אקראיות

      Тель-Авив принято считать столицей баров, дискотек и ночной жизни. Он второй по численности в Израиле, находится на берегу Средиземного моря и невероятно красив. Если в Иерусалим едут все паломники и священнослужители, верующие и религиозные, то в этот город, который недалеко от столицы, поедет вся молодежь, двинется вся активная аудитория, желающая жить светской жизнью, хотя нельзя отрицать религию даже здесь. Норд Бич – это один из местных пляжей, который, пожалуй, самый известный и куда все прут, желая окунуться в море и пройтись по белому песочку. — Сегодня Вам сюда нельзя,— молодого человека окликают, причём на чистом русском. И Данил оборачивается на слова, приятно удивляясь. — Почему же?— ему забавно, что об этом ему говорит девушка, причём худая и хрупкая, весьма миловидная и бледная. Он ожидал какого-нибудь дядю-шкафа, который встал бы на входе и не пропустил, угрожая одним только видом. — В определённые дни недели пляж могут посещать только женщины или только мужчины,— слова кажутся чем-то очень забавным, даже смешным. Шайхинуров усмехается, качая головой. Израиль продолжал его удивлять, хотя он тут уже три дня, а все находил чему или кому удивиться. На пляж нельзя, там женщины. Он это уловил и посмеялся. — А если бы я тонул и меня на берег выкинуло. Тоже было бы нельзя? Пришлось бы обратно, в море?— ситуация забавная, а девушка симпатичная. Грех было упускать такую возможность, как найти русскоговорящего человека. В Израиле очень многие на русском говорят, как на своём родном, но таких молодых носителей языка он ещё не встречал. — Ну, это Вы уже придумываете, конечно,— собеседница засмеялась, причём смех был не менее очаровательным, чем она сама. — Меня Даниил зовут,— они стояли напротив друг друга уже минут пять или семь, а все не знали, как обращаться друг к другу. Ей, может быть, это знакомство совсем не нужно, а ему необходимо. — Ева,— девушка протягивает в ответ руку, поскольку он протянул свою, сам того не ожидая. Имя вызывает широкую улыбку, впрочем, на что он надеялся? Что её будут звать Настя или Алина? Конечно, Ева, самое еврейское имя и распространённое для данного места. Было бы ещё забавнее, если бы она сказала, что она Хава, как звучит в Торе, но девушка либо пожалела Данила, либо всё-таки любила более «человечную» форму своего имени. — А хотите я Вам одно место покажу? Там тоже море есть,— и на её предложение ответить отказом нельзя, потому что глаза сияют и она вся какая-то сияющая и необыкновенная. Поэтому он машинально отвечает положительно, хотя, если бы новая знакомая предложила показать нефтяные вышки – он бы тоже согласился. Почему-то Шайхинуров согласился бы на что угодно, лишь бы с ней пойти.       У Евы рыжеватые волосы и голубые глаза. Он от неё узнаёт, что настоящие евреи рыжие и светлоглазые, а ещё бледнокожие. От неё он узнаёт, что евреи бывают разные, как пели Отпетые мошенники, что девушки бывают разные: белые, чёрные, красные. Так и тут. Он слушает не потому, что очень хочет разобраться в этнических группах, а потому что готов слушать все, что она скажет. Так ему и рассказывают, что каждая группа имеет свои внешние особенности, свои обычаи и традиции. В общем-то всё, как и у всех, чему он тоже почему-то удивляется, очевиднее всего потому, что данный народ вообще что-то своеобразное и эксклюзивное. — Стало быть, ты ашкеназ?— странное слово, он его не с первого раза запомнил и переспросил, но всё-таки выучил. На Еву смотрят, закрыв один глаз, поскольку солнце слепит, а очки надеть – это грех. По крайней мере, неуважение к ней. — Да. Рыжая и светлоглазая,— девушка кивает, листая свой Скетчбук, где вечно что-то рисовала,— А ты похож на сефарда. Темноволосый и голубоглазый. Все её рассказы о стране и народе постоянно вызывали либо смех, либо улыбку. Ей хотелось его научить культуре и жизни в этой своеобразной стране, а ему просто нравилось, что они уже два дня и три часа ходят везде вместе. Она была чудесной. Тёплой и приятной. Её постоянно хотелось обнять и никуда не отпускать. Ева – это его солнышко, которое он приобрёл совершенно случайно, но ещё этого не прознал.       Два дня выходных проходят быстро. Заканчивается Шаббат и Краузе возвращается на учебу. Школа-интернат для девочек место неплохое, но для неё - очень сомнительное. У неё нет никакого свободного времени, чтобы развивать своё творчество, вечно одна учеба. Начинается всё с молитвы, как начинается и любой день в стране гордого народа, заканчивается тоже молитвой. Невозможно выйти с этой территории, если только к тебе не приехали родители, а Ева была с ними все выходные. С новым приятелем ей не пройтись по рядам Кармеля, где Данил что-то захочет купить. Он совсем не разбирался в шекелях и его иной раз дурили, что вызывало задорный смех у девчонки и заставляло улыбаться её компаньона. В Яффский форт, где кругом вода и яхты им тоже не попасть. А там невероятно, между прочим. Вода, как бирюзовое одеяло, в которое упал её друг, причём намеренно. Он и её к себе звал, но Краузе смогла убежать подальше, чтобы до неё не достали и не опустили в солёную воду. А ещё она бы все отдала, чтобы пройтись с ним по Яркону, где просто нереальный ботанический сад и пруд. Вырваться из этой «школы» совсем невозможно, как бы ты не хотел, ибо нужно кучу разрешений собрать, что таким темпом новая суббота настанет. Она бы и дальше грустила, если бы не сообщение на телефон. Пара строк, а настроение вновь летит вверх. — Ты как сюда попал?— она искренне не понимает, как ему удалось найти её учебное заведение, ведь об этом они даже не говорили. — Шёл, смотрю сидит очаровательная девушка, но грустит. Написал ей, чтобы немедленно улыбнулась,— Шайхинуров усмехается, наблюдая за своей подругой. Между ними забор, благо без колючей проволоки и чего-то такого, что могло бы навредить, иначе он бы не позволил Еве так плотно к забору припасть. — Я же ничего не говорила, как ты нашёл?— для неё загадка, как он это сделал, кто сказал и откуда адрес. А Данил только жмёт плечами и делает вид, что ничего не понимает, мол, случайность. Случайность и встретить её, и начать общаться, и начать нуждаться в ней. И ему очень страшно, что осталось дней пять, до субботы и они расстанутся. Только об этом Еве не решается сказать.       Ева не знает, как он её находит, откуда берет её координаты и думать не хочет об этом. Они переписываются ночи напролёт, что утром она буквально спит, как на молитве, так и на биологии. Она ничего не успевает и слишком часто бегает к воротам. А Шайхинурову ничего не остаётся, как бегать к этой школе для девочек, на которую он и правда случайно набрел, потому что заблудился, а тут его рыжее существо, по которому он успел заскучать. Она звонит ему по видео, а он показывает картины в музее. Он идёт по парку, куда она рвалась, а она пишет, что сказать, когда он решит купить себе воды и сколько за это надо денег. Пожалуй, Даниил так прожил бы всю жизнь в этом самом месте, зная, что у них всего два дня на неделе и не более. — Я не знал, что не утонув, меня прибьет на эти камни,— Еву он буквально забрал на пороге её золотой клетки, уводя в то место, куда она его завела при первой встрече. Она ещё не знала, что завтра они видятся в последний раз. Но правильнее сказать, что крайний, ведь никто не умирает. — Утонуть никогда не поздно,— она усмехается, наблюдая за тем, как солнце катится к горизонту, чтобы вскоре за ним исчезнуть. Солнце исчезнет для всех, а для него это не страшно, ведь его личное солнце сидит рядом. Однако это только до завтра. И об этом стоит сказать. — Знаешь, я должен кое-что сказать,— о расставании, наверное, всегда сложно говорить. Данил, по крайней мере, не любил о таком вещать. Он много путешествовал, много чего видел и где был, метался от одного города к другому, от одной страны летел к другой. Но Израиль покидать совсем не хотел, а все по тому, что теперь был привязан к рыжей девчонке с невероятной энергетикой и светлым нутром. Какого черта она вообще делала около пляжа? Сейчас бы было не так сложно обо всем говорить. Да и говорить бы не пришлось. Вроде бы они ничего друг другу не обещали, но за руки пару раз подержались. А ещё при встрече она его так обняла, будто с фронта ждала, будто его никто не ждал и только она верила в это возвращение. — Я тоже хотела тебе кое-что сказать,— реакция весьма неплохая, Краузе улыбается, видимо, ей есть что хорошее сказать и омрачать совсем не хочется столь позитивный настрой,— Но давай ты. Раз первый начал.       У Данила нет настроения об этом говорить, но ведь она сильно удивится и не менее сильно расстроится, если он молча улетит. Если она его не увидит завтра. Поэтому он кусает губы, слегка отстраняясь, чтобы видеть её очень четко и в случае чего успеть задержать, схватить за руки и не отпустить. Но стоит посмотреть в глаза, за которые он бы все отдал, причём окажись они не голубыми, Данил бы все равно в неё влюбился. Это не симпатия, а что-то чуть больше. Симпатия была в первый день, а потом его занесло. Чем больше Ева улыбалась, смеялась и прыгала рядом, тем сильнее он к ней привязывался. Его должно было отнести течением от этих берегов, а его прибило на камни и уже не отпустило. — Ты мне нравишься,— это выходит спонтанно, об этом никто не думал говорить, он готов себя ударить, но не успевает среагировать, потому что к нему кидаются с объятиями и радостным визгом. Потому, что она тоже хотела об этом сказать. Он ей тоже нравится. И Шайхинуров готов об камень голову рассечь, лишь бы вернуть время и сказать то, что он хотел, а не то, что вышло. Но возникает вопрос к самому себя: а не это ли ты и хотел на самом деле сказать, когда вы впервые шли по берегу? Или не это ты горел желанием сказать, когда возвращал её домой в прошлое воскресенье позднее положенного, находясь на пороге дома? Не эти ли слова должен был сказать, когда впервые фотографировал её около каких-то цветов, которые меркли на фоне рыжих волос и невероятной улыбки? Это, конечно, это. Но есть и то, что эти слова будут совсем ничего не иметь, когда его унесёт самолёт авиакомпании Аэрофлот, обратно в РФ.       Данил сказал ей, что она ему нравится. Ева была счастлива. Всего неделю она была счастлива. А потом он улетел с попутным ветром и яркими звездами, которые она считала всю ночь, до самого утра, задыхаясь от несправеливости. — Я прилечу,— он ей готов поклясться, что вернётся, не завтра, но вернётся. Как можно скорее, но вернется. — Как Карлссон? Который улетел, но обещал вернуться?— ей и смешно, и грустно одновременно, негодяй Шайхинуров довёл до слез своё милое создание, которому и плакать не хотелось, но обстоятельства вынудили. — Нет. Нет, я вернусь, обещаю. Я звонить буду. Каждый день. Если хочешь, то каждый час,— а, если понадобится, то и каждую минуту, лишь бы она не плакала. Он обещал, а она верила. Хотя, делать этого не должна была, ведь они знакомы всего неделю. Если бы была возможность, то она бы улетела вместе с ним, но ничего такого не происходит. Данил закуривает на берегу, Ева поплачет, прижимаясь к недобойфренду. Их отношения, если их таковыми можно считать, от начала и до конца – это случайность. Она заметила его случайно, а он признался в чувствах совсем случайно, сам не понял, как так вышло.       Он пишет ей в самолёте, в аэропорту. Он пишет ей в Москве и Екатеринбурге, когда едет в Питер и когда возвращается в Казань. Данил всегда ей пишет. Обещает, что вот-вот и возьмёт отпуск, пусть и не большой. Ева верит. Краузе даже родителей упрашивает на то, чтобы она поступала в России, чтобы училась там, чтобы была со своим случайным парнем, который стал её очень дорог, даже на расстоянии. Они живут отдельно, но будто бы рядом, хотя частенько грустят, что дотронуться друг до друга не могут. Но Ева не льёт слёзы, ведь её Данил вернётся. Он пишет ей в семь утра и в двенадцать дня, но Ева не отвечает. Он припоминает, что она говорила о тяжелом дне, помнит, что у неё какие-то проекты и работы, а потом её должны отпустить домой, ибо пятница. Он ждёт её в четыре дня и в двенадцать ночи, но его Ева молчит. Он листает ленту от нечего делать и натыкается на запись, сделанную ещё с утра. Из-за Евы он подписался на какое-то сообщество об Израиле. И не зря, потому что много новостей оттуда узнавал и с ней обсуждал. Данил листает последние новости группы и видит нечто, что предпочёл бы не видеть.        — У нас такая страна, что лучше вещи на улице не трогать. Ни сумки, ни книги. Ничего не надо трогать,— девушка убирает прядь рыжеватых волос за ухо, ветер их слегка трепет, но хуже её это не делает. — Ну, в детстве всех мама учит, что трогать ничего нельзя на улице,— Шайхинуров соглашается, припоминая что-то такое. Родители не разрешают трогать чужие вещи, в частности, и те, что на улице кто-то оставил. — Можно считать, что это распространяется не только на детство, но и на всю жизнь в Израиле,— Краузе улыбается, опуская глаза, которые он ещё не успел рассмотреть,— Вещь может быть заминирована. Ты ведь видел сколько солдат у нас ходит. Берегут наш покой. Он успел отметить то, сколько человек в форме бродят по городу. Девушки и парни, взрослые мужчины и даже возрастные женщины. В Израиле солдат много. Они оружие всегда носят с собой и, как поведала Ева, даже в душ берут. Тогда Данил хорошо запомнил то, что брать и трогать не стоит то, что не твоё. В принципе, это логично, но ведь люди бывают всякие. Они как-то шли и буквально в парке резко началось оцепление, прибежало много людей в форме, всех стали разгонять и эвакуировать, а потом всё-таки произошёл теракт. Небольшой, но произошёл, что для Израиля совсем ново. Ева сокрушалась, что погиб солдат и как будет горестно его родителям, когда они услышать стук в дверь. — Стук в дверь?— молодой человек немного удивился, ведь в дверь положено стучать, если идёшь к кому-то. Без стука, как минимум невежливо. — Да, стук в дверь. Лучше никогда этих людей не знать и не видеть,— она была несколько напугана, когда говорила об этом. Видимо, это было и правда чем-то ужасным,— Офицеры извещений о гибели, «Модиа-нифгаим». Их должность даже не произносят вслух, чтобы не навлечь беду. Говорят: "Стук в дверь" – и все понимают, о чем речь. Эти люди никогда не звонят, только стучат. Приходят такие люди вчетвером: три офицера и врач. Это резервисты, которые добровольно согласились выполнять страшные обязанности. Они живут с постоянно включенным телефоном и в любое время дня и ночи им могут позвонить, назвать адрес и кодовый номер одного из четырёх извещений: убит, тяжело ранен, попал в плен, пропал без вести. Для первых фраз извещения есть стандарт: само сообщение и описание дальнейших действий, потом приходится поступать по обстановке. Поэтому в данное подразделение берут самых умных, эмоционально устойчивых, хладнокровных и в то же время сердечных людей. Возраст – старше тридцати лет, большинство – мужчины. Но, когда происходит теракт, о такие ребята заглядывают и к гражданским.       Около небольшого дома, чьи стены выкрашены в бежевый цвет, а около двери цветут розовые кустовые розы, останавливается машина с черными номерами. Розы совсем не высокие и их очень много, старшая из Краузе их специально высадила около двери, чтобы заполонить пустое пространство. Офицеры вышли, посмотрели по сторонам и сверили адрес. Все было верно, чета Краузе должна была жить в этом самом небольшом доме с милым садом на небольшом заднем двором. — Простите, гверет,— один из мужчин остановил женщину в годах, обычно, такие дамы все про всех знают,— Мы правильно приехали, дом Краузе? Женщина нахмурилась, покосилась на дом, на людей, что стояли позади офицера и кивнула. Но так, будто не уверена в том, что это дом её соседей. Она хорошо знала приехавшую из России семью. Более того, очень хорошо общалась с ними, потому что сама уехала из Советского Союза в далеком восемьдесят пятом. Знала, как родителей, так и милую дочь, лучик солнца, очаровательная девочка, которая училась в выпускном классе. — Благодарю Вас,— мужчина абсолютно без эмоций кивнул женщине, давая отмашку своим коллегам. Все двинулись к двери, после чего один из офицеров постучал. Послышались шаги, но дверь не открылась. Было даже слышно, что шла женщина, а потом она замерла прямо около двери. Не было никаких звуков ни на улице, ни в доме, гробовая тишина. Она длилась чуть более двух минут, после чего послышался всхлип. — Постойте, пожалуйста, за дверью ещё хотя бы десять минут. Пусть моя Ева будет жива ещё десять минут,— женский голос задрожал и было слышно, как женщина осядет на пол, захлёбываясь слезами. Шёл отсчёт десяти минут, в которых её рыжеволосая Ева была жива, шла со своей школы, свернула к Норд Бич, чтобы ещё раз пройти мимо того места, где она познакомилась с очень важным для себя человеком. Она замешкалась около злополучной сумки, поправляла шнурки, у неё звонил телефон. Какой-то парень подошёл к оставленной сумке и посчитал, что телефон звонит там, молния разошлась, а внутри оказался совсем не телефон. Отсчёт был быстрым, взрывное устройство сработало. Теракт около пляжа Норд Бич унёс три жизни гражданского населения и две солдат ЦАХАЛА. Ева не дождалась своего Карлссона, который прилетел в Израиль на следующий же день после трагедии, ругая жизнь и убиваясь такой случайности, как шнурки.