Кто сражается с чудовищами, тому следует остерегаться, чтобы самому при этом не стать чудовищем. И если ты долго смотришь в бездну, то бездна тоже смотрит в тебя. Фридрих Ницше
Она рядом, а это главное… ведь так? Он попытался пошевелиться, коснуться пальцами ее лица, чтобы смахнуть слезинку, покатившуюся из глаз к виску, но тщетно — руки не слушались, как гвоздями прибитые к холодному мрамору. Он смог только вытолкнуть, тихо, рвано, и от чего-то вдруг больно выдыхая по слогам, хрипя и давясь металлическим привкусом во рту: — Ни-ко-гда… Игорь резко дернулся, распахнув глаза, лицо свело от привычной судороги. Он тяжело закашлялся, выплевывая из легких липкий страх, но вздохнуть нормально получилось не сразу. Пора завязывать с этой психологической … терапией, иначе он сойдет с ума от бесконечного прокручивания в голове последнего года своей жизни. Он сел, небрежно отбросив одеяло в сторону, машинально нащупал рукой на тумбочке рядом с кроватью телефон. Пролистал последние сообщения, давно уже не удивляясь, как от прочитанных строчек начинало выравниваться сбившееся дыхание, и как сам по себе он расплывался в теплой легкой усмешке. Не сдержался — провел большим пальцем по экрану, улыбка стала еще шире. Кто бы ему сказал, тогда, в той жизни, которая до что станет таким сентиментальным — покрутил бы пальцем у виска. Только в этой, которая после, совсем не до смеха, потому что страшно, а особенно от того, что рядом почти никого не осталось. Соколовский взъерошил коротко стриженные волосы на затылке и снова откинулся на подушку. Нужно довести до конца, всё что задумано. Только бы вытерпеть, не сорваться... Как там — стакан наполовину полон? Только в его случае это не имеет никакого значения, ведь главное то, что внутри... А что у нас там? Дерьмо ... до краёв. Не расплескать бы…***
— Скажите, Игорь Владимирович, — психолог снова постучал зажатым между пальцами карандашом по своему неизменному блокноту, — а Вы часто врёте? Соколовский удивленно вскинул брови. Что за дурацкие вопросы? — Конечно, как и все вокруг. — Безусловно, — подхватил специалист, как-то излишне обрадованно, уцепившись за ниточку, за которую ему вдруг стало интересно потянуть. — Только причины у всех разные. — Разве? — Игорь закинул ногу на ногу, небрежно откинув руку на спинку дивана. — Большинство врет по одной причине, чтобы не раскачивать лодку. — Неужели? — психолог скосил глаза на пациента из-под приспущенных на нос очков. — И Вы тоже… из большинства? — Отчасти, а заодно, чтоб выглядеть лучше в глазах окружающих или… Соколовский не договорил, оборвав себя на полуслове. Или для того, чтобы заставлять других поверить в то, кем ты не являешься. А ещё можно врать, глядя в глаза, искренне, с особым цинизмом, потому что профессия у тебя такая — чекист. Твою мать! Игорь отвернулся. Только с Катей было вранье особенное, эксклюзив. Да и не таким словом это наверно должно называться. — Давайте продолжим, Игорь Владимирович, — психолог "отзеркалил", перекинув ногу на ногу, как минуту назад Соколовский, и исподлобья, через съехавшие на нос очки, что придавали их обладателю обманчиво небрежный, даже наивный вид, кинул внимательный взгляд на своего пациента. Игорь напрягся, как-то разом всем телом, даже не так — с головы до ног, от макушки до подушечек пальцев. Катя… едва ее образ всплыл в памяти, как он тут же судорожно быстро и глубоко вздохнул. Он должен был помнить что-то большее о ней, чем искаженное ненавистью её лицо, перекошенное от страха и накатившей истерики, некрасиво покрасневшее и сморщенное, с дорожками размазанных слез на щеках. Наверное, должен был, но память упрямо отказывалась выдавать то, что было до… Её палец на спусковом крючке и вскинутый пистолет, направленный на него — сделали своё дело. Того Соколовского больше нет. Смертельно прострелен выпущенной пулей на вылет, но взамен появился другой, тот что регулярно через день, выворачивал себя наизнанку, переплетая себя прошлого, настоящего и ... выдуманного — человек ещё мало знакомый, потому что даже сам Игорь только начинал себя нового ощущать и принимать. Опять отвлекся, улетел мыслями не туда. Так что там?.. Катя … выстрел … легкое дыхание смерти, утягивающей и манящей, как сладкая дремота. Вика. Она слишком и страшно рядом, но как в кошмарном сне далека. Рука потянулась к ней и замерла на полпути. Он словно видел вылетевшую из дула пистолета пулю со стороны, как в замедленной съемке, в кино, не веря, не понимая ещё, что это и есть чёртова реальность. Пуля вспорола метнувшуюся к нему наперерез Вику, а следом прошила и его, насквозь. Должно быть больно, только он ничего не почувствовал, потому что — это неважно уже, не нужно. Вся его боль вырвалась наружу и удивленно застыла, едва его обдало фонтанчиком кровавых брызг за мгновение до того, как этой же пулей был прошит и он сам. Игорь упал, стараясь удержать остатки сознания, но лишь для того, чтобы знать, что это не конец. Не для него, для них обоих … Для неё… У него осталось только одно желание — хоть как-то подняться, подползти к Вике и обнять… Прижать её голову к своей окровавленной груди, уложить в колыбель своих рук и тихо делать то, чего он никогда в жизни не делал — молиться. Шёпотом проговаривать что-то бессвязное, одному лишь ему понятное. Что-то похожее на мольбу о помощи и о помиловании; что-то напоминающее разговор с высшими силами или пронзительный плач человека, в руках которого стремительно покидает хрупкое тело жизнь другого — самого дорогого ему человека. Всё, что у него осталось — единственное желание… Но и ему не суждено было осуществиться. Каждое движение отдавало болью. Любая попытка пошевелиться, болезненной волной разливалась по всему телу, отнимая последние силы… Он проваливался, бесконечно теряя сознание и … умирая?…***
Соколовский дернулся, в очередной попытке снова подняться. Резкая боль в груди откинула голову и всё тело обратно. Крупные капли пота ручьями стекли со лба за шиворот и весь он как-то странно судорожно задрожал. — Игорь Владимирович, Вы меня слышите? — над ним нависло чье-то лицо. Непонятное, бесполое, ненужное сейчас, потому что важно было только одно. А что? Сколько он здесь? Где он? Что с ним? Сознание ускользало быстрее, чем он успевал вспомнить эти гребанные неправильные вопросы. Нет, не то. Плевать на все это… Его приподняли чьи-то руки и тело будто зависло в воздухе. Грохот колес больничной каталки по неровным стыкам кафельной плитки перекатывался последней повторяющей, бьющей в висок, мыслью, застрявшей в его голове: «Ни-ког-да…. Ни- ког- да… ни- ког-да…» Вокруг него суетились люди. Белые стены с бешеной скоростью мелькали перед глазами, сменяясь чередой чьих-то рук, приборов, трубок. Ему опять всё это было не нужно — мешало, отвлекало от главного, от того что уплывало, ускользало едва он нащупывал…. Вдруг многочисленный топот ног переместился от него куда-то в сторону; на полуоборот тяжелой головы боль растеклась по всему телу, и он увидел её. Вику. Вот оно. То Самое. Главное. Её тонкое запястье безвольно соскользнуло с каталки, безжизненно повиснув. И то, что никто не спешил возвращать ее ладонь на место напугало больше, чем направленное на него Фишером, ещё совсем недавно, дуло пистолета. Игорь сжался от ледяного ужаса и предчувствия того страшного, неотвратимого, что невозможно представить, поверить, принять. Он побледнел еще сильнее, отдав последние силы, чтобы вытолкать из горла вместе со страхом самое важное, в который уже раз за сегодня. Не получилось. Пересохшие губы разлепились и сомкнулись снова. Сил не было не то что на крик, на шёпот. Над ним снова склонилось чье-то лицо, расползаясь в бесформенное светлое пятно, и тут же раздался, разрывающий перепонки, крик Аверьянова: — Сюда! Помогите... скорее! Вашу мать! Соколовский поморщился — эхо отскочило от стен, оглушив его глухим метким шлепком. Он попытался поднять руку, но всё что удалось — чуть дернуть пальцами. Но Аверьянову этого хватило, чтобы склониться над Игорем ниже, нависнув над телом, внимательно вглядываясь в его лицо в попытке не пропустить мимолетно промелькнувшее любое желание. — Жива? — беззвучно шепнул Соколовский. Жека кивнул головой, утвердительно моргнув глазами…***
Нервная судорога волной пробежала по всему телу. Игорь вздрогнул, приходя в себя после очередной порции кровавых воспоминаний. Последнее время он всё чаще и чаще замечал, что терялся в ощущениях реальности. От постоянного контроля своих мыслей и поступков, высказанных и тех, что никогда и никому, у него раскалывалась голова, и сам он к концу сеансов разламывался, трескался на части из сомнений, давящей собственной и чужой вины. Соколовский снова глубоко выдохнул и покосился на психолога, который казалось читал его как открытую книгу. Выругавшись про себя, что мысли опять ускакали не туда, опять не сдержался. Да плевать! Недолго уже осталось… Генерал обещал... Катя… тут проворот обоюдный, глубже некуда. Для всех. Он узнал её сразу, как только увидел. Не зря же, сидя в СИЗО, каждодневно сбивал костяшки пальцев о стены, с наклеенными на них от пола до потолка вырезанными глянцевыми страницами из журналов и газет, с которых на него с налетом превосходства, уверенно, победно и раздражающее весело поглядывало семейство Игнатьевых, в сборе. Портрет счастливой семьи, топчущейся на пепелище его собственной, на нём... Выбивая свою злость, он выстраивал свойгениальный, как ему тогда казалось, мстительный план. Удар... Ничего, он выйдет отсюда, пусть даже и через восемь лет, когда-нибудь ... Ещё удар... И первое, что сделает — сотрёт навсегда с этой ненавистной семейки их пока ещё сияющие счастьем, самодовольные улыбки. — Вам настолько они были неприятны? Все? — психолог вскинул бровь, что было выражением крайнего удивления на его почти всегда совершенно бесстрастном лице. Игорь непонимающе уставился в ответ. Он что сказал это вслух? Идиот! Чего уж теперь?! Хотели — слушайте! — А Вы как думаете? Только неприязнь — это не совсем то, что я чувствовал. И даже не ненависть, что было бы тоже слишком просто, мелко даже. Согласитесь, что такая фигура как Игнатьев Аркадий Викторович, заслуживала большего,— Соколовский отвернулся, крепко сжимая и разжимая кулак. — Я хотел его уничтожить, не физически, морально. Умыть так сказать, — как же легко говорить правду, которая сейчас, когда уже всё равно, кажется глупой, пустой и даже смешной. Мститель, твою ж мать! А в итоге умылся сам... Игорь вдруг зло рассмеялся, прекратив так же неожиданно, как и начал, оборвав себя на очередном смешке. — Вам было не жаль девушку, которая... — специалист мимолетно споткнулся, деликатно подбирая правильное слово, — ... испытывала к Вам некие чувства? — Нет! — выскочило категорично, слишком быстро и резко. — Тогда мне было никого не жаль, даже… Психолог молчал, ожидая продолжения и не желая подталкивать пациента своими наводящими вопросами в какую-либо сторону. Пусть решает сам, куда плыть. Соколовский сглотнул чуть не вырвавшееся её имя; легко усмехнулся, виновато склонив голову: — Знаете, а ведь большего мерзавца, каким я был тогда, еще поискать... Я давил как танк, напролом, и мне было плевать на всё и на всех. Только я имел значение, только мои чувства и желания. Я один имел право решать всё и за всех. Игорь рвано и нервно отстукивал ногой беспорядочный ритм, с трудом удерживая накатившую мстительную волну, накрывшую его снова с головой. Ну, что ж ты замолчал, Соколовский!? Давай расскажи, как ты получал извращенное удовольствие от секса с Катей, представляя себе физиономию Аркадия Викторовича, когда тот наконец узнает имя человека, с которым встречается его любимая и единственная дочь. Здравствуй, папа!.. Не удержался, снова зло хихикнул. Был… как красиво! Только… Увы! Бывших мерзавцев не бывает!.. Зачем-то вдруг всплыли в памяти его мажорные проделки и девушки, которые легко цеплялись и прыгали в машину, стоило только открыть дверцу и пошловато- двусмысленно предложить, приспуская очки, чтобы получше их рассмотреть: — Садись, подвезу! — У меня нет денег, — некоторые всё же пытались сопротивляться. Не долго, слабо и коротко. — У меня есть, — легко и привычно парировал Игорь. Девушка сдавалась, дверца машины с готовностью захлопывалась, а он, давя на газ до упора, мчался куда-то и зачем-то вперед. Он помотал головой, даже зажмурился, отгоняя того Игоря Соколовского, которого больше нет и никогда не будет; он навечно остался там, где мама и отец, придавленный вместе с ними одной на всех могильной плитой. Да и был ли?.. Почти уже и не помнилось… — Игорь Владимирович, с Вами всё в порядке? — в голосе психолога появились нотки неприкрытой тревоги и даже обеспокоенности. Наигранной? Скорее всего. Никому уже он больше не доверял. Соколовский слабо кивнул, возвращаться в реальность совсем не хотелось. Последнее время он стал замечать, что всё чаще и чаще, находясь в состоянии нервного напряжения или перевозбуждения, когда его мозг захлёбывался от образов и видений, настоящих и вымышленных, следом всегда являлась ему она. Доходило уже до того, что если этого по какой-то причине не случалось, то ему становилось не по себе. Вот и сейчас он ждал ту накатную мягкую волну, что плескалась в его воображении вместе с её образом, которая мягко набегая, забирала все его страхи, смывая их как ненужные чужие следы на песке. — Вик, я не знаю как сказать… — Игорь мысленно обругал себя. Что за чёрт! Почему при ней у него всё не так, вернее так, как никогда раньше. — Вообщем… я … — ещё одна провальная попытка. — Я думала ты брутальный мужик, — Вика мягко улыбнулась, прищурившись и скрестив руки на груди, — а ты… Она театрально закатила глаза. — Что? — Игорь растерялся и локтем слишком сильно оперся о руль припаркованного мотоцикла, который при этом сразу завалился на бок, утащив за собой своего владельца. Вика звонко легко рассмеялась, присев рядом с ним на корточки: — Дурак ты, Соколовский! И протянула к нему руку, одним движением помогая подняться. Они рядом, так близко, что он увидел разбежавшиеся по её щекам и переносице редкие веснушки, поразившись тому, что никогда раньше их не замечал. Он коснулся пальцами её щеки, провел дальше, убрав выбившуюся прядь за ухо. И понял, что ничего говорить не нужно. Его ладонь скользнула ниже, и он аккуратно притянул ее к себе за шею, вглядываясь в родное лицо. Она мягкая, нежная, почти невесомая. Ее волосы пахнут как сладкое обещание. Игорь потянулся к ее губам, а едва коснувшись, растерял нежность. Он отстранился. Секунда, нет много меньше и их губы снова жадно сцепились друг с другом.***
Так о чём они? Катя… Соколовский снова усмехнулся. Как там у «мозгоправов» говорится — закроем гештальт. Пора уже. Навсегда. Он присел на стул, прибитый к цементному полу, и скривился в мрачной ухмылке, где-то, когда-то это с ним уже было. Вся жизнь — одно сплошное бесконечное дежавю. Игорь оглянулся вокруг: облупившиеся зеленой краской стены, маленькое окошко с решеткой, почти под потолком. Всегда поражавшая его маниакальная предосторожность карающих органов, потому как в это микроскопическое окошко, как ни старайся, а человеку было бы пролезть и без решёток крайне затруднительно. Катю привели и усадили на такой же прикрученный намертво к полу стул, расцепив звонким металлическим щелчком наручники на запястьях. Она даже не дёрнулась — привыкла или просто ей было уже всё равно, но на лице у девушки не дрогнул ни один мускул. Они сидели молча с минуту, а может и больше — время здесь, в замкнутом, ограниченном четырьмя давящими стенами пространстве, странным образом терялось в своём ощущении; оба понимали, что нужно что-то сказать, потому что финальная точка еще не поставлена, но, не сговариваясь, только и делали, что старательно отводили глаза, малодушно пытаясь спрятаться друг от друга. Катя не выдержала первой, выдавила, не поднимая головы и еле шевеля бледными потрескавшимися губами: — Не хочу тебя видеть. Игорь раздраженно поморщился, сжав до скрежета зубы, с языка чуть не сорвалось нечто подобное, только еще более злое и грубое, но подняв на неё глаза, он снова увидел ту страшную, преследующую его картинку, где её перекошенное лицо сменялось вскинутым дулом пистолета. — Я тоже не горю желанием. Он шел сюда, потому что не смотря ни на что, всё еще не мог поверить, что так бывает, что такое возможно… с давящим чувством вины за искалеченную и её судьбу, не им, но с его участием. — Наш разговор записывают. И я здесь для того, чтобы подтвердить, что… Катя не дала закончить, перебила, перегнувшись через стол и дернувшись к Соколовскому всем телом: — Кто-то ещё сомневается, в том что стреляла я? Она рассмеялась, облизнув пересохшие губы, и с любопытством повертела головой, видимо ища взглядом камеру, а не найдя, почти в упор, прожигая истеричным безумством, уставилась на него: — Но ты пришел не за этим. Тебе нужно знать, даже быть уверенным в том, что ты победил. Игорь удивленно моргнул. Ему вспомнилось, как долго он ворочался этой ночью без сна, мысленно подбирая слова, листая в памяти то, что у них было и надеясь увидеть в ее глазах не раскаяние, хотя бы полшага к нему; а сейчас вдруг понимая, что все эти самокопания и переосмысливания себя — всё это лишнее, можно было хоть голову расшибить, но виноват для неё навсегда останется только он, Соколовский Игорь Владимирович. Финальная точка уже давно поставлена — это точка отстрела. И говорить больше не о чем. Он медленно встал, сам поражаясь своему ледяному спокойствию и странной легкости во всем теле, которая накрыла его той самой накатной тёплой волной, и шагнул к металлической двери, грузно опустив на неё кулак. — Куда ты? Мы не договорили, — в голосе Кати лихорадочно забегали нотки беспокойного раздражения, мгновенно сменившись испугом. Игорь не шевельнулся, замер, в ожидании спасительного лязга замка. — Ты не можешь вот так просто уйти! Соколовский стоял всё также, ему не нужно было оборачиваться, чтобы увидеть, как Катя заметалась взглядом по его напряженной спине. Он всем нутром ощутил как её распирало от жгучего желании его ударить, хлёстко, побольнее. Хотя бы словом. — Я только тебя пристрелить хотела, но раз уж так получилось и ещё одна… любившая тебя дура — за тебя тоже подставилась, то это и к лучшему, так мне будет веселее, знать, что я не одна… Игорь почти коснулся ручки двери, но при последних словах не выдержал и обернулся. Его лицо исказилось в болезненной жалостливой гримасе, и он тихо, не сумев, как ни старался, скрыть интонацию многозначительности, сухо и безлико выдохнул: — Прости… Катя отпрянула назад на спинку прибитого стула, тихо и судорожно ахнула, жадно глотнув после воздуха, сухо закашлялась. — Прости?! — девушка сузила глаза и широко развела руки в стороны, словно пытаясь передать этим жестом всё то, что ещё только собиралась сказать. — Видишь, я одна здесь, — она невидящим заблестевшим взглядом окинула мрачное помещение, — а ты один — там, на свободе. И твоё «прости» ничем не поможет, ничего не исправит. Живи теперь с этим… с тем, что там, на грязном, залитом кровью полу, где от твоей пули погиб, как пристреленная злая бешеная собака, мой отец… сдохла и твоя… ЛЮБИМАЯ… женщина. Катя говорила медленно, нарочито выделяя каждый слог, судорожно вдыхая воздух между паузами в словах. Соколовский снова отвернул голову в сторону, в который уже раз за эту встречу, избегая посмотреть ей в глаза. Он не хотел отвечать, да и вообще что-либо говорить, потому что вдруг понял, что всё уже сказано. Все точки расставлены. Он сделал ещё одну попытку толкнуть запертую дверь, раздраженно пнув её от злости ногой. Краем глаза уловил быстрое движение и обернулся. Катя внезапно подскочила с места и резко метнулась в его сторону; и секунды не прошло, как она цепко ухватилась худыми и холодными пальцами за воротник его рубашки. Её лицо оказалось так близко, что он ощутил девичье дыхание у себя на щеке. Игорь жёстко перехватил её запястья, пытаясь одновременно отпрянуть и оттолкнуть, но она с непонятно откуда взятой, бешеной силой вцепилась в него ещё крепче. — Охрана! — громко выкрикнул он, снова пиная ногой чёртову дверь, понимая по обезумевшему взгляду Кати, что у неё началась истерика. — Не кричи! — прохрипела она, попытавшись дотянуться до его шеи. Он сделал ещё одну попытку ослабить её хватку, однако резкий крик девушки заставил его посмотреть в её полыхающие ненавистью безумные глаза — этот взгляд был слишком хорошо, до боли ему знаком, будто себя увидел, как отражение в зеркале. Того себя, что сбивал костяшки пальцев в СИЗО, бесконечно строя мстительные планы... — Где? — эхом разнеслось по холодной камере. — Где? — снова проскулила она, и Соколовский ощутил как её сухие губы коснулись его щетины на щеке. Словно поцелуй смерти… Леденящий ужас от её внезапного смеха вскарабкался по позвоночному столбу и пробрался прямиком в мозг. Игорь резко схватил трясущуюся от нервного, почти истеричного смеха девушку за плечи, не боясь на этот раз применить всю свою силу, а отодрав наконец от себя её руки, грубо оттолкнул. — Твой… шрам …. где? — глотая слова, от тяжелого сбившегося дыхания и продолжая ещё смеяться, она пыталась снова приблизиться, но Соколовский крепко держа её за руку, потянул обратно, усадив на стул. — Охрана! Вашу мать! — хрипло крикнул снова, надеясь, что в этот раз конвоиры его услышат. Катя опустила голову в сложенные по-детски перед собой ладони, и, поджав под себя ноги, затряслась, подрагивая всем телом. Только теперь её сумасшедший смех стал больше походить на плач. И было не понятно, то ли она рыдала, то ли продолжала заходиться в истерике. — Твой шрам... где? — сипела она, повторяя вопрос снова и снова. У Игоря покалывало в руке от желания успокоить её нервный срыв самым действенным и простым способом — отрезвляющей пощечиной, как вдруг, сам приблизил к ней своё лицо и тихо шепнул, словно самому себе ответил: — Там, где ты его оставила… Нам… Катя резко отпрянула и затихла, как будто истерика, которая была только минуту назад никогда и не случалась. Девушка медленно встала, отступив к окну, затем вдруг вернулась обратно, с остервенением пнув ногой приколоченный к полу стул и продолжая испепелять Соколовского пристальным взглядом, шагнула к нему. — Я уловила его, — уверенно и громко произнесла она, склонившись к его уху, — тот запах… который всё время витал в воздухе, когда в комнате появлялась ОНА, — Катя вскинула голову и, прищурившись, обвела руками камеру. Она сделала паузу, поднесла ладони к лицу и быстро зашевелила пальцами, будто попыталась передать свои ощущения от воспоминаний. Игорь утвердительно слегка качнул головой, прекрасно осознавая то, о чём она говорила. Кому-то может быть, это могло бы показаться бредом, но только не ему. — Мандарины! — наконец выдала Катя, щёлкнув пальцами в знак того, что была права. — Да! — уверенно подтвердил он, приняв правила внезапно начавшейся игры. — Твоя кожа пахнет ЕЮ! Ты весь ЕЮ пропах, — процедила Катя, передёрнувшись в гримасе отвращения. — Да! — услышала девушка в ответ. Уверенно, не таясь, почти победно. Она облизала сухие губы и с ненавистью, хорошо читаемой в её глазах, в исказившихся чертах лица, во всём теле, выдохнула: — Как жаль, что вы не сдохли там! Оба! Дверь за спиной Соколовского заскрипела засовом; а внутри словно разжалась сжатая тугая пружина из ненависти и вины, и, отскочив, улетела навсегда в бесконечность. И его отпустило…