(не)нормально

Весь вечер Игорь виновато прятал глаза, отворачивался, улыбался кому-то притворно, говорил невпопад, но спину держал ровно, хотя под тяжелым взглядом хотелось согнуться в три погибели и упасть на колени. Он не думал, что будет так. Приезжать не хотел, знал, что с Артёмом на дне рождения Смолова они встретятся точно, об этом Сашка сообщил еще во время официального приглашения. Не хотел, но всё-таки приехал. С одной стороны, Акинфееву казалось, что это такое наказание для самого себя – смотри, чего лишился и не трогай, с другой стороны, наверное, награда, возможность на него посмотреть хотя бы. К Артёму по-прежнему тянуло, сердце всё так же тосковало и болело по нему, а ночами снились сны, от которых выламывало кости, выкручивало позвоночник, душу вырывало. С отчаяньем смертника Игорь понимал, что сам выбрал этот путь, отказался от того, что было дорого, в пользу «нормальной», как тогда казалось, жизни. С самим собой сыграл в русскую рулетку. И проиграл. Потому что дыра в грудине образовалась настолько огромная, что рукой можно было влезть. Предупреждённый о присутствии Акинфеева на празднике Фединого старения Дзюба пришёл уже поддатым, настраивался так, хотел хоть немного развеселиться, раскачать себя, чтобы улыбаться без боли. Не помогло, конечно. Он немой статуей сидел в углу на кресле-мешке и листал ленту инстаграма, не обращая внимания на происходящее. И зачем только пришёл? Сам не понимал. Тёма этим вечером напоминал скорее предмет мебели, чем живого человека. Со многими из присутствующих ребят и девчонок Дзюба был знаком, не первый раз всё-таки собираются, только вот для них всех в этот вечер он стал незнакомцем. Друзья оглядывались на парня, спрашивали, не заболел ли, не случилось ли чего? Артём даже улыбаться не пытался, молча качал головой и махал рукой, мол, не сейчас. Видя, как страдает лучший друг, сердобольный Кокорин молился всем богам, чтобы Акинфеев передумал и не пришёл, или пришёл, но хотя бы один. Бегавший с тарелками Смолов, поймав Сашу за руку, тихо прошептал ему на ухо, что идея пригласить обоих друзей была страшной ошибкой. Растекшись по ярко-оранжевому мешку, Тёма откинул голову назад и смотрел в потолок, царящая вокруг суета никак не волновала его. Он ждал звука дверного звонка. С холодящим кровь ужасом и трепетом еще не умершей надежды Дзюба время от времени смотрел на дверной проём. В общем-то, Артём знал, что у Игоря теперь девушка. Господи, у Игоря! Девушка! У Игоря, который сроду никогда с девчонками не встречался. У Игоря, который с самой школьной скамьи не отходил от Дзюбы ни на шаг. У Игоря, который по ночам под ним извивался, сбивая простыни влажной спиной, и шептал, как сильно любит. Артём знал, что Акинфеев впутался в этот фарс с «нормальными» отношениями, но, тем не менее, был не готов увидеть под руку с Игорем кудрявую брюнетку с кошачьими глазами. Маленькую такую, в чёрном платье и совсем почти без макияжа. У Тёмы от неожиданности из руки выпал телефон. Наклонившись за ним, Дзюба зажмурился. Вдох-выдох. Они всё решили еще три месяца назад, без претензий и вражды. Даже с новым годом друг друга поздравляли, сухо и банально, но поздравляли, пытались в дружбу. Проблема была лишь в том, что ни один, ни второй в дружбу после того, что между ними было, не верили. Растерев пальцами глаза, Артём почувствовал острую боль в левой стороне груди. Словно старая шрапнель, полученная в войне за любовь, вновь ожила. Это действительно была война. Прежде, чем мирно разойтись и отпустить друг друга, Тёма долго околачивал порог Игоревой квартиры. Случилось однажды ночевать под дверью. Уговаривал столько, что и каменный истукан сдался бы, но Игорь крепче, он не прогнулся. После расставания принято говорить, что такое вспоминается с улыбкой, дурак был, бессмысленные телодвижения выполнял, но Артёму до сих пор было нестерпимо больно, и дураком он себя не считал. Потому что помнил, как унизительно плакал – молча, не всхлипывая совсем, чувствовал только, как дорожки слёз стекали к подбородку, помнил, как Акинфеев самому себе не верил, жестокими словами убивая любовь. Игорь тогда речь уровня президента на каком-нибудь конгрессе выдал, аргументы приводил, плюсы и минусы, обращался к здравому смыслу. Сейчас уже Артём не очень-то помнит, что Акинфеев там нёс, потому что в этот момент он смотрел в любимые глаза, и совместно проведённые годы неслись в его памяти, как прожитая жизнь проносится в голове умирающего. Не поднявшись с места, чтобы поприветствовать Игоря, Тёма отвернулся в другую сторону. Смолов с Кокориным тревожно переглянулись. Саша, ничего не говоря, сжал запястье Феди и мягко улыбнулся ему, внушая веру в лучший исход ситуации. «Поговори с ним потом», – шепнул Фёдор и пригласил всех к столу. Несмотря на всеобщее веселье, шутки и играющую музыку, у Тёмы не проходило ощущение поминок. Есть парень наотрез отказался, кусок в горло не лез, а на попытку Лунёва положить куриную ногу в его тарелку Артём отреагировал негативно – так остро посмотрел на Андрея, что у того холодок по спине пробежался. Пить, в общем-то, ему тоже не хотелось. Столько было выпито за последние три месяца одиночества, что удивительно, как печень осталась в добром здравии. Игорь сидел на другом краю стола и разделял салат на ингредиенты в тарелке, не пробуя. Махом выпив рюмку водки, Акинфеев не стал закусывать, всё равно ничего не почувствовал. Сидевшая рядом с ним Катя активно знакомилась с присутствующими, болтала с подругой Мамаева, смеялась над шутками, которыми сыпали Лунёв с Кержаковым, и вообще вела себя так, словно давным-давно всех знает. Игорю было всё равно. Наверное, если бы она встала и ушла с кем-нибудь, ему бы стало легче, он и не жалел бы. Исподтишка взглянув на опустившего голову Артёма, Акинфеев поджал губы до побеления. У Дзюбы под глаза залегли серые тени, щёки впали, на подбородке виднелась трехдневная щетина. Вечно весёлый и компанейский Тёма теперь был не похож на самого себя, он, если и сказал что-либо за столом, то от силы три слова: «нет», «не хочу» и «не надо». Игорь себя ненавидел лютой ненавистью, готов был самому себе глотку перегрызть за то, во что превратил Артёма. Глядя на Дзюбу прежде хотелось улыбаться, теперь – плакать. После нескольких рюмок Тёме стало наплевать на остальных гостей и он, нисколько не таясь, уставился на Игоря. Смотрел так, как раньше, и насмотреться не мог. От мыслей, что теперь губы, шею, плечи любимого и всё остальное целует другой человек, у Артёма помутился рассудок. Ревность вновь закипела в венах. Он до сих пор так и не понял – почему? Почему столько лет всё было нормально, а теперь у Акинфеева поехала крыша? Почему остальным, вон Сашке с Федей, можно так, а им с Игорем нельзя? Москва большая, никто не осудит. Тёма готов был щитом своей спины укрывать Игоря от всех невзгод, опасностей и людской ненависти. Он бы смог, справился. Почему же тогда они расстались? Ведь любили оба. Любили до дрожи в коленях, до спёртого дыхания от радости встреч, до следов-меток на телах, чтобы все знали – место в сердце занято. Игорь храбрился. Пялился то в сторону, то в тарелку, но чувствовал, как блестящие от алкоголя серо-голубые глаза буравят его, как чужие мысли и обида оплетают ядовитыми лианами горло. На дурацкое предложение танцевать Акинфеев согласился сразу. Всё, что угодно, лишь бы хоть ненадолго укрыться от Артёма. За час застолья он почти убедил себя в том, что им нужно еще раз поговорить обо всём. - Лунь, тебе сколько лет? Под эти песни еще мои мать с отцом танцевали в девяностых, – шутливо заметил Сашка и повис на шее Смолова. Улыбнувшийся Фёдор, не прерывая разговора с Лёшей, погладил Сашину руку. - Ты чё? Это медляк на века вообще! – по стене ползла разноцветная гирлянда, оставшаяся после нового года, поэтому Андрей, недолго думая, отключил в комнате свет: – Дамы приглашают кавалеров! – сказал он и обнял свою девушку. - Потанцуем? – муркнул в ухо Феде Сашка и начал его, сидящего, покачивать в такт популярной некогда песне. - Пригласи кого-нибудь из девчонок, Саш, чего ты чудишь? – но Кокорин ни с кем другим танцевать не захотел, уселся рядом с Фёдором и скромненько положил голову ему на плечо. Смолов всегда знал, что Саше противопоказано пить, слишком уж тактильным и любвеобильным он становился. Отказав давно положившей на него глаз Кристине, Тёма вновь присосался взглядом к Игорю и невесело хмыкнул. Песню Лунёв выбрал самую что ни на есть подходящую. «Хоть не люблю, но целую» протяжно пели мужские голоса, Дзюба ощутил на себе насмешку судьбы. Наверное, так всегда, когда больно – думаешь, что все песни о тебе написаны и о твоих страданиях. Будто намеренно напоминают о том, о чём и так забыть не можешь. Качавшийся под музыку в объятьях Кати Игорь не ответил на поцелуй девушки, даже не подумал пошевелить губами. Все его мысли обитали там, рядом с Артёмом. Отступать и возвращаться назад было не в правилах Акинфеева, уж он если решил, то решения свои не меняет, но в этот раз… Ему хотелось выпустить из рук хрупкую девушку и броситься к Артёму. Просить прощения, обнимать, целовать и снова просить прощения. «Надо держать себя в руках», – самому себе сказал Игорь и стиснул зубы покрепче. Душа рвалась наружу. Тянулась к своей второй половине. Требовала капитуляции. - Дзю, пошли покурим, – Сашка поднялся со своего места, по привычке провел ладонью по плечу Феди, не стесняясь окружающих, и кивнул Тёме. Тот оторвался от изучения этикетки водки и на свою беду встретился взглядом с Акинфеевым. Ему показалось, что в этот момент они думают об одном и том же. Ухмыльнувшись пьяно, Артём выдержал эту пытку. «Доволен?» – безмолвно спросил он, не шевеля губами. «Прости меня», – мысленно произнёс Игорь. Выбравшись со своего места, Тёма буквально выскочил из комнаты, чуть не сбил кого-то из Миранчуков, и направился к выходу из квартиры. Уже у шкафа его остановил офигевший Кокорин. - Ты чё? Куда? – с прикуренной сигаретой в уголке рта, Саша вцепился в плечо Артёма, который, запутавшись в рукавах, с остервенением пытался хоть как-нибудь натянуть куртку. - Я домой. Лучше бы не приходил, ёпт, пусти, Сань, – Сашка видел, что глаза у чувствительного Дзюбы были на мокром месте, от того опешил еще сильнее и кинулся обниматься, чтобы хоть как-то разделить чужие страдания. Саша, что был ниже на голову, слепо уткнулся лбом в грудь Артёма и погладил его по спине. - Тём, держись, – тихо сказал он, не пытаясь даже как-либо еще успокоить друга. Слова тут не помогли бы, это даже пьяному Кокорину было понятно: – Такси вызвать тебе? - Нет, – Тёма стыдливо вытер глаза, – я пешком пойду, проветрюсь. Слезь с моей ноги, Кош, – с вялой улыбкой попросил Дзюба и отцепил от себя Сашку. Он быстро обулся и принялся застёгивать куртку. Февральский снегопад бушевал на улице, добавлять простуду к прочим своим бедам ему не хотелось: – Федьке передай, что я… Что… – Артём вдруг замер с круглыми глазами, устремлёнными в сторону комнаты, где проходило торжество. Акинфеев стоял прямо напротив него: – Пока, короче, созвонимся, – он ухнул дверью так громко, что у соседей снизу, наверняка, посыпалась штукатурка с потолка. Саша ничего не сказал Игорю, но тот и без слов всё понял. Сделав два шага вперёд Акинфеев остановился, как былинные богатыри перед указательным камнем. Обратно вернёшься – всю жизнь будешь несчастлив, зато, как все, без осуждения и конспирации. Вперёд пойдёшь – будешь счастлив, залюблен до звёздочек в глазах, но без детей и брака. Вздохнув, Акинфеев шагнул… - Сашка! Убью щас! Ты не околел тут? Почему не оделся? – хватившийся Фёдор выскочил на балкон с курткой и тёплыми тапками. Быстро накинув на плечи Кокорина свой пуховик, он бросил тапки на пол прямо под ноги Саше: – Мне Лёха так голову забил, что я забыл, где я нахожусь вообще. Где Дзюба? Ушёл всё-таки? – обняв Сашку со спины, Смолов прижался щекой к замёрзшему Сашиному уху. - Там же, где и Игорь, – выпустив дым через нос, Кокорин стряхнул пепел с сигареты. - Где? - Вон, – он кивнул на улицу и снова затянулся. В тени заснеженной берёзы, вцепившись друг в друга клещами, стояли Дзюба с Акинфеевым. Счастливый до одурения Игорь, задрав подбородок, внимательно слушал, что говорил ему оживший наконец Артём, время от времени чмокая покрасневшие на морозе губы. Ветер переметал снег с места на место, крупные хлопья кружились под фонарями, зима не хотела отступать. - Идём, подглядывать нехорошо. - Порадоваться за друзей имею право! – ответил Сашка и забросил окурок в банку из-под томатной пасты. - Имеешь-имеешь, пойдём танцевать, там Лунёв еще покруче музло нашёл. - Кобзона? – усмехнувшись, спросил Саша и вытянул губы вперёд для поцелуя. - Ну, почти, – Федя быстро чмокнул его и закрыл балконную дверь, затолкав Кокорина в квартиру. Взявшись за руки, двое влюблённых пошли по свежему снегу.