Too Real

Кайто с Шуичи возвращаются к старым привычкам легко. Чересчур легко. То, что было до убийственной игры, Кокичи помнит смутно. Возможно, предпочёл притвориться, что всё произошедшее — ужасная иллюзия, вызванная мозгом, чтобы заставить его помучаться. Но когда Кайто и Шуичи приводят его обратно в их старую квартиру, вести себя так, будто всего произошедшего не было, становится невозможным, как бы не было это заманчиво. Они повсюду — на фотографиях, рядом с телевизором, по которому они смотрели «Данганронпу»; в трёх зубных щётках в ванной комнате, показавшейся ему слишком уж, до клаустрофобии, маленькой; в трёх одинаковых кружках, кажется, купленных на фестивале или съезде, куда их затащил Шуичи. На одной из кружек сверкает злобный красный глаз Монокумы. Всё это слишком реально. Быть с ними — невыносимо. Но настоящая агония настигает его, когда ночь простирается над окружающими зданиями и первые звёзды, особенно ласковые, показываются из тёмного пространства. Они оба сосредотачивают всё своё внимание на нём. Целуют, покусывают, притягивают ближе настойчиво, в сладком отчаянии, пока тела не прижимаются друг к другу вплотную. Волосы его тёмным ореолом рассыпаются по подушке, обрамляя бледное лицо с глазами, уставившимися в потолок взглядом невидящим, как у лани, пока к его коже припечатывают перья-поцелуи да пустые обещания. Он всё ещё податлив в их руках. Он позволяет двигать своё тело и изгибать, как им угодно. Позволяет сотворить из себя нечто, чем не является. Нечто не настолько мёртвое и гнилое. Кокичи ненавидит это, ненавидит всеми фибрами души, но всё ещё позволяет. Прикосновения обжигают юношу там, где они оставляют на коже своей любви отпечатки и молчаливые обещания того, чего Кокичи иметь никогда не был должен. Неловкость Шуичи всё ещё с ним даже спустя месяцы с тех пор, как они покинули пиксельную клеть. Тень беспокойства так и не исчезла из его движений полностью, но теперь, изучая тело Кокичи, его руки двигаются без всякой нерешительности или стыда. Он, весь мягкий, будто сглаженный по углам, прижимается к животу Омы лёгкими влажными поцелуями, одной рукой ласкает костлявый изгиб бедра, другой — дотягивается до лица и нежно дёргает волнистые волосы. Что-то сладкое бормочет в кожу, его дыхание щекочет, заставляя Кокичи извиваться и дрожать. Это та сторона Шуичи, что невидима была раньше и предназначена лишь для тех немногих, кому удалось проникнуть в сердце юноши и заслужить его любовь. Это не может быть настоящим, Кокичи знает. Кокичи никогда не делал ничего, что заслуживало бы его любви — лишь губил и причинял боль всем тем, кто был ему дорог. Но если с Шуичи всё плохо, то с Кайто ещё хуже. Кайто внимателен, слишком уж, отвратительно внимателен. Кокичи хочется закричать, вырваться из его ласковых, но вместе с тем душных объятий. Его хватка, сильная и уверенная, почти граничит с насилием, но так и не переходит черту, к большому разочарованию Омы. Но хуже всего то, как Кайто смотрит на него — каждые взгляды и улыбки теплы и полны такой отвратной нежности, что Кокичи ловит себя на том, как вновь отводит глаза, и чувствует тошноту. Кайто всегда так отвратительно честен в своих эмоциях, не в силах скрыть или хотя бы попытаться это сделать, оставляет их на виду. Странным образом это заставляет чувствовать Кокичи уязвимость. Больно. Будто Кайто бередит старую рану, что ещё не зажила полностью, и та вот-вот закровоточит, хотя должна была давно стать ничем иным, как отдалённым воспоминанием. Грань между тем, что связывало их в прошлом, и странной зависимостью, что свела их вновь, размыта и неясна. Воспоминания вроде бы есть, но когда Кокичи пытается до них дотянуться, они кажутся ему расплывчатыми и нечёткими. Он обнаруживает, что стискивает в отчаянии зубы и дёргает грязные волосы с силой достаточной, чтобы вырвать их с корнем. Доказательств любви и заботы в другом мире и другой жизни немало. Стоит крепко зажмурить глаза, и он почти вспоминает те дни, но стоит открыть их, и Кокичи видит лишь собственные окровавленные запястья. Кровь везде, куда не посмотри. Даже на его совести. Кровь уродливого ярко-розового цвета. Ему любопытно, как скоро они осознают, что всё безнадёжно, как скоро поймут, что для него нет пути назад. Кокичи слишком часто возвращался к точке невозврата. Глубоко внутри, за тяжелыми слоями отрицания, они оба тоже должны это знать. Он позволяет Кайто с Шуичи любить себя. Для них это значит многим больше, чем для него самого. Любовь — молчаливое подтверждение тому, что Кокичи здесь, что он больше не набор пикселей, размазанных по экрану, а они сами не определены больше своими ролями. Не жертвы, не герои и не мученики. Разница лишь в том, что Кайто и Шуичи всегда были героями в игре, которую Кокичи так отчаянно жаждал выиграть, оставшись злодеем до самого конца, и смерть ему была уготована столь же жалкая, как и его существование. Пока Ома помнит об этом, у него не будет соблазна остаться, не будет глупых надежд на то, что всё что между ними реально и может тянуться вечность. Он позволяет им притвориться, будто они взаправду его любят. Откидывает голову в сторону, открывая доступ к шее, когда Шуичи прижимается губами к коже, и выгибается в спине, когда мозолистые пальцы Кайто впиваются в его бёдра. «Я тоже вас люблю». Покорно повторяет им в губы, врёт сквозь зубы, когда выжидающие их взгляды становятся невыносимыми. Врёт, как прогнивший лжец, коим и является. Ложь — единственное, что он может предложить им в обмен на то, что они ошибочно принимают за любовь. Мозолистые пальцы Кайто ласково проходятся по его груди там, где должно быть сердце, неровное дыхание Шуичи проносится над ухом, когда они прижимаются ближе во время долгих бессонных ночей. Они душат его любовью, которую Кокичи не заслуживает….Это особый вид ада. Он вырывается из их объятий осторожно, чтобы не разбудить, и на цыпочках крадётся из общей спальни к большому шкафу, стоящему в коридоре. Резко шикнув на шумные, несмазанные дверцы, он открывает их, и протискивает своё маленькое тело между пылесосом и кучей старых курток. Затхлый запах пыли щекочет нос. Положение, в котором он устроился, далеко не самое удобное — трубка пылесоса больно упирается в рёбра, шею приходится неловко согнуть, чтобы суметь прижаться щекой к меховому воротнику старого зимнего пальто Кайто. Неидеально, но достаточно тихо и далеко от их настойчивых рук и обеспокоенных глаз. Вдали от бесконечного потока любви, о которой Кокичи не просил, и которую принимать не собирался. Хотя позу принять можно было и поудобнее. Обнимая старую зимнюю одежду и рождественские украшения, запиханные в дальний угол шкафа, он засыпает. Ему снится, как к завтрашнему дню Кайто с Шуичи понимают, что всё это ни к чему хорошему не приведёт, и просят его уйти. Но ничего страшного, если они не сделают этого завтра. Кокичи умеет быть терпеливым. Кокичи может подождать, пока они не поймут, что он такой же, как эта старая одежда и пыльные украшения — лишний.