Ханами

      Гонхак думает, что пора отдохнуть. В последнее время он так много работал, что даже Хванун советует ему взять пару выходных или хотя бы отдохнуть в свои законные.       Гонхак работает сверхурочно в выходные, потому что особо заняться нечем, а работа приносит деньги. Может, он сможет потратить их, когда найдет, чем заняться в выходные.       «Уже совсем весна» — думает Гонхак, когда едет в офис в переполненном поезде и видит снаружи красивое дерево цветущей сакуры. Уже начался сезон цветения, а он и не заметил — казалось, с самого начала года он не видел дальше своего рабочего стола. Женский голос монотонно объявляет «Сакура-эки. Сакура-эки. Следующая остановка…». Гонхак запоминает про себя. Сакура-эки — станция, недалеко от которой есть очень красивое дерево сакуры. «Логично» — думает он, а затем поправляет галстук и выскакивает из поезда спустя несколько станций. Конец марта, но уже очень тепло, а в переполненном поезде в костюме просто умереть можно.       — Вот оно! — говорит Конхи, когда они пьют кофе на небольшой офисной кухне. — Сходи на ханами, расслабься?       — Ханами? — кривится Гонхак, — одному, ты серьезно?       — Да господи, — младший закатывает глаза, — все лучше, чем все выходные в офисе торчать!       — С каких пор ты обо мне беспокоиться начал? — тихо бубнит Гонхак.       — Конечно я беспокоюсь о тебе! — громко возмущается Конхи, но не успевает продолжить, как его перебивает заглянувший на кухню Хванун.       — Ага, об отчетах он беспокоится, которые после тебя ему сдавать, — кидает он и тут же убегает, чтобы не пасть смертью храбрых. Правда Конхи, судя по звукам, настигает Хвануна до того, как тот успевает спрятаться в своем кабинете.       Гонхак грустно вздыхает. Ханами? Ну, может реально лучше, чем ничего. Да и на сакуру смотреть ему нравится.       На следующие выходные Гонхак как всегда садится в поезд, но теперь уже не в официальном костюме, а в самой обычной одежде. С собой у него сумка с ковриком и небольшой контейнер с сэндвичами, а также пара банок пива.       «Сакура-эки. Сакура-эки. Следующая остановка…»       Гонхак спокойно выходит из вагона, и это непривычно. Спустя долгое время он впервые едет не в переполненном поезде, где даже вдохнуть порой можно с трудом.       Он присмотрел ту самую сакуру, которую было видно из окон поезда. Он смотрел на нее три дня по пути на работу и с работы, и решил, что она подойдет. Кажется, она была на окраине большого парка, и большинство деревьев были с другой стороны, зато у этого было поспокойнее.       Гонхак улыбается, когда замечает всего пару семей с детьми и пожилую пару на поляне рядом с этой сакурой. Оказывается, рядом росли еще несколько совсем молодых деревьев, и это почему-то вызывает невольное умиление.       Сакура, на которую он смотрел из окна, действительно огромна, а её веток почти не видно за сгустком красивых бледно-розовых цветов. Он глубоко вдыхает и удовлетворенно выдыхает. Он не скажет Конхи спасибо за эту идею, но прийти сюда было очень и очень хорошим решением.       Гонхак расстилает коврик прямо под этой сакурой. Он удивляется, что никто еще не занял столь вакантное место, но какая разница — оно досталось ему, поэтому грех жаловаться. Ствол у сакуры широкий, поэтому сначала Гонхак аккуратно прислоняется спиной к нему и чувствует, как расслабляется. Для городского парка здесь достаточно тихо, слышны лишь смех детей и кажется очень-очень старая песня сиплым мужским голосом. Видимо, старичок, которого он заметил до этого, уже выпил и решил показать свои таланты.       Он принес с собой книгу, и у него есть наушники. Он позавтракал перед выходом, поэтому свой перекус решает оставить на потом. Но Гонхак понимает, что ему не нужна сейчас ни музыка, ни книга. Приятно просто сидеть в тени дерева, слушать этот сиплый голос и смех детей, потому что всего этого в офисе не найти. Там только цифры, расписания, созвоны, отчеты и все по новой. Он любит свою работу, но понимает, что в последнее время ее в его жизни слишком много.       Гонхак открывает глаза и поднимает взгляд наверх, на цветы. Погода замечательная, и сквозь лепестки еле-еле просвечивает солнце. Великолепная картина спокойствия и умиротворения, которой ему давно не хватало.       Дует ветер, и с дерева прямо на него обрушиваются водопадом лепестки сакуры, а еще…       — АААаАаААаАааАаааААааАа!!!       Какой-то парень.       — Блять?! — восклицает тот, кое-как сбросив с себя незнакомую тушу. Он вдруг чувствует недовольные взгляда и кивком извиняется за свои слова в присутствии детей.       — Хён?! — восклицает недовольная туша, и когда Гонхак наконец фокусируется на лице, осознает ужасную правду. Дончжу.       Парень, который не давал ему покоя все студенческие годы. Парень, который запрыгивал, залезал, заползал на него при любой удобной возможности. Парень, который никогда не мог пройти мимо него, доставал каждую секунду жизни, всегда объедал и приходил без приглашения.       Тот самый Дончжу. Свалился на него с неба спустя три года после выпуска, после переезда в другой город и мыслей, что они больше никогда не пересекутся.       Он однозначно не поблагодарит Конхи за идею сходить на ханами.       — Хён! — вопит этот надоедливый парень, подползая обратно и накидываясь с объятьями. Гонхак корчит недовольную мину и отталкивает младшего, как может, только тому вообще все равно.       — Да-да, давно не виделись, отстань! — жалобно просить Гонхак, а потом видит сияющую улыбку на лице довольного Дончжу. Этот засранец.       — Ты какими судьбами? — спрашивает Дончжу, бесцеремонно подсаживаясь рядом на коврике, и по обычаю кладет голову старшему на плечо. Тот обреченно вздыхает и никак не пытается сбросить с плеча лишний груз. Он жил с этим четыре года.       — Как думаешь, что может делать обычный клерк в субботу утром под сакурой? — недовольно бубнит Гонхак, словно маленький ребенок, которому не досталось конфет.       — Ханами? Серьезно? Один? Ну ты дае-е-ешь, — тянет младший и заливисто смеется, чем бесит до скрежета зубами.       — А сам-то? — огрызается старший, дергая плечом и заставляя чужую голову удариться о дерево сзади. Младший недовольно шипит и несколько раз ударяет Гонхака по тому же злосчастному плечу, а потом вновь кладет на него голову.       — М! — он указывает на фотоаппарат, который все это время аккуратно лежал рядом на краю коврика. — Здесь хорошие виды, поэтому я пришел поснимать, пока сакура цветет.       Дончжу тянется за фотоаппаратом и довольный листает несколько кадров. Гонхак, заинтересованный тем, что наснимал этот дьяволенок, тянет шею, но лишь получает чужим затылком по лбу. Парень гаденько хихикает и заявляет «не покажу!».       — А ну дай! — кричит Гонхак, пытаясь выхватить фотоаппарат из чужих рук, но этот мелкий и изворотливый засранец не сдается, а его смех только сильнее выводит из себя.       Когда оба устают от этой беготни вокруг несчастного фотоаппарата, Гонхак достает из сумки бутылку воды, а заодно сэндвичи и пиво. Он забил на фотографии. Не больно-то и хотелось.       — О, обед! — восторженно восклицает Дончжу и плюхается рядом на коврик, нацепив фотоаппарат себе на шею.       Он бесцеремонно открывает контейнер и вытаскивает из него сэндвич, и также без разрешения и совести кусает. Гонхак наблюдает за этим, как за вселенской несправедливостью, он не для него их готовил! Вновь обреченно вздыхая, он собирается с силами и… пытается выхватить свою еду, но Дончжу в ту же секунду пихает в рот целый сэндвич, чуть ли не давится, но довольно улыбается и с трудом жует. Тянется за баночкой пива.       Гонхак тут же хватается за две несчастные баночки, чтобы спасти хотя бы выпивку, даже вскакивает, готовый бежать с ними куда подальше от этого троглодита, на что тот смотрит с глазами по пять копеек и крутит пальцем у виска. Гонхак оглядывается — все вокруг смотрят в их сторону.       Неловкая тишина.       Краснея до кончиков ушей, Гонхак вновь чуть кланяется в извинительном жесте и садится обратно на коврик. Ставит баночки рядом и прячется в собственных руках. Не этого он хотел от своих выходных.       — Ну же, хён, — тянет Дончжу, подбираясь поближе и садясь вплотную. — Выпей, посмотри на красивую сакуру. Расслабься!       — Я это и планировал, пока ты на мою голову не свалился! — жалобно вопит Гонхак, но берет из рук младшего баночку и открывает. Так и отпивает немного с надутым от недовольства лицом.       — Я скрасил твою компанию! — смеется Дончжу, открывая свою баночку. Поправка, это пиво Гонхака. И третий сэндвич, который тот уплетает, тоже. — Небось собирался книжки читать да музыку слушать?       Гонхак даже дергается, потому что младший попадает в точку. Они не общались три года, а тот какого-то хрена все равно моментально угадывает все, о чем тот думает.       — Ну и что с того? — спрашивает Гонхак, наконец доставая из контейнера последний оставшийся сэндвич. И по совместительству первый, который он собрался съесть.       Дончжу кусает его прямо из чужих рук, чуть ли пальцы вместе с хлебом не откусывая. Гонхак вопит как резанный, а младший только довольно улыбается. Он что, собирается за все три года за сегодня отыграться? Он даже с универе не был настолько наглым.       Дальше, уже чуть спокойнее они выпивают по баночке пива, интересуются, кто как живет после выпуска.       Гонхак сразу после университета уехал из родного города и устроился в хорошей фирме, где работает до сих пор. Звезд с неба не хватает, но ни в чем себе не отказывает, живет в маленькой съемной квартире, но близко к станции и нескольким полезным магазинам.       — Серьезно? — спрашивает Дончжу, вновь устроившись на чужом плече. Он смотрит куда-то на семейную пару и спящего в их ногах ребенка. — Ты променял двухэтажный дом на маленькую квартиру в душном городе?       — В двухэтажном доме помимо меня живут еще родители с сестрой, чтобы ты понимал, — отмахивается тот. Да и не нравится Гонхаку его родной провинциальный городок, в котором ничего особого нет. Тут есть круглосуточные комбини, ночью работают семейные ресторанчики, поезда чуть ли не 24 часа в сутки ходят, а не как два с половиной автобуса в их родном городе.       Дончжу смеется и заявляет «хён ничего не понимает». Гонхак дует губы, но не уточняет, чего это он не понимает. Лишь спрашивает, чем тот занимается, раз ему так нравится родной город.       Дончжу рассказывает, что после выпуска спустя год после Гонхака, он тоже нашел работу в родном городе. Не по специальности, просто отец предложил место помощника в муниципальной конторе, и тот согласился — вариантов-то в их городе не то чтобы много. А в последний год увлекся фотографией.       — Но у нас же там есть сакура, как ты вообще тут-то оказался? — не понимает старший.       — Когда ездил покупать камеру как раз примерно год назад, — начинает он немного непривычным голосом. Чуть более тихим, мягким что ли. Возможно немного печальным — Гонхак не понимает, он в Дончжу видел только дьяволенка, который даже не пришел на его выпускной из университета. — Тогда я из поезда увидел это место и подумал, что было бы здорово пофотографировать здесь.       Он немного зевает, хватает руку Гонхака и прижимает к себе, ложится на него как на какую-то подстилку и закрывает глаза. Старший успевает лишь опешить от такой наглости, но не прогоняет.       — Так почему в прошлом году не фотографировал?       — Фотографировал, — еще тише отвечает тот, — но нужный кадр не мог поймать.       — Это какой? — вновь спрашивает Гонхак, но тот уже не отвечает. Тихо сопит, крепко вцепившись в его руку.       Пожалуй, лишь когда Дончжу спит, он настоящий ангелочек.       Гонхак зевает. Прошло уже, наверное, часов шесть с тех пор, как он приехал сюда, хотя казалось, он за это время еще раз пережил все студенческие годы — настолько Дончжу утомительный. А еще на улице так тепло и уютно под этим деревом, что он сам не замечает, как проваливается в сон.       Даже на работе он так сильно не устает.       Но и после работы так крепко и умиротворенно тоже не спит.       Когда он наконец просыпается, то не обнаруживает Дончжу рядом, и сначала кажется, что все это ему просто приснилось. Но стоит поднять взгляд, этот несносный парень сидит на ветке сакуры с фотоаппаратом в руках и что-то снимает.       Гонхак оглядывается вокруг. Время уже близится к закату, и поляну заполняет все больше людей, становится чуть более шумно, но это не раздражающий шум.       А еще, кажется, Дончжу не замечает, что Гонхак проснулся, потому что выглядит таким серьезным, просматривает кадры, настраивает что-то и вновь фотографирует. А еще… он невероятно красив в цветах сакуры.       Дончжу всегда был очень красивым, и Гонхак никогда не понимал, как такая миловидная внешность может сочетаться с таким ужасным характером. Он не замечает, как долго смотрит на младшего и приходит в себя, только когда на него направляют объектив камеры. После звука снимка из-за фотоаппарата появляется уже привычная довольная улыбка Дончжу.       Гонхак уверен, что тот сейчас ляпнет какую-нибудь глупость.       — Что, влюбился? — смеется младший.       «Ну, я же говорил» — думает Гонхак и машинально кидает в Дончжу пустую баночку. Цели она не достигает, из-за чего старший только сильнее злится.       — Спусти меня, — Дончжу тянет руки как маленький ребенок в ожидании помощи от Гонхака, но тот демонстративно отворачивается и тянется за улетевшей в другую сторону баночкой. Потому что мусорить нехорошо. — Ну эй!       В конце концов, смирившись со своей участью, Гонхак поднимается на ноги и смотрит на Дончжу вопросительным взглядом. Что он от него-то хочет? Чтобы опять подстилкой при падении побыл? Тот, вопреки предположениям, сначала протягивает фотоаппарат, видимо, чтобы спуститься без риска поломать дорогую технику.       Гонхак берет в руки камеру, и на секунду его посещает мысль так и оставить Дончжу на дереве, а самому сбежать и посмотреть наконец, что тот нафотографировал. Но после этого младший, вероятно, зажарит его на вертеле, поэтому Гонхак послушно оставляет фотоаппарат недалеко на коврике и вновь смотрит наверх.       Дончжу прыгает с ветки прямо ему в руки, и тот машинально ловит младшего. Рефлексы — дело серьезное, особенно выработанные за несколько лет бок о бок с этим чудовищем. Гонхак так и держит Дончжу, а тот как-то не сильно стремится слезать. Гонхак чувствует себя мамой-коалой и еще что-то, чего не понимает. Но мамой-коалой все же больше.       — Слезь уже, ты тяжелый, — бубнит он, отворачивая голову.       — Ахаха, — смеется Дончжу, — ты давно мог бы уже меня опустить.       Именно так Гонхак и делает, а потом как-то странно быстро собирается, складывает пустые баночки и контейнер в сумку, надевает кроссовки, что стоят рядом с ковриком.       Солнце уже садится, и он думает, что пора возвращаться домой. Он провел под этой сакурой весь день, который ему бесцеремонно испортил тонсен, он совсем не отдохнул, и завтра собирается вернуться к работе.       — Хён? — зовет Дончжу с лисьей улыбкой на лице, — Угости меня кофе по дороге на станцию?       — Еще чего, — отмахивается Гонхак, складывая коврик. Но стоит ему закончить, как младший хватается за его руку так крепко, что похоже не отпустит, пока не получит кофе.       Гонхак устал считать, в который раз за сегодня он обреченно вздыхает, но все равно покупает тому кофе в кофейне-вагончике. Миндальный латте с маршмеллоу (он не знает, зачем все еще помнит предпочтения Дончжу, но помнит).       Им в разные стороны, хоть и едут они с одной и той же станции. Дончжу просит Гонхака поделиться номером, ведь они полностью потеряли контакты после универа, но тот запрыгивает в поезд, почти что игнорируя чужую просьбу. Он убеждает себя, что не хочет больше пересекаться с таким утомительным человеком, но все равно кивает, когда слышит вслед «я буду в этом парке весь сезон цветения. Приходи еще!»       Гонхак уверен, что он туда больше не вернется. Он приехал к той сакуре на ханами — чтобы отдохнуть, почитать, послушать музыку, выпить и перекусить. В конце концов, полюбоваться на цветущую сакуру, разве не это главное в ханами?       А в итоге он весь день потратил на Дончжу, успел съесть всего половину сэндвича, а после обеда вообще отрубился и не успел полюбоваться цветами. Да к черту такое ханами!       Так он думает, проезжая мимо того самого дерева по дороге на работу.       Так он и говорит, когда сталкивается с Конхи в понедельник. Весь перерыв жалуется на Дончжу, который все испортил.       — Так ушел бы, если он тебе так мешал, — закатывает глаза Конхи. Ему явно наскучило это выслушивать.       — Он бы не отстал! — возмущается Гонхак.       — Слушай, — начинает коллега в ответ, — ты здоровый взрослый парень. Рявкнул бы на него и ушел — делов-то.       — Да если бы я мог… — ноет Гонхак.       — Не похоже, чтобы тебе так уж хотелось от него отделаться, — как обычно выглядывает из коридора Хванун. Теперь уже Гонхак ловит его до того, как тот успевает спрятаться в своем кабинете, и отвешивает подзатыльник.       Он очень хотел бы отвязаться от этой пиявки! Просто не может!       Гонхак смотрит на эту проклятую сакуру каждый день, видит, как цветы постепенно опадают. Иногда замечает среди них чью-то (одну конкретную) светлую макушку, после чего резко отводит взгляд.       Похоже, Дончжу реально с утра до вечера ошивается на этом дереве. Он разве работать не должен?       Гонхак не хочет об этом думать, но думает, поэтому одним утром перед работой, выехав пораньше, выходит на несколько станций раньше и идет к тому дереву. Что у него в руках делает коробочка с двумя булочками с корицей, он не знает, но покупает к ним еще кофе.       Дончжу спит прямо на ветке сакуры — какого он вообще в такую рань здесь делает, непонятно, но и будить не хочется.       Гонхак немного улыбается. Дончжу просто ангел, когда спит, а когда спит в цветах сакуры — неземное божество. Он смотрит на того настолько долго, что теряется во времени. А очнувшись, не придумывает ничего лучше, кроме как оставить коробочку и кофе под деревом вместе с запиской.       — Признай, тебе нравится этот парень, — говорит Конхи, — ну тот, которого ты встретил под сакурой.       Гонхак поворачивает голову и впяливает в того с вытянутым от удивления лицом. Дончжу? Нравится? Да Гонхак не может у себя в голове эти два слова рядом поставить, они сопротивляются, как одинаковые полярности магнита.       Не вяжется от слова совсем.       Нет.       Однозначно.       С чего бы вообще? Дончжу приставучий, наглый, вечно прыгает на него, вечно кусается и цепляется. Он точно НЕ нравится Гонхаку.       — Ладно-ладно, — с испугом отвечает Конхи на тираду Гонхака о том, почему Дончжу абсолютно точно не может ему нравиться. — Да понял я, понял…       Хванун появляется в дверном проеме и молча смотрит на Гонхака. Потом медленно расплывается в улыбке.       — Да за что?! — возмущается Хванун, вновь не добежав до своего кабинета, — Я же ничего не сказал даже!       — Не сказал, но подумал! — парирует Гонхак, а потом заходит в кабинет и хлопает дверью прямо перед лицом Хвануна.       К слову, они работают в одном кабинете.       Всю следующую неделю Гонхак мечется в мыслях, стоит ли ему вернуться к той сакуре. Он видит Дончжу с фотоаппаратом каждое утро и каждый вечер, но не выходит на этой станции.       В конце концов, он спокойно жил три года без каких-либо контактов с этой ходячей катастрофой, и теперь не дай бог, она перевернет всю его жизнь с ног на голову.       Он ждет, когда сезон цветения кончится. Дончжу сказал, что будет здесь только до того, как сакура отцветет, а значит, потом он вернется в родной город. И тогда не надо будет каждый день высматривать чужой силуэт в буйстве лепестков.       Но с каждым днем, когда цветов на дереве становится все меньше, также уменьшается и уверенность Гонхака в том, что он поступает правильно. Конечно, Дончжу приставучий, но в целом его это не так сильно раздражает. Дончжу ест еду Гонхака без спроса, но он вспоминает, как в студенческие годы тот чуть ли не с ложечки его кормил, пока старший сидел над проектами без перерывов на сон и еду.       Удивительно, что он приходил к нему даже в такие моменты.       Гонхак никогда не запрещал приходить к нему, к тому же Дончжу почему-то очень нравился его родителям.       Дончжу контактный, но Гонхак к этому привык, и иногда ему этого даже не хватало (он это категорически отрицает и делает вид, что не скучал по скиншипу сразу после переезда).       В общем и целом, Дончжу… ну… «ничего»? Сойдет, так сказать. Ярого отвращения не вызывает — этого же достаточно, да?       — Ты хочешь сказать, что провел все свои студенческие годы с человеком, который просто «ну, ярого отвращения не вызывает»? — Конхи приподнимает бровь. Гонхак чувствует, что в последнее время слишком часто пьет кофе с этим человеком. Будто к психологу записался, только к какому-то дерьмовому — нифига не помогает.       — Ну… типа того? Он привязался ко мне и не отставал, вот и все, — бубнит он куда-то в чашку с кофе. — Я вообще не знаю, чего он так ко мне пристал.       — Наверняка просто влюбился, — бросает Хванун прямо из коридора и тут же молнией убегает в кабинет, только на этот раз за ним никто не бежит.       Гонхак лишь обреченно вздыхает. Хванун даже возвращается на кухню, чтобы посмотреть, почему за ним никто не ринулся. А тут причина налицо.       Влюбился тут Гонхак. И, похоже, достаточно давно.       Гонхак уверен, что не нанимал себе двух мозгоправов, которые без его участия обсуждают его личную жизнь и выясняют причины, почему он не прогонял все эти годы Дончжу, и почему не смог прогнать пару недель назад. Весь этот сеанс продолжается, пока на кухню не заглядывает Сохо с вопросом, какого хрена работа стоит, а они тут кофе переводят.       — Эй, — зовет Хванун, рабочий стол которого прямо напротив стола Гонхака, — не это ли акк твоего тонсена?       Гонхак вытягивает шею, чтобы посмотреть, и видит страницу из твиттера. Имя, конечно, не настоящее, но на фотографиях действительно Дончжу.       Гонхак выхватывает чужой телефон и листает дальше — там фотографии с той самой сакурой. Несколько снимков поезда среди лепестков. Больше он удивляется, когда понимает, что это тот самый рейс, которым он ездит на работу — на фотографии можно даже заметить его, прижатого к окну.       Что такого веселого в том, чтобы снимать забитый поезд?       Еще ниже — другие фотографии видов с дерева, есть даже фотография спящего Гонхака, правда без лица, лишь ноги, две пустые баночки и коврик в лепестках сакуры, но свои ноги-то он уж узнает.       Этот засранец фотографировал его, пока он спал.       Он крутит все дальше и дальше, понимает, что фотографии у того действительно хорошие. Ставит лайки, забывая, что это даже не его телефон. Думает, может все же стоит сегодня вечером сходить к той сакуре? Сезон цветения почти кончился, а он так и не оставил Дончжу никаких своих контактов.       «Сакура-эки. Сакура-эки. Следующая остановка…»       Когда Гонхак выходит, то видит, что цветов уже не осталось, за день дерево окончательно облетело. Он вдруг беспокоится, успеет ли? Может, Дончжу уже уехал в родной город, раз цветов не осталось?       Он ускоряет шаг, будто это может спасти его от волнения.       У сакуры никого нет, на ветках тоже никто не сидит. Гонхак корит себя за то, что дотянул до последнего и опоздал, у него было столько шансов! Дончжу ошивался тут почти три недели, а он за них успел только один раз принести тому булочки.       Он ударяет кулаком бедное дерево, которое ни в чем не виновато, а потом тонко пищит от боли. В сериалах это выглядит намного более пафосно, чем когда пытаешься сделать это в реальности. Гонхак тут же осматривается, краснея ушами, в надежде, что этого позора никто не видел.       — Что за театр одного актера? — слышится знакомый голос. Дончжу стоит на одной из парковых дорожек с камерой на шее и кофе в руках. — Думал, что опоздал, и я уже уехал?       Гонхак ненавидит Дончжу за то, что тот так легко произносит то, что у старшего на уме, да и еще с такой довольной рожей.       — Да, и что с того?! — громко кричит он, и впервые видит на чужом лицо истинное удивление. — Да, я чуть не заплакал из-за того, что думал, что ты уже уехал! И что ты будешь с этим делать?!       — А-э, что… — Дончжу смотрит с читаемым непониманием в глазах на все это, и явно теряется. Гонхак удивляется не меньше, когда младший краснеет, видимо медленно осознавая услышанные слова.       Впервые Гонхак чувствует что-то, похожее на победу. Это Дончжу всегда выводил его, это за ним всегда оставалось последнее слово, а теперь он стоит и даже не знает, как реагировать на эту сцену будто с экрана кинотеатра.       А оказывается, это приятно… видеть, как смущается человек, которого, казалось бы, смутить нереально.       Поддавшись моменту этой странной эйфории, Гонхак подходит ближе, смотрит на того сверху вниз так пронзительно, как не смотрел никогда.       — Дончжу, — говорит он низко, и обладатель имени весь вздрагивает, — ты мне нравишься.       — А… э? — Гонхак упивается этим шоком в чужих глазах и краснеющими щеками.       Но чувство победы сменяется диким смущением от собственных слов, он чувствует, как сильно горят уши.       — У-а-а-а, — воет он, роняя портфель на асфальт и пряча лицо за ладонями. Садится на корточки, будто пытаясь спрятаться от всего и особенного от человека, который стоит прямо перед ним.       — Нет, боже, только не смущайся, — вопит Дончжу почти фальцетом, — это только сильнее смущает, господи, ну почему ты такой, ааааааа!       Парень присаживается напротив и убирает руки от чужого лица, крепко сжимает их в своих ладонях. Краснеет, кусает губы, но смотрит прямо в глаза.       — Ты тоже мне нравишься, — говорит он негромко.       — Мам, а это те самые дяди? — вдруг слышится недалеко детский голос. — Они целуются?       — Тише, идем отсюда! — следует за этим голос матери.       Оба сидят еще какое-то время в неловкой тишине, после так бесцеремонно испорченного момента признания.       — Ну что, целоваться-то будем? — спрашивает Дончжу, уже вернувший себе самообладание, все с той же привычной лисьей улыбкой.       — Боже, заткнись, иначе я зарою тебя под этой же сакурой…       Гонхак думает, что пора отдохнуть. В последнее время он пережил слишком много всего и сразу, и вымотался даже сильнее, чем без выходных на работе.       А еще влюбился в очень утомительного Дончжу, но это, на удивление, волнует меньше всего. Главная проблема — это Хванун, который теперь успевает убежать и спрятаться в своем кабинете, бросив комментарий о следах от укусов на шее Гонхака.       На секунду, они все еще работают в одном кабинете.       Конхи лишь гаденько смеется где-то сзади, а затем кидает в их групповой чат пост из твиттера Дончжу.       «Наконец поймал тот самый кадр» — и их совместная фотография с Гонхаком, которую младший клялся никуда не выкладывать.       Маленькая зараза.