучше и лучше, и однажды у отца не остается ни единого шанса на победу. «Он вырос». Все чаще Загрей мелькает с различным оружием, подчиняя — нет, скорее привязывая — его себе все больше и больше и открывая различные аспекты, которые не могут не восхищать, хотя Аид об этом не скажет лично. Однако однажды, всего однажды он вновь чувствует омрачение — сын носится по комнатам и в руках он сжимает удочку. Персефона мягко спрашивает откуда тот умудрился её достать, хотя ответ и без того очевиден. И в этот момент Аид вспоминает, что для многих это место закрыто и открывается лишь после смерти, но даже здесь воды Посейдона сумели проскользнуть — он им позволил. Горечь ли это по прошлому или отголоски былых чувств? Персефона мягко прикасается к огромной ладони Аида — и он ей за этой благодарен.*
Посейдон увлекается земной жизнью, земными женщинами — больше нет того юного и мягкого брата, чьи руки робко прикасаются к его плечу прежде, чем попросить о чем-то. Он становится похож на Зевса — нахален, высокомерен и громок. Аид больше не ищет его взгляда, он становится тенью себя былого и теряет всю надежду, что жила в его сердце. Прошлое заковывается в цепи и становится пленницей разума — он надеется, что оно никогда не сможет выбраться и увлечь его в свои коридоры, потому что вспоминать об этом будет больно. Но сейчас ему больно и без этого — Аид теряет нечто важное. «Не сумел сберечь».*
Возвращение Персефоны — глоток свежего воздуха. Аид немного жалеет, что не позволил этому случиться раньше. Благодарность застывает комом в горле — сказать сыну «спасибо» невозможно, слишком далеки они друг от друга, слишком поздно пытаться стать любящим и чутким отцом, он лишь смотрит немного мягче и пытается называть его не иначе, как по имени, вместо безликого «мальчик». Сказать «спасибо» Персефоне — не нужно, она сама всё понимает и без слов, в конце концов их союз был создан не только потому, что каждый искал спасения, иначе, достигнув цели, он рассыпался бы в труху, и она бы не вернулась к ним. Глядя на неё Аид даже не знает в чьих руках власть — в его или её, то, как дипломатично и мягко она решает проблемы с домочадцами, как на неё смотрят сын и Никта — все настолько иначе, что он не может сдержать улыбки, которая почти сразу же тает стоит кому-то взглянуть на него. Персефона — покой и умиротворение этого места. Персефона — его личный спаситель.*
Зевс осознает свою ошибку спустя множество лет — они уже не те, кем были когда-то давно. Их юность растаяла, перестала существовать в реальности, им уже слишком много лет — они успели низвергнуть родителя, поделить между собой мир и перестать быть полноценной семьей. Аид скрылся за пределами царства мертвых и отказался впускать к себе кого бы то ни было. Посейдон — задорный и все такой же неугомонный, такой каким его сделал Зевс — кажется даже не помнил того, что было. За его улыбкой нельзя было прочесть истинных намерений, но Зевс понимал: «Океан жесток настолько, насколько жесток его властитель». Он примеряет на себя прошлое, обдумывает все варианты и думает — было бы лучше, если бы он не вмешивался? Однако прошлого не исправить — это его ошибка. Исключительно его, поэтому он обязан искупить свою вину перед братьями. И его подарком Аиду становится юная Персефона — он надеется, что, познакомив их, все станет лучше. Но раскол семьи не исправить — Аид упрям, как сотня мулов. Однако Персефона становится его Летой. Она подбирается к его сердцу медленно, как и он к её, и Аид не замечает того момента, когда выкладывает ей всю свою жизнь — они говорят долго и много, и впервые кто-то слушает его с таким участием. Персефона не осуждает, она лишь мягко прикасается к его пальцам, несильно сжимая их в своих небольших ладонях. И он смотрит на неё так благодарно и преданно, что она смущается, но не отводит взгляда, боясь его задеть. В ответ — Аид слушает её. Персефоне тоже есть что рассказать, и он не высмеивает ни одну из проблем, неловко бросает «Персефона звучит многим лучше, чем Кора», но даже за это она ему благодарна. Персефона становится его спасением, но на самом деле они спасают друг друга. И кажется, что их союз будет крепок и вечен. Но в этом мире нет ничего вечного. И Аид в очередной раз убеждается в этом.*
— Все же ты оставил мой сад. — Не верил, что они выдержат это место. — Мои чары могут быть очень стойкими, — смеется Персефона, но этим смехом не заполнить ту пропасть, которая между ними. Аид молчит, но она видит его попытки улыбнуться — мост над пропастью можно выстроить, однако, возможно, это займет слишком много времени. Персефона никогда не думала, что вновь увидит это место — уходила с твердым намерением никогда не возвращаться, в конце концов, она осознавала, что это разобьет сердце мужа. Однако вернувшись, почувствовала облегчение. Казалось, что прошлое навалится на их плечи и они погрязнут в нём, как в паутине, но это место принимает её как свою. Как царицу.*
Рано или поздно в голову царицы приходит план, который позволит им всем примириться, но Аид против — ему не хочется видеть никого из собственной семьи, он так далек от них, что уже даже не уверен в этих узах. Персефона настаивает, и в итоге он привыкает к этой мысли — в конце концов, исполнитель здесь исключительно Загрей, а тот ради матери готов на всё. Аид ждёт этого дня с диким напряжением внутри — все в доме ощущают перемену и стараются не злить его, даже Гипнос становится немного примернее в своей работе, что уж говорить об усердной Дузе. С каждым возвращением Загрея он внутренне содрогается, но рано или поздно любому ожиданию приходит конец. Аид осознает это в тот момент, когда Персефона отдает сыну письма, и тот убегает их доставлять, а после возвращается — и наступает тот самый день. Царица стоит рядом с ним и тепло её тонкого тела успокаивает его, но недостаточно — Аид впервые осознает, что боится. Чего? Прошлого и встречи с ним. Но отступать уже некуда. Олимпийцы оказываются в его чертогах и среди них явно выделяется Посейдон — годы не пощадили его, он больше не тот юный, тонкий, дивный бог, каким запомнил его брат. Персефона, чувствуя свою необходимость, становится ещё ближе к нему и приглашает олимпийцев внутрь — предстоит долгий разговор. Говорит только она, все слушают, а Аид все также не может отвести взгляд от своего прошлого. Он прислушивается к своим чувствам и понимает — ничего не болит. Прошло столько лет, столько всего случилось — переводит взгляд на Загрея — и осознает, что он готов принять себя, что тогда, что сейчас. Напряжение, сковавшее его тело с самого момента озвучивания плана, спадает, и он лишь недовольно ворчит в свою бороду — «мало того, что щеголяет своей вилкой, так ещё и бороду отрастил, пройдоха». Загрей, слыша это, удивленно поворачивается на отца, но успокаивается, когда осознает, что это его классическое ворчание на брата, и он вовсе не злится. Но когда отец треплет внимательного юношу по волосам — тот просто перестает что-либо понимать. Кажется, подземный мир начинает меняться. И перемены эти идут от его царя.