***
Это было почти вкусно и почти пересолено. А еще слишком много лимонного сока. И Кенто просил прожарку medium, а не medium well. Пять звезд тут только за симпатичных официанток, хорошее обслуживание, дорогой дизайн и громкую музыку, которая заглушала Сатору и его хруст сухариков в салате. Даже если так, то работа сверхурочно редко бывает взаправду вкусной. Сатору слишком быстро его купил. — Ты вообще умеешь улыбаться? — Найди себе друзей. Сатору громко рассмеялся, чуть ли не загибаясь в девяносто градусов. — Ну да! Нашел уже. Блондин такой, вечно с недовольным лицом, мрачнее тучи. А еще не смотрит на меня и с трудом на все соглашается. Друг так друг, не отнять. — Ты же фантазер. — В смысле! — Придумал нашу дружбу. — Нет-нет, ты меня любишь в глубине души, — прыснул Сатору, возвращаясь с ним в отель после прогулки. — Был бы я тебе действительно неприятен — почувствовал бы это на ментальном уровне. В глазах бы прочитал, если уж быть честным. Кенто не знает, когда успел заработать настолько скверную карму, что ему аж подкинули Сатору. Попросту не понимает, где накосячил и теперь расхлебывает это огромными ложками, если не тазиками. Оборачивается на него молча, поджал губы, умоляя себя не отвечать на очевидные провокации, и невольно загляделся на немного округлые формы лица Годжо под цвета ночного города: белые волосы впитывают неон с вывесок, но голубые глаза из-под очков ярче любого неона и звезды. Кенто засмотрелся. Хорошо, что собственные очки не выдали его. Если, конечно, Сатору виду не подал. От его-то Шести Глаз мало что может ускользнуть. — Ты очень надоедливый, — единственное, что нашел в закромах разума адекватное. — Отлично. Я знаю, — вздернул плечами Сатору. — Кстати, как у тебя планы на вечер? — Купить беруши. — А если серьезно? — Отдохнуть в номере под вино. Лучше не бывает. Годжо, почему-то, манерно рассмеялся, поправляя очки средним пальцем, отмахиваясь от осуждающего взгляда Кенто. — Как прискорбно. — Простите? — Ты вообще не знаешь, что такое отдых, Кенто. Всему тебя учить надо! Нанами теперь действительно показал лицом, что Сатору стоит завалить рот и не бесить. Через очки, само собой, Сатору заметил взгляд, говорящий, что геноцид — еще тенденция адекватности. — Я даже знать не хочу, чему ты можешь научить, Сатору. Если ты и начнешь преподавать, то тебя надо слушать вполуха. — Ты такого ужасного мнения обо мне? Если потребуется, я могу стать самым лучшим учителем. А еще могу преподавать индивидуально, например, как отлично провести предпоследнюю ночь в этом прекрасном городе. — И что для тебя может быть лучше сигарет и хорошего вина? — Ох, поверь мне. Это надо показать. Нанами подозрительно покосился. — Окей. Покажешь. — Окей. Покажу. Ладно. Планы усложняются.***
В принципе, если опустить некоторые нюансы и условности, то Нанами сделал все так, как мечтал с самого утра: развалился на балконе в кресле из ротанга, потягивая вино и покусывая сигарету. Зайти за вином, само собой, Сатору не дал из-за своей неугомонности, и Кенто пришлось переплатить за вино в номер. Довольно неплохое, можно сказать, хорошее и, наверное, стоит своих переплат. Напротив ночной город, виднеется набережная, мелькающие огни небоскребов и темное небо дарует свой шарм, успокаивает, придает безмятежность. Их номер на двадцатом этаже, довольно люксовый и приятный, без излишеств, и Нанами позволяет себе вдохнуть полной грудью, запивая никотин вином. Надо обдумать, как провести последний день в этом прекрасном городе, что привезти с собой, может, новую книгу. Утром им должны дать новые координаты. А сейчас… можно не надрываться. Устраивается полулежа, раздвигает ноги, потягивая красное сухое вино, откровенно наслаждаясь тишиной в голове, легким ветром, гуляющим в укладке, никотином в крови. Командировка была вполне себе продуктивна, бесспорно, но чересчур выматывающей эмоционально. По понятным причинам. Еще составлять по приезде отчеты, идти на ковер… впрочем, это все — самое меньшее зло, которое приходится терпеть. Через какое-то время, когда бокал опустел, Нанами почувствовал довольно сильное расслабление. Вино немного ударило в кровь, почувствовал, как теперь ему практически все равно на все скверные обстоятельства, и слышит, как дверь на балкон открывается. Оборачивается — и видит перед собой Годжо в одной лишь футболке и в брюках. С очками на лице, которые вообще не к месту в такое время суток. — Ты врос в них? — Че? — Сними очки свои. На дворе ночь. — А про свои ничего сказать не хочешь? Ладно. Красиво прицепиться не получилось. Долго доказывать свое не стал: прикусил сигарету и убрал на столик рядом, у бокала. Показал: его долго уговаривать, если что, не надо. Сатору улыбнулся и положил свои рядом, падая всем весом на соседнее кресло, выдыхая грудью. Нанами замечает, как под его футболкой скользит ветер, как стучит пальцами по подлокотникам, как медленно моргает своими белесыми ресницами и отворачивается, чтобы рассмотреть, откуда шум; небесные глаза ярче света из номера, совсем неестественно сияют. Эти длинные ноги вытягиваются, Сатору хрустит спиной, и он выглядит абсолютно неуклюжим, длинным, неповоротливым… Сатору заметил это. Не мог не заметить, как сильно на него пялится Нанами буквально в трех метрах. — Кажется, кто-то завис, — и Кенто отвел взгляд, будто не при делах, поправляя волосы. — Неужели вино всосалось? — В шутники заделался? — Нет. Констатирую факт. — Ага. Я пью только сухое. От него быстро не опьянеешь. — И почему только сухое? — Дело вкуса. Ну, и ценность полусладких гораздо ниже, и вкус отличается. Я, надеюсь, мне не стоит тебя учить различать вина, — делает затяжку, закидывая ногу на ногу. До профессионала в винах Нанами далеко, но он считает себя почетным энофилом. Сатору медленно, будто специально растягивая зрительное удовольствие, прошелся по длинным ногам Нанами, зависая на торчащих носках из-под бежевых костюмных штанов. А потом поднялся к телу, замечая, как из-под рубашки видны очертания пресса, груди, как галстук лениво свисает набок. Как слишком идеально на его острые скулы падает освещение; как слишком идеально эти скулы делают его профиль. Годжо прикусил щеку. — Полусладкие он не пьет, курит как дед старый и ворчит также, развлекается в одиночестве на балконе под гул трассы. Ты чертовски скучный, Кенто. Два дня провели так, будто мы реально работаем, а не используем это в свое русло. Кенто не выкурил претензии и почему это он скучный, но решил, что идти на поводу провокации — слишком дешево. — А ты намерен отдохнуть? А ты сильно устал, я вижу? — Конечно! — развел руками Сатору театрально. — Я очень сильно устал, прям спину надорвал! Когда еще мне перепадет с тобой полететь куда-то? С тобой! Вдвоем! Вау, просто шик блеск. Просто немыслимо, Кенто. Кенто уже просто недоуменно косится на экспрессию Сатору, будто тот ширнулся по вене, и сожалеет, что не успел набрать себе еще пару бутылок вина, чтобы принять Сатору таким, какой он есть. — Приму это за лесть, — и набрал вина в бокал, сразу отпивая. Ну к черту слушать еще Сатору на трезвую голову. — И за сарказм. — Я не внедрял ни лести, ни сарказма, мой дорогой кохай, — взмахивает челкой Сатору, и протягивает Кенто руку, указывая на бокал. — Дай заценить. — Возьми другой и налей себе. — Думаю, у тебя вкуснее. — Думаю, ты просто наседаешь мне на мозги. — Я не специально, — стушевался, и вновь тянется к бокалу. — Дай сюда. Или брезгуешь? — Зная тебя, ты и слюней можешь напускать. Сатору засмеялся. Ладно. Кенто принимает его за ребенка. Планы меняются. Лихо поправляет челку с глаз, одергивает футболку и встает напротив Нанами. Тот и мускулом не дрогнул, не вникая, что хочет от него, но Сатору демонстрирует все сам: забирает полную бутылку вина, взвешивает, многозначительно сверкая голубыми глазами сверху. Судя по игривому взгляду и легкой полуулыбке, все катится по наклонной. Пытается понять, где под футболкой у него начинается грудь и кончается живот. И Сатору указывает на полупустой бокал. — У вас вино кончилось, сэр. Надо немножко долить. Подозрительно протягивает бокал, не сводя взгляд, закусывает сигарету. И, судя по всему, вообще не зря заткнул рот: Годжо пьет с горла пять секунд подряд, ахеревает от резкости по всему рту и глотке, и только потом склоняется над бокалом, приподнимает бутылку и льет к себе на язык. Вино криво падает Годжо на язык и губы, через раз попадает в бокал. Зато костюм Нанами испорчен. Нанами раздражен. И искушен. Выдохнул дым. По руке течет вино, огибает пальцы. Напротив стоит Годжо, улыбаясь так жутко, будто самая сложная проказа удалась. Облизывает губы, протирает подбородок, отходит от винной лужи к двери. Кенто убирает бокал и встряхивает руку. Чертов Годжо испортил костюм. — Раз ты шаришь в вине, моя очередь показать тебе прекрасный пример релаксации. Кенто усмехнулся. — Что? Упадешь на колени? — Ух ты. Быстро учишься, мой кохай. Черт. Годжо отбирает сигарету и кидает с балкона, протягивает ему руку, приглашая жестом пройти в номер. Нанами все еще скептически настроен, не верит такому напускному самолюбию Годжо, но принимает руку. Конечно, понимает, к чему это все приведет, и просто отдается сухому красному и наглому белому. Годжо садится на свою кровать — у них раздельные кровати, — и вновь отпивает с горла, жалея, что нет закуски. Это самый худший конец дня. — Нравится вино? — ненароком спросил Кенто, снимая с себя цветной галстук. — Прекрасное вино, — льстит, вновь отпивает, прежде чем поставить бутылку на пол. — Хочу отметить: у тебя прекрасный вкус. Не только на вина, но и на мужчин. — Это ты так сам себя похвалил? — галстук летит куда-то в сторону. — Смешно. — О да. Могу и тебя похвалить, — снимает с себя футболку. — Я ужас как хочу тебя. Просто не могу уже. — Я заметил. — Не-е-ет, ты не мог. Я настолько очевиден? — Ага. Даже слишком. — И ты поддашься искушению? Поддашься мне? Кенто ничего не отвечает и просто снимает с себя испорченный в рукавах светлый пиджак, расстегивая первые пуговицы рубашки. Сатору еле слышно выдохнул, наблюдая за каждым движением Кенто, как за каким-то выступлением, которого ждал полжизни. На Кенто светло-голубая рубашка, совсем офисная, и Сатору умирает, рассмотрев шикарные изгибы тела. Лишь бы не сорваться, как самая голодная псина. Кенто приближается, закатывает рукава — Сатору опять чуть не сдох — и прикладывает к подбородку Годжо руку, и большим пальцем придавливает влажную от вина губу. Годжо послушно разводит ноги, чтобы Кенто встал впритык, нарушая всевозможные границы, о которых сейчас только одно название. Все грани размыты вином, тайным желанием. Сатору сам открыл рот, и Нанами просунул большой палец на язык, изучая рот, прикидывая, как он будет сосать. И Сатору засосал палец. Нанами ужас как передернуло, сглотнул ком, угомонил клубок кайфа в члене. Да, Нанами до бешенства искушен. Это очевидно до безобразия. Годжо не уступает: схватил напряженную руку Кенто своими двумя, сжал, и приступил контролировать, вылизывая юрким язычком каждый из пальцев, как что-то отвратительно сладкое до скрежета. Нанами чувствует проворный язык на пальцах и теплые слюни, как Сатору тешится, и не убирает руку до последнего, пока сам не вытащил средний палец с громким хлюпом. Нанами согласен нарушить все планы. Помогает Годжо снять с себя ремень и брюки. Срочно надо выпить. — Ты чертовски горячий, — ремень улетает куда-то. — Ты слишком много болтаешь. Сатору прыснул. — Хочешь, чтобы я заткнулся? — намек на отсос понят. — Как можно скорее. И подай мне вино. Подал вино и делает три больших глотка, вкушает приятное кислое послевкусие, заменяющееся пряностью. Еще пару секунд гремит ширинкой, и стоило Кенто проглотить вино, Сатору зажимает член ладонью через ткань, и еще, и еще, наблюдая за лицом Нанами. Немного контузило, стоило Годжо спустить брюки и сделать дрочные движения, но это было бесподобно. Копит достаточно слюны, сколько смог скрести со всех уголков рта, и зажимает, опуская рот в душный отсос. Кислые слюни размазываются сразу, стекают с уголков рта. Кенто шумно выдохнул, смотря на Сатору и его белобрысую башку, которая ритмично начала двигаться вперед-назад, дразня языком уздечку быстро, как будто наперекор. Как говорится: «дайте мне кофе, чтобы я мог изменить то, что в моих силах. и вино, чтобы принять то, что я не в силах изменить» Нанами сдавливает горло бутылки, когда Сатору специально выпускает член изо рта, чтобы сразу же вновь засосать. Выдержки остается все меньше и меньше, пока Годжо сосет абсолютно безбожно. Начал действовать еще хуже, посмотрев на Нанами снизу своими небесными глазами, и тот попросту не может не сделать этого, — запускает свободную руку ему на макушку, слегка давит, вынуждая брать глубже, наглее, сильнее. Приступил сосать, сосать, сосать, делать мощный вакуум, убирать зубы, подключать язык и издавать отвратительные звуки, погружая в глотку сантиметры за сантиметрами. Нанами давится то ли вином, то ли жарким минетом. Сатору выпускает член изо рта, улыбаясь слишком самодовольно после стояка в глотке. Даже слишком самодовольно. — Вот же бля… — кряхтит Сатору, смотря снизу. — Думаю, я успел напиться за несколько глотков. — Неудивительно. Ты гребаная палка, — Кенто взял его за подбородок, проводит по губам. — Но твой рот все еще чистый. Открой его, мой семпай. И семпай открывает, высовывая язык. Знает, что так и надо, и хватает Нанами за края рубашки, тянет вниз, и через ткань видит его напряженную грудь. Алкоголь делает свое дело, гуляя по крови, и их двоих накрыла небольшая пелена. Немного ощущения притупились, взгляд помутнел, движения — ленивые, размашистые. Кенто слегка пьян, но рассудителен, и тянет Сатору на себя, вынуждая встать. Сатору выше, но это явно не мешает Нанами сделать большой глоток, взять его за скулы и облизать. Нанами вино не проглотил; оно потекло вниз, по тощему телу Годжо, огибая ключицы, солнечное сплетение, заползая под штаны и трусы. Сатору пиздец как застонал от теплого ощущения алкоголя на коже, сжал плечи Нанами, и трется стояком об бедро. Надо срочно раздеться. В срочном, сука, порядке. Годжо не выдерживает, и пока Нанами в трансе целует его шею и размывает вино по телу, снимает с себя брюки. Пару блондинистых прядей выбились у Нанами и падают на тонкие брови, мешаются в ресницах, сами пачкаются в вине, но это абсолютная хуйня по сравнению с тем, какой страшный пожар разгорается в его инстинктах, — испачканный и провонявший вином Сатору открывает новые горизонты, новые реалии, и Кенто хочет уйти в это здесь и сейчас. Сатору привлекателен до скрежета. Даже если во рту чужой член. Пихает тощее тело на кровать, пару раз отскакивает, и Кенто успел забыть, что у него пиздец как стоит даже несмотря на легкое помутнение. — Я не буду трогать твою задницу, — в непонятном астрале бросил Кенто, замечая, как Сатору протирает себя белоснежным покрывалом. — Много мороки. — Первый раз, что ли? — Нет. Просто у меня нет презервативов. — И не надо. Я чист. — Мне все равно. Я говорю нет, Годжо. — Ну пожалуйста. От интимного шепота и разведенных в сторону ног, Кенто на секунду отрезвел. Или наоборот. Не понял. — Пожалуйста, Нанами… я ведь так хочу твой член, и ты откажешь мне в этом? Такому баритону нереально отказать. Хорошо. Нанами согласен поработать сверхурочно. Бутылка вина падает на пол дном. Пару капель выбились. В два резких, но слегка тупых движения, снимает с себя до конца белье и брюки, оставаясь только в полурасстегнутой рубашке. Заползает на кровать, и Годжо задержал его, хватая за грудки. Сатору протягивает руку куда-то под кровать, копошится в своей спортивной сумке, и ловко выуживает мелкий тюбик лубриканта. Кенто еле подавил в себе желание засмеяться в голос. Еще бы Сатору не задумал это изначально. — Конечно. Я мог и догадаться, что ты не просто так мозги мне стираешь, — апатично проскрипел Кенто, перехватывая смазку. — Я всегда смотрю на два шага вперед. — Как мило с твоей стороны. Кенто притягивает тощее тело ближе, Сатору хочет что-то колкое вставить поперек, но когда широкая ладонь прошлась по бедру, медленно лаская квадрицепсы, улетел просто в ебаный астрал и умер. У Сатору не особо волосатое тело, и Нанами по первым прикосновениям вообще подумал, что он бреет ноги. И, ни для кого не секрет, Нанами видит невооруженным глазом каждое выпуклое ребро, как у Сатору напряжены мышцы шеи, торчит дрожащий кадык, а сам — стонет, сверкает своими небесными глазами грязно, не мешая Нанами нигде и ни в чем. Нанами склоняется, горячо выдыхает и приступил ласкать лебединую шею, прикусывая не больно зубами, засасывать и зализывать засосы, как какой-то уличный кот. Годжо стискивает зубы, и хватает Нанами за рубашку, говоря всем видом, что останавливаться отнюдь невыгодно и умоляет уже себя трахнуть. Язык гуляет прямо над сонной артерией, Нанами чувствует каждым рецептором сладкий вкус засохшего вина, размывая красный цвет еще сильнее вперемешку со слюной. Годжо умирает. Встряхивает лубрикант, выпрямляется, выдавливают львиную долю на пальцы, чтобы не дай бог Сатору не разнылся и не начал вредничать, согревает и приставляет к лону. Само собой, Годжо инстинктивно дернулся и увиливает на простыни, хотя этого пиздец как хочется. Намертво хватает Кенто за рубашку на плече, чтобы прекратить задницей уходить от него, и тот медленно погрузил один палец в нутро. Сатору застонал, закусывая губу, смотря на Нанами снизу, и шипит. От Нанами веет и контролем, и нежностью, и желанием слушать своего партнера, не говоря уже о жутком смраде вина и сигарет. Внутри Годжо до невозможного узко и душно, но стоило Кенто сделать все правильно, как надо, так, аж Годжо выгибался, дрочил себе и хватал Нанами сильнее, добавил второй, следом — третий. Кенто не обделяет его. Дает то, что требует, даже если отнялась возможность говорить через рот, — по стонам и по жаждущему взгляду снизу, итак, все понятно и без слов. Лишние просьбы витают в воздухе, написаны на лице Сатору. С Кенто слишком просто. И хорошо. И для опьяневшего он слишком ахуенно справляется со своей задачей. Потому что Годжо застонал как дрянь, когда смазанный член заменил пальцы и вошел в него без препятствий и возражений. Потянул его в грубый, алчный поцелуй, чтобы куда-то компенсировать нарастающее ощущение заполненности, и случайно ударились зубами. Блондинистые волосы мешаются в белых, Нанами впивается ногтями в бедра Сатору, натягивая на всю длину равномерно, самому чуть ли не выворачиваясь наизнанку от узости. Долгое воздержание отвратительно работает на мужской организм. Нанами вошел полностью, и вместе с ударом кожи об кожу из него вылетел воздух, и отстранился от Сатору. Нехватка кислорода и поцелуй, будто Годжо высасывает душу, дополнительно вынуждают сознание вырубаться. Делает нужный угол, удобнее устраивается на коленях, и приступил трахать это длинное тело, смотря сверху, успевая убирать с глаз светлые пряди. Сатору слишком красив под вино. До жути узкий. И если он продолжит сжимать стенки, то Кенто кончит меньше чем за пять минут. — Расслабься, — выдохнул он. — Я толком двигаться не могу. — Потому что мы оба пьяны. — Нет. Потому что ты сжимаешь меня, как гребаная сука. Сатору слегка приоткрыл рот в удивлении. Вот это да… Нанами ругается? — О боги, мой кохай умеет ругаться? — Сатору слегка расслабил стенки, и стал сам двигаться. — Я хочу еще раз это услышать. Нанами резко выдохнул, умирая от прекрасных движений. — У моего кохая проблемы? Нанами отвечает на движения, двигая бедрами. Внутри Сатору чертовски жарко и кайфово. — Замолчи. — Нанами… заставь меня заткнуться. — Хватит болтать. — Заткни меня. И заткнул: закрыл нижнюю часть лица ладонью, закрывая рот, и Сатору разжал стенки, когда получил желаемое. И Кенто начал двигаться в тесной заднице так, как хочет, разогревая эти сучьи стенки прекрасной амплитудой. Сатору замычал в ладонь, свободными руками сжал руку, но Кенто не убирает. Пенетрация стала для Сатору губительной: в ладонях пытается открыть рот, чтобы стонать, но давление не позволяет и остается только смотреть на Нанами, таять под ним, отвечать на протяжные фрикции, на член в своей заднице, как послушная девочка. Кенто насильно стиснул покрасневшие щеки, издевательски смотрит в голубизну глаз, и трахает его, наблюдая, как эмоции заменяются эмоциями. Все сантиметры входят внутрь, до предела, до самого ебаного конца, вынуждая Годжо падать на подушки бессильно. Вторую руку спустил на член, и приступил дрочить, но его ебнуло так, как не бьет бита с гвоздями. Сатору не контролирует свои движения. Не до конца понимает, за что браться и как дрочить, чтобы растянуть удовольствие и просто пьяно утопает в этом, как в зыбучих песках. Кенто — прекрасный мужчина, у которого вечный камень на лице. Зато прямолинеен, как никто другой. Но когда волосы уже откровенно надоели Кенто лезть в глаза, рефлекторно убрал руку с лица Сатору. Тот воспользовался моментом, ловко обуздал волну оргазма, вырвался из-под Кенто и оседлал его. Нанами позволил это сделать, потому что не смог устоять перед таким телом, такой мордой, перед пьяной пеленой. Сатору сразу уселся на член, и Нанами передернуло от нахлынувшего ощущения. Это неповторимо. Особенно неповторимо, когда уперся ему в грудь и приступил скакать, как ебаный наездник, не зная ничего в этом мире, кроме Нанами, его члена; кроме секса с Нанами с его членом. Годжо любуется мускулами, покрасневшим лицом Нанами от вина и крови, которая прильнула, как на сапсане, и не останавливается. Кохай тяжело стонет, прерывается на полпути, и узкие брови сужаются, стоило Сатору насадиться до конца и подняться до конца, чтобы грубо упасть. Простата передает салюты на каждый толчок. Сатору хочет узнать, можно ли порезаться об скулы Нанами. — Я сейчас кончу, — объявил Сатору, пытаясь утрамбовать мысли в единую массу. Кенто приподнялся и ухватился за тощие бедра, не позволяя уползать. — Как-то ненадолго тебя хватило. — Чт… — мысль прервал ахуевший импульс. — А ты хочешь растянуть? — Возможно. — Я настолько хорош? — Ты прекрасен, когда молчишь. — А когда скачу на члене? — Тупой вопрос. Помогает руками на бедрах двигаться в такт, держать амплитуду равномерной, и Сатору заливается стонами, потом, экстазом, как самая дешевая сука за сотку йен. Длинные пальцы на груди Кенто сжимаются от удовольствия, поясница и ноги устали быть в неудобном положении. Но вновь опускает руку в дрочку, изрядно смочив ее, и грозится обкончаться как ебучая тряпка. Компенсирует порыв и тянет Нанами в поцелуй, добивая свой оргазм самостоятельно. Кенто ушел в поцелуй и, вбиваясь в Годжо еще хуже с необузданной страстью, кончает в задницу смачно, спуская все до последней капли в него из принципа, выпуская в поцелуй животные стоны и вязкие слюни. Сатору чувствует сперму в себе, и прекратил двигаться не сразу, сбавляя постепенно темп. Нанами на секунду ушел из нашего мира, и Годжо ни за что не даст шикарным стонам вылетать в никуда. Нанами ахуенен. И он устал. И Сатору кончает себе в кулак, закатывая глаза от райского наслаждения, нахлынувшего каждый полимер тела. Сердце забилось чаще, по телу гуляют искры, аж до судорог. Кенто хватает его в момент за затылок и вновь начал вылизывать шею, не удержавшись, оставляя новый засос. Потому что может. Потому что хочет. Ну, и чтобы были лишние вопросы по приезду в Токио. Оба одновременно разрывают поцелуй; Кенто немного в замешательстве, а Сатору — в плену услады. Сползает с Кенто ему в ноги, не находя дополнительных сил сползти с одноместной кровати. Нанами устало выдыхает и приподнимается в локтях, протирает губы от слюней, смахивая остатки кусачего поцелуя. Сатору загнанно дышит, пытается включить мозг. В принципе, делает то же самое, что и сам Нанами. Надо выпить. Кенто достает бутылку, делает глотки. Почти пуста. Годжо протягивает руку, сжимая и разжимая пальцы, якобы, поделись. Они до сих пор молчат, загнанно дышат, и этим же мешают друг другу заговорить первыми, — красноречивей их сейчас ужасные прически, тупые глаза, легкая отдышка и красные лица. Ну, и тяга в заднице. Дает Годжо допить вино. Морщится от вина, и первый разрывает тишину: — Я думаю, нам надо вызвать горничную. Нанами устал, чтобы думать об этом. Поэтому лениво падает головой на кровать, приглаживает взъерошенные волосы, протирает лицо, смакует остатки вина на языке. Ради плотского удовольствия разлил вино и замарал номер. Сам себя не узнает. Встает с кровати, с трудом разобравшись в конечностях, и садится. Поправляет перекошенную рубашку, еле справляясь со своим медлительным телом. Взгляд не фокусируется. Вообще никак. Смотрит вдаль — и включенный телевизор виднеется ему единым мылом, одной серой краской, которую размазали на холсте. Видимо, одной бутылки вполне достаточно. Отбирает у Годжо бутылку, пару раз промахнувшись ладонью, отпивает, и на язык падает пару капель. Прекрасно. Лучше уже быть не может. Косит взгляд на пол и пытается найти свою одежду. И находит ее в винной луже. Оборачивается на Сатору, пока тот разбирается с собственной прической. — Иди сейчас в душ. Я вызову горничную. — И что ты скажешь? — Что я разлил вино? — усмехнулся Кенто. — Скажу, как есть. У меня нет сил придумывать отмазки. Нам нужна стирка и новые простыни. — Видимо, плохой из меня семпай, раз не учил тебя, как надо вести себя в гостях. — Отвали, ясно? Достает из заднего кармана брюк пачку сигарет, кладет одну в губы. Зажигалка на балконе. Такое ощущение, будто все эмоции и силы спустил вместе со спермой в Годжо, который уже встал на ноги и стоит абсолютно голый напротив. Лицо и пьяное, и довольное, ироничное, а шея — красная, покрытая всплывающими засосами. Окей. Годжо показал, как надо плодотворно расслабляться. — Не хочу показаться грубым, Кенто, но ты отменно трахаешься, — заулыбался, а Кенто — сжал сигарету. — Мы должны это повторить. — Ага. Меня спросить об этом забыл. — Ты против провести последний день отпуска со мной? Нанами сильно хочет ответить отказом и раздражением, но хватает только на усталый взгляд и апатию. — Тогда мне нужно еще больше вина. И засунуть тебе в рот тряпки. — Я куплю тебе вина. А вот со вторым вариантом сам разберешься. Нанами устал. Годжо подходит и невинно целует в щеку — то ли в знак благодарности, то ли по приколу, — и в два движения ретируется в ванную, оставляя Нанами в окружении разлитого вина, разбросанной грязной одежды, грязной кровати и чувства опустошенности. Лениво проводил его взглядом до конца в молчании, пытаясь найти в голове хотя бы одну ясную и трезвую мысль, а не «я вообще не удивлен, что это случилось» Надо расхлебывать кашу. И придумать план, что делать последний день перед отъездом. Ну, Нанами не дурак и уже понятно, чем это все обернется — очередным марафоном с миссией трахнуть семпая на всех плоскостях. По идее, звучит сносно. Это все надо обдумать на трезвую голову. Не сейчас. Сейчас он просто смирился с тем, что не в силе исправить. Вино действительно кончилось. В самый неподходящий момент. Встает с кровати, идет к стационарному телефону. На небольшой визитке набирает ресепшн. Объяснил ситуацию, и лаконичный голос девушки заставил Нанами ахуеть от цены стирки и ущерба вином. Да ну нахер! Нанами от усталости закатывает глаза и клянется, что больше никаких сверхурочных. Ни за что. И никогда.