shadow

      Бьякуран хлопает дверью так сильно, что она, кажется, трескается, и так громко, что эхо от ее встречи с косяком еще долго плотной вуалью неоседающего звука стоит в комнате – недостаточно сильно и громко, чтобы заглушить чужой голос в ушах.       Джессо хлопает по выключателю, ладонь горит от опрометчиво проявленной не к месту силы, а в комнате, наконец, становится совершенно темно.       Но она никуда не уходит.       Как призрак, как чертова тень она стоит рядом, невидимая, но подспудно ощутимая, из-за чего Бьякуран не может расслабить ни одной мышцы в своем теле, всегда готовый отбиваться от чертовой орды врагов.       Противостоять ей не выходит никогда. Она такая же, как и обычно: в коротких черных шортах, в черной куртке с наброшенным поверх белым плащом, конечно же, в этой дурацкой белой шапке, которую он ненавидит, и которую она всегда несет на своей голове, как королевы носят главный символ своей власти. Она тоже, в какой-то мере, королева.       Ее смех за то время, что он его слышит, перестал быть таким нежным и ласковым, каким он его еще помнил, а превратился в насмешку и издевательство. Бьякуран досадливо морщится и с силой кидает в угол лампу с кровати, будто в надежде, что его собственное наваждение испугается громких звуков и сбежит.       Он еще помнит, как любил ее. Самую невероятную, самую сильную и долгоживущую Аркобалено Неба, которая ласковой улыбкой и уверенным взмахом руки ставила на колени Альянс и дружественно приветствовала Десятого Вонголу, принимая только его за равного. Сотканная из света и силы, она стояла с ровной спиной, даже когда пол уходил у нее из-под ног, и никому, ни одной живой душе до самого последнего момента не позволила ни понять ее намерений, ни изменить ее решения.       Бьякуран уже тогда был не то, чтобы жив. Обрывками он помнит и запах ее кожи – яблочный, противно кислый и гнилой; ее тощие руки, похожие на кукольные, с заметными суставами-шарнирами; ее лицо, с тонкими чертами, но при этом жесткое и даже суровое.       Почему снова эти воспоминания? В его голове единовременно хранится опыт сотен тысяч жизней, порой похожих как две капли воды, а порой до абсурдного отличающихся, и опыт этот протекает как вода сквозь широко расставленные пальцы, потому что этот голос, этот взгляд бездонно синих глаз, этот хрустящий в ушах болезненный смех и киноварные пятна на ненавистной шляпе и плаще – все это преследует его в тенях особняка, звучит в ушах и появляется перед глазами, стоит только остаться наедине с самим собой.       Она никогда не покинет его. Стоит умереть, и она снова возвратит его к жизни, своей уродливой кровавой жертвой, брошенной Три-ни-сетте в уплату за набор проклятых колец.       Кто знал, что давно спящую в них силу может пробудить лишь кровь Шаманов? Кровь, сожженная бесконечной силой чужого Пламени, тоже отданного без остатка, до смерти третьего Неба. О Саваде Бьякуран не помнит.       Ему хватает преследующей, не покидающей его ни на секунду прекрасной тени Аркобалено. Джиглио Неро будто дразнит его, такая близкая, но при этом бесплотная, абсолютно недостижимая – словно раз за разом Джессо пытается удержать в руках собственную тень.       Шрапнель осколков в голове ни капли не помогает собирать мысли в кучу, и лишь множит и отражает его бесполезный и полный боли зов, на который ответ – как всегда только этот мерзкий колокольчиковый перезвон ее смешков.       Бьякурану приходится прикладывать усилия, лишь бы оставаться на своем месте, твердо зная, какой сегодня день недели и какое число. Но для того, чтобы убежать от этой игры сознания, двигаться нужно по меньшей мере в два раза быстрее.       У него нет на это сил – у него ничего нет, даже твердой уверенности в том, что он видит и слышит, особенно сейчас, в темноте и одиночестве.       Кажется, луна своим лучом-прожектором светит прямо на него, проникает в каждую клеточку тела, проходится легким ветерком по волосам, в которых отражается ее потусторонний серебристый свет.       Кажется, будто он снова лежит у нее на коленях, в поле, в высокой пахучей траве, и ветер уносит от его слуха колыбельную, которую она мурчала себе под нос, думая, что он уже дремлет. Почему-то кажется очень важным сейчас знать, о чем эта песня была, и что скрывала за этой легкой задумчивой улыбкой юная Джиглио Неро, взвалившая на свои плечи всю память мира, все знание будущего, приоткрывающегося ей из-за легкой дымки тумана и заставляющего принимать жесткие и подчас жестокие решения.       Она всегда считала, что одна жизнь стоит десятка.       А их три – семи с половиной миллиардов.       Аркобалено кажется, будто они прокляты, но их детские тела, их мысли о смерти ничуть не страшны. Не Бьякурану, который отдал бы за такую участь все что угодно – лишь бы не закрывать глаза и видеть ее, будто навсегда отпечатавшуюся на обратной стороне век.       Ему снова умирать, снова переходить в новую параллель в тщетной попытке найти ее и спасти, но он никогда не успевает и не может этого сделать – ведь и во веки веков она ставит чужие жизни превыше своей собственной. И даже если от нее не требуется возрождать его, она убьет себя, чтобы возродить кого-то другого, Вонголу, Аркобалено, кого угодно.       Бьякурану кажется, что она сбегает от него в сумеречный мир специально, чтобы продолжать быть тенью в углах его комнаты, кучей глаз, губ и рук, которые смотрят и смеются, смотрят и смеются.       Это начинает выводить из себя. Джессо думает, что всему должен прийти конец – и его агонии тоже. Он складывает бесконечное количество вариаций, просматривает тысячи параллелей, чтобы найти нужный мир.       Ему нужно место, которое он сможет уничтожить, сердце Три-ни-сетте, которое можно вырвать у вселенной из груди и наконец закончить удушающий цикл бесполезных перерождений без нее.       Бьякуран чувствует ее тень, будто бы плащом льнущую к спине.       Он откроет глаза уже в другом мире, где ему не придется гнаться за ней. Стоит сломать ее волю, подавить ее силу и спрятать звездные искры ее кобальтовых глаз в своих руках. Чтобы она больше не сбежала от него в смерть, в тень.       Плевать, к чему может привести такое опрометчивое решение и плевать, как сильно придется испачкаться в крови, чужой и собственной, ведь единственная кровь, которую он не желает видеть – это ее, некрасивыми каплями оседающая на ублюдском наряде босса Джиглио Неро.       Лишь бы снова увидеть ее при свете дня, такую же тощую и пахнущую яблоками до тошноты, коснуться ее тонких кукольных пальцев…       Бьякуран готов заплатить любую цену.