Пламя Страсти

Она намеренно ударила лейтенанта так, чтобы тот умер не сразу. Чтобы у него было время испытать боль и осознать всю неотвратимость надвигающегося конца. Пара прошивающих навылет уколов в область поясницы, дробящих позвоночник у самого его основания. Это было не так-то просто сделать, особенно в том положении, в котором находилась Страсть – наполовину погребённая под какими-то обломками, с ещё не завершившейся до конца регенерацией. Гораздо легче было бы рассечь мишень на части широким взмахом: даже целиться толком не надо – и сразу наповал. Но для такого простого решения Страсть чересчур разозлилась. И дело было даже не во взрыве, который ей только что пришлось пережить, хотя, конечно, ощущения она перенесла очень неприятные. Куда сильнее, чем обрезки труб и мелкая бетонная крошка, Страсть уязвило поведение Хавока. Лейтенант не протестовал – словом, делом, хотя бы взглядом – когда Мустанг всаживал в её тело пулю за пулей. А ведь она к этому моменту ещё пальцем не шевельнула, чтобы навредить парочке офицеров. И теперь, находясь в комнате, где девушку, которой Хавок буквально пару дней назад клялся в вечной любви и задаривал розами, обратили в едкий дым да мелкие обгорелые ошмётки, этот кавалер вслух досадовал из-за испорченной зажигалки. Какая потеря! Эта типичная человеческая слабость: звонкие обеты, сказанные для красного словца, неумеренные восторги по отношению к предмету своего чувства. Как можно любить то, чего на самом деле не знаешь? Стоило из-под маски привлекательной внешности проступить чему-то чужому, непонятному, угрожающему – лишь только показался на свет змей-уроборос, как всё мгновенно увяло. Глупец и трус! Так получай по заслугам! Нет, конечно же, она в любом случае должна была убить обоих. Слишком далеко они забрались. Пара случайных, в общем-то, свидетелей на пороге великой тайны. Зависть, злобный ты кривляка, как вообще тебе удалось довести до этого дело!? Два гомункула, каждый из которых неизмеримо превосходит любого бойца-человека, эффект внезапности – и… С Обжорства спрашивать глупо – он не вполне способен руководить самим собой, но вот другой братец. Ведь наверняка причина всех бед – в желании Зависти по обыкновению покуражиться над жертвой. Кот, играющий с мышью, который умудрился упустить добычу из лап. И вот Мустанг, Хавок и прочие – здесь. Отец, верно, посчитает, что его дети совершенно утратили разум – и будет прав. Все участники расследования, руководимого полковником, должны расстаться с жизнью этой ночью без исключений. Но ведь разница есть всегда. Страсть могла бы дать лейтенанту-любовнику быструю, безболезненную, красивую и почти что ласковую смерть. Погибнуть в момент горячего поцелуя: не знающий преград коготь вонзается в черепную коробку, одним мгновением гася мысли и чувства, упреждая страдания и страх. Только мягкость и тепло сомкнутых губ, соединение взглядов. Совсем не так попрощается лейтенант Хавок с этим миром теперь… Идеальное попадание! Лейтенант со сбившимся от боли дыханием начал заваливаться на бок, но в последний момент рухнул вперёд лицом, мгновенно обмякнув, выпустив из ослабевших рук оружие. Так и не зажженная сигарета выпала у него изо рта. Страсть видела всё это, потому что уже поднялась с пола, выпрямилась во весь рост, расправляя заново отросшие мышцы и растягивая сухожилия – с удовольствием, как после глубокого сна. - Хавок! – закричал Мустанг. Словно бы не замечая опасности, он склонился над товарищем, - Хавок, держись! При всей глупости этого эмоционального порыва, Страсти он понравился. Первая реакция – самая честная. И вот что оказалось главным для Роя Мустанга: не бежать, спасаясь самому, не атаковать вновь объявившегося противника, а обнадежить и попытаться вытащить из пасти смерти подчинённого, который шёл за ним. Страсть могла бы повторить свой молниеносный выпад, прошить полковника, или снести ему голову, но не стала. Мустанг заслуживает права погибнуть осознанно. Кроме того, ей было любопытно, что скажет и предпримет полковник перед лицом неминуемого конца. Посмотреть ему в глаза. Она приблизилась к ещё остававшемуся боеспособным противнику на несколько шагов, произнесла мягко, но в то же время настойчиво: - Не поможет. Его уже не спасти. А когда Мустанг поднял на неё взгляд, Страсть демонстративно выпустила когти из правой руки на уровне своего лица. Не слишком сильно, но красноречиво, так, чтобы в них читалась гибельная угроза. Полковник молниеносным движением схватил дробовик, принадлежавший Хавоку – он явно не собирался сдаваться. С криком “Нет!” Мустанг нажал на курок. Страсть предвидела это и была готова перетерпеть короткую вспышку боли, но не рассчитала той силы, с которой её повлечёт назад при попадании. Она упала на спину, ударившись головой и раскинув руки. Дробь повредила левую кисть, посекла туловище. Страсти не хотелось больше продолжать эту игру, но просто оборвать её теперь тоже было бы неправильно. Полковник должен принять свою участь. С лёгким смешком (на деле вышедшим чуть надтреснутым – всё же боль давала себя знать), Страсть воскликнула: - Бесполезно. Так тебе меня не прикончить. Говоря это, она всё ещё смотрела в потолок, успев лишь немного приподнять голову. А дальше… Страсть ожидала ответной реплики, очередного выстрела, или попытки обратиться к алхимии, но точно не того, что случилось в действительности. Рой Мустанг пошёл в ближний бой! Подскочив к ней в один прыжок, полковник со всей силы прижал ногой в мощном армейском сапоге уцелевшую руку – и тут же прямо через открытую рану ухватился за её философский камень, потащил на себя. Он, похоже, всё ещё думал о Хавоке – Мустанг кричал что-то вроде “С этим я спасу его!”, но Страсти было уже не до того, чтобы вслушиваться. Её сущность, её сердце силой вырывали из груди! А она, гомункул, могучая и почти неуязвимая, оказалась абсолютно беспомощной! Это новое чувство хлестало с кровью из множества разодранных сосудов, окатывало ужасом, хотя Страсть и понимала, что уцелеет, что камень невозможно у неё отобрать. Тело и сознание распадались надвое – по живому, резко, заставляя утратившие контроль разума органы повиноваться простейшим инстинктам. Она конвульсивно тряслась, заглатывала ртом воздух, как выброшенная на берег рыба. Глаза вылезали из орбит – и в то же время Страсть была уже как бы вне всего этого, со стороны. Безумное, невозможное ощущение. Окончательная утрата связи с мгновенным и полным исчезновением всякого восприятия окружающей действительности ударила по Страсти слово тяжёлый молот. Запертая в камне. Такое с ней случалось крайне редко. Страсть не знала, что именно предпримет Мустанг, как попытается спасать товарища. Единственное, в чём она по-прежнему была убеждена – камень не должен отозваться полковнику. Шли секунды, казавшиеся в замкнутом в себе самом Я вечностью. Страсть успела подумать о том, что ей уже наплевать на реверансы по отношению к храбрости полковника и его верности воинским идеалам. Она жаждала возможности поскорее нанести свой удар! Неотвратимый, заставляющий тело Мустанга зайтись от боли. Ей хотелось видеть его беспомощным. Регенерация пошла стремительно, но странно, кособоко. Страсть всё ещё не могла до конца стать собой, потому что… рука полковника, по прежнему держащаяся за камень, была по локоть погружена ей внутрь! Рёбра не вставали на место как следует, волокна мышц по левой стороне корпуса путано переплетались друг с другом. Это вопиющее нарушение интимности, для человека вовсе невозможное, даже у неё, гомункула, вызывало отвращение. В последнее мгновение Страсть попыталась взбодрить саму себя шуткой – благо, сквозь муть во всё ещё не до конца освоившемся в таком вот организме сознании, она смогла почувствовать, что ей уже достанет силы и контроля над собой для удара. - Прилично ли джентльмену хватать леди за грудь? Страсть не узнала собственного голоса – хриплый, шипящий, вымученный, покалеченный, извлечённый из где-то половины от положенного числа связок. Но зато она впервые проняла полковника. Тот ахнул. Пот выступил у него на лице. Серьёзность и сосредоточенность возвратились к Мустангу почти мгновенно – но всё-таки слишком поздно. Сразу три когтя пронзили бок полковника, пригвоздили его к стене. Тот вздрогнул от шока, разжал хватку – и Страсть с облегчением вышвырнула его из себя. Она давила, вводила свои всепроникающие клинки всё глубже. Ну? Каково это, Рой Мустанг, когда в твоём нутре шарит кто-то другой? Регенерация быстро исправляла прежние огрехи. Страсть – полноценная, победившая, чуть склонилась над полковником, впрочем, теперь ни на мгновение не позволяя себе расслабиться, а врагу получить призрачный шанс на реванш. Она отвела правую руку Мустанга, держа её за кисть, с усилием, подчёркивая каждое слово, прошептала: - Разве я не говорила, что философский камень – моё сердце? Страсть выдернула клинки наружу, потому что поняла – тело полковника уже висит на них. И действительно, стоило это сделать, как Мустанг тут же осел вниз. Беспомощный! …Нет, ещё не совсем. Она продолжала держать руку полковника с перчаткой на ладони. Вышитый на ткани круг преобразования – знак и инструмент государственного алхимика. Страсть стала стягивать перчатку с пальцев. Не спеша. Теперь уже незачем… Впрочем, есть ведь ещё другие. Отделившаяся группа. Проклятье! Ей в красках представилась реакция Отца на весь сегодняшний бардак. И всё-таки Страсть оставалась довольна собой. Всё смешалось в ней вместе, вырвалось озвученной вслух фразой. Игривой – и пускай полковник уяснит, наконец, что его успешное сопротивление – её секундная слабость. Результат оплошности, а не заслуга. - Прости. Хоть ты и ценная жертва, придётся тебе умереть. - Сука! – выдал Мустанг в ответ. Фи! И это всё? Слабо. Какая пошлая точка! Она разорвала на глазах у полковника его перчатку – главное оружие, последнее средство. Ну, уж нет, ты не уйдёшь с этим дрянным оскорблением! - Можешь умирать тут, наблюдая, как остывает твой товарищ… Страсть произнесла эти слова всё тем же мягким, почти мурлыкающим тоном, но на сей раз сделала это чтобы жирнее подчеркнуть своё превосходство. И не дать Мустангу заметить, что он, погашенная спичка, всё-таки зажёг у неё внутри огонёк гнева. Обреченный с самого начала. Ты сказал своё слово, Рой Мустанг. И продемонстрировал, что так ничего и не понял. Не смог, или не захотел признать, что тебе оказали честь. Гордыня прихлопнул бы мешающую ему мошку в одно мгновение – быстро и бесстрастно. Зависть ударил бы исподтишка, а после отрывал бы у мухи лапки одну за другой, вымещая на ней собственный страх. Она дала полковнику бой. Теперь – довольно. У тебя есть ещё неоконченные дела, Страсть – и ни единого повода задумываться о том, как встретит и воспримет свою кончину некий государственный алхимик, коль скоро ему уже не светит сыграть роль ценной жертвы. Она развернулась, направилась к выходу. Кого ты обманываешь? Никакое это не равнодушие, а как раз наоборот, демонстрация! Страсть призналась в этом себе, но всё равно не отправляла свои клинки в короткий полёт, чтобы сделать такую простую и естественную вещь… Она шла нарочито медленно, чтобы полковник успел отследить мутнеющим взглядом её силуэт, вслушивался в эхо шагов. И надеялся, что Страсть вернётся, чтобы покончить с ним. Окажет ему честь, отнесётся как к достойному противнику, а не отброшенной прочь надоевшей кукле. Поздно! Последней каплей стало то, что Мустанг, будто его немезиды уже не было рядом, в самом деле тут же сконцентрировался на Хавоке, принялся что-то там горячечно шептать ему. Уже в коридоре до слуха Страсти донесся обрывок фразы “…запрещаю тебе умирать!”. Видно и в самом деле все люди одинаковы – вот и гордый полковник тратит последние крупицы отпущенного ему времени в бессмысленных попытках удержать утекающий между пальцев песок. Страсть теперь уже всерьёз попыталась абстрагироваться от завершившейся схватки. Нужно отыскать остальных членов группы Мустанга. Подвалы довольно-таки обширны, и рядом нет Обжорства, который мог бы почуять незваных гостей. С другой стороны, ей ведь не обязательно обшаривать каждый закуток. Её забота – сохранить в неприкосновенности проход в Катакомбы. Что же касается остального… По протоколу в случае возникновения любой внештатной ситуации персонал 3-й специальной лаборатории вооруженных сил Аместриса обязан уведомить о случившемся непосредственно канцелярию вождя. Когда здесь окажется Гнев, его возможностей должно хватить, чтобы всё урегулировать и пресечь на корню нежелательную шумиху. Он прибудет на место через пять, самое большее – десять минут. …Впрочем, не стоит недооценивать человеческую безалаберность. Предусмотри тысячу видов людской глупости – и они тут же изобретут тысяча первую. Они изрядно перепугались там наверху, а в состоянии паники всегда кто-то чего-нибудь забывает и путает. Тебе всё же стоит наведаться к воротам самой. Вокруг царил мрак, но Страсть была привычна к скудному освещению подземелий, а главное – столько раз ходила этим маршрутом, что могла бы проделать весь путь с зарытыми глазами. Поворот, следом ещё один, но теперь налево. А вот и свет в конце тоннеля. И… ну разумеется! Голос! Стоило ли ожидать чего-то другого? Вот только если ей удалось верно уловить этот характерный тембр – звук будто доносящийся из недр старой металлической бочки... Страсть вышла из-за поворота, и перед нею открылось обширное ярко озарённое мощными лампами пространство перед входом, ведущим в потаённый, сокрытый от профанов, истинный Аместрис. А там… Нет, она не ошиблась. Этот клыкастый и словно вечно ухмыляющийся железный череп ни с чем не перепутать! Страсть почувствовала, как в ней стремительно нарастает раздражение – тем более, что для этого имелись и другие поводы. Справа от доставившего такое количество хлопот беглеца из Пятой лаборатории стояла Риза Хокай, мгновенно нацелившая на неё свой пистолет. А слева – спиной к вошедшей, однако всё равно узнаваемый с первого взгляда – возвышался над всеми Альфонс Элрик. Ещё один кандидат в ценные жертвы! - Хе-хе! А вот и госпожа Страсть! – проскрежетал Барри-Мясник радуясь неизвестно чему. - Номер 66, зачем ты помогаешь полковнику? – она не особенно рассчитывала на ответ, тем более, что даже такой болван, как этот маньяк, должен понимать – никакие слова уже ничего не изменят. И всё-таки Страсть не удержалась от того, чтобы полюбопытствовать. Потому что искренне недоумевала. Не могла взять в толк. Ещё недавно она едва ли вспомнила бы имя Барри – одного из множества невольных участников эксперимента по переселению душ – не говоря уже о подробностях его биографии. Но ей было хорошо известно, что Гнев отдал на опыты висельное отребье, смертников, которых в противном случае ожидала бы казнь. Вместо этого Барри продолжил существовать на свете, хотя и в новом, специфическом качестве. Его ни о чём не спрашивали, так что едва ли стоявшей за всем Семье приходилось рассчитывать на благодарность. Но по крайней мере чувство страха, осознание своей ничтожности перед лицом сил, которые так просто играют с его жизнью, должно было возникнуть у этого человека! Вот внезапный случай открыл перед номером шестьдесят шестым двери к свободе. Что, казалось бы, следовало ожидать от него в подобном случае? Страх должен был или привести Барри назад к хозяевам, или погнать как можно дальше от них – куда-нибудь на край Аместриса, а то и за пределы страны. Металлические ноги не знают усталости – при желании беглец мог бы не останавливаться до самой границы. И что же вместо этого? Мясник выступил на стороне Роя Мустанга, хотя прежде не имел к нему никакого отношения. Причём он не просто распустил язык, выбалтывая секреты Семьи, но сам лично полез на передовую. Зачем? Какая сила его привела? Да, люди в принципе склонны действовать нерационально. Но это – нечто более глубокое. Нездоровье рассудка. Гомункулам неведомы болезни. Зависть любил посмеяться над убожеством каких-нибудь попавшихся ему случайно на улицах Централа калек, которым не хватило денег на автоброню. Страсть же при виде подобных вещей испытывала внутреннее напряжение. Ей мгновенно вспоминался брат, Обжорство, обладающий и силой, и бессмертием, и целым карманным миром, невероятным образом, помещавшимся у него внутри – лишь Отцу ведомо как такое вообще возможно – и при этом нуждающийся в опеке. Неспособный исцелиться. Приходила на ум мысль: а что если бы и её создали с неким изъяном, неустранимой червоточиной? Затем нить рассуждений обычно вновь возвращалась к людям. Как это: быть собой, а потом постепенно начать ломаться, портиться? Сейчас, глядя на Барри, Страсть ждала от него ответа, но в то же время чувствовала, что заранее не принимает его. - Просто мне показалось это забавным! – воскликнул Мясник с интонацией невоспитанного ребёнка, - И ещё, - продолжил он, размахивая тесаком, - Сильнее всего на свете я хочу покромсать тебя! Бред. Чушь, которую ей расхотелось даже пытаться понять. Среди прочих чувств окончательно восторжествовала смешанная с озлоблением досада. Ну почему всё происходит именно так, а не иначе!? Череда случайностей, помноженная на неизменно ложный человеческий выбор. Имелся единственный шанс, наверное, на миллион, что они объявятся здесь в таком составе. И вот – выпал именно он! Из-за невменяемого клоуна, который давно уже должен был упокоиться в земле… - Сколько же с тобой хлопот! – бросила Страсть Барри, - А ты что тут забыл, мальчишка-доспех? – Тут же подумалось: нет, в самом деле, вот отчего ему не сиделось дома – особенно в отсутствие старшего брата!? Но теперь поздно, произошедшее уже никак не исправить, - Какая досада! Будто недостаточно было одного, теперь вы вынуждаете меня убить второго кандидата в жертвы за ночь! Страсть поймала себя на том, что она не просто говорит вслух, но даже повысила голос. Неудача была словно пощёчина. Незаслуженная – и позорная. За неё хотелось отыграться. Как-то – или на ком-то. Тем временем Альфонс, оказавшийся внимательным пареньком, переспросил: - Жертвы? Второго? Страсть вспомнила о Мустанге. Отошёл он уже, или всё ещё цепляется за жизнь? Подумалось – а ведь он может кричать, звать на помощь. Едва ли – но всё же, и тогда вновь дополнительные сложности. Страсть теперь была недовольна своим решением. Тобой руководил не расчёт, а эмоции. Что-то слишком много у тебя стало спонтанных действий. Чересчур… человеческих. Впрочем, вместе с образом полковника ей тут же припомнились и кое-какие детали их краткого свидания… - Да. Тебя и мистера Галантность, - в итоге ответила Альфонсу Страсть. Разумеется, мальчик не уловил о чём речь, но тут беседу самым бесцеремонным образом прервали. - Довольно болтовни, госпожа Страсть! Всё, что я хочу слышать от тебя, это крики! – Барри-Мясник одновременно надрывал незримую глотку и стремительно набирал разгон. В его диком оре железным эхом звучало вожделение. Если бы маньяку удалось бы сохранить губы, то с них наверняка брызгала и капала бы на пол слюна. Страсть заметила чуть поодаль сжавшееся в бесформенный куль тело Мясника, увидела, что от лица и в самом деле что-то стекает вниз – уж неизвестно по какой причине: из-за сохраняющейся нити связи с душой, или из-за чего-то ещё. Барри нёсся вперёд, потрясая тесаком, от того, как он кричал, вибрировал воздух. А Страсть вдруг пробрала брезгливость – сильная, до отвращения. Человек – малость по сравнению с гомункулом. Её в свою очередь с ожесточением атаковала малость от малости: больной дух, подменное туловище без правой руки. Мерзкий ошмёток – результат поэтапного процесса преобразования людской природы в нечто другое, не имеющее особого имени. Он заставлял Страсть вспомнить об истинном облике Зависти, где всё было более чем наглядно, о материале, сырье, из которого состоят все её братья и она сама. Души, трансмутрированные Отцом, отчасти всё ещё существующие, не растворившиеся полностью без следа, хоть и прошло уже много-много лет, представились ей чем-то сродни Барри, только ещё более изуродованным. Какая гадость… Страсть решительно отмахнулась от наваждения – и одновременно сделала стремительный жест рукой. В него она вложила всё раздражение на недотёпу-маньяка, вызванные им треволнения, всё презрение – и нежелание даже мысленно соприкасаться… Когти-клинки прорезали металл налету, как бумагу. Все пять пальцев искромсали Мясника на множество частей, со звоном осыпавшихся позади Страсти. Сам Барри не успел издать ни звука, так стремительно всё произошло. Она оглянулась, с удовлетворением оценила результат: - Терпеть не могу самоуверенных нахалов, - так, ну что, теперь следующие. С Альфонса Страсти начинать не хотелось. В ней ещё теплилась некая смутная надежда, что гибели второй ценной жертвы можно каким-то образом избежать. Возможно, когда Гнев доберётся к месту действия… А вот девку, которая так и держит её на мушке с до глупости серьёзным видом, нужно прикончить обязательно, - На чём мы остановились? Кажется, я собиралась отправить лейтенанта вслед за её командиром… Страсти захотелось после всего попробовать на вкус своего непререкаемого превосходства над человеком. Да, она тоже способна испытывать эти внутренние порывы, сомнения, непокой. Но я не такая, как вы! Я вам не чета! Ну-ка, как там это делает Зависть? Братец предпочитает унижать, но иногда доводит до отчаяния и иными способами. Страсть приближалась не спеша – ждала, когда до Хокай дойдёт смысл сказанного. Пускай на примере дорого человека осмыслит бренность всего рода людского, и только потом сама падёт, пронзённая насквозь. - Стоп! – пистолет в руках лейтенанта начал заметно подрагивать, - Ты сказала две жертвы за ночь, так? Не может быть… Не может быть! Страсть улыбнулась – поняла, наконец. А в следующее мгновение раздался дикий крик “Ах ты мразь!!!” со сдавленной нотой рыданий. И грянули выстрелы. Риза Хокай всаживала в неё пулю за пулей. Она опустошила магазин сперва одного пистолета, затем другого, следом откуда-то выхватила револьвер-слонобой неприлично большого калибра, принялась остервенело палить из него. Короткие вспышки боли – и всё. Её соперница была бессильна. Но главное – Страсть видела, что сокрушила Ризу, не притронувшись к ней пальцем. Она не удивилась бы, если бы лейтенант последним патроном сама разнесла себе голову. Внезапно гром смолк. Выпрямившись и глядя Хокай прямо в лицо, Страсть насмешливо поинтересовалась: - Закончила? Она подпитывала своё озлобление, чтобы не останавливаться, продолжать забаву до финала. Руки лейтенанта стали медленно опускаться, слёзы так и лились из глаз. Наконец, Риза Хокай пала на колени. Её взор потух. Только тихие ритмичные всхлипывания раздавались в огромном пространстве предбанника Катакомб. И постукивание каблуков Страсти по полу. Ей внезапно припомнилось, что некогда в Аместрисе было принято бить в барабаны, когда приговорённого выводили для публичной казни. Несчастная дура! Слабая, утратившая всякую волю, когда рухнуло здание её многочисленных самообманов, воздушных замков, где она счастливо жила на пару с Мустангом. Неужели лейтенанту не приходило прежде на ум, что её избранник – офицер армии, регулярно ведущей войны? Что он вдобавок государственный алхимик, которых из-за их умений вечно бросают на передний край? Что полковник Мустанг вёл самостоятельное расследование в отношении чрезвычайно опасных “заговорщиков”, которые уже продемонстрировали готовность и способность убирать тех, кто суёт нос не в свои дела? Что он в любой момент может умереть? Чего ты ожидала!? Надежда, отрицающая здравый смысл. Желания, затмевающие любые возможные последствия. Людская слепота. Так народ Ксеркса создал себе погибель. Так, зная о запрете, об отдаче, обо всём, то и дело пытаются алхимики преобразовать человека. Раз за разом, поколениями – одни и те же ошибки. Меняются лишь орудия, техника, но сами они не учатся, не развиваются, их природа столь же статична, как и наша, только век краток, а возможности ничтожны. - Какое же жалкое и слабое создание. Очередной типичный представитель своего вида… Страсть констатировала это как факт, приговор, который, однако, не вызывал в ней самой радости. Зависть произнёс бы ту же самую реплику со смехом. Гордыня – с убеждённостью, что так и должно быть. Отец – спокойно, без акцентов: вещь, известная ему давным-давно, неисчислимое множество раз подтверждённая. Страсти было жаль… чего-то. Она не наносила удара… Внезапно перед Ризой, загораживая её собой, встал живой доспех – Альфонс Элрик. - Лейтенант, вставайте и бегите! Защитник! Глупый мотылёк, который так искренне стремится в огонь. Люди… Неужели ты не понимаешь, что тебе не остановить и даже не замедлить меня? Ты не видел, что сделалось с Барри? Это всего лишь вопрос очередности… - Хочешь умереть первым? Вместо ответа Альфонс свёл вместе руки и с лёгким хлопком запустил трансмутацию! Из пола выросло подобие копья. Мгновение изумления сменилось догадкой: - Значит, ты открывал Врата? Страсть молниеносным жестом рассекла импровизированное оружие на части. Затем пронзила доспех: удары пришлись в туловище, плечо, подбородок. Неприцельные – из-за всей этой невозможной путаницы. До чего обидно! Информация, неизвестная даже Отцу, оказывается никчёмной. - Как досадно! Так ты не кандидат, а подлинная ценная жертва! Риза Хокай даже не приподняла головы, чтобы отреагировать на разворачивающиеся вокруг неё события. Страсть выбросила вперёд клинки из второй руки. Она всё же собиралась убить лейтенанта прежде мальчика. Дети… У неё было к ним своеобразное отношение. Они - принципиальное отличие. Гомункулы сотворяются сразу в своей окончательной сути. Они не знают детства. Учатся, постигают мир. Но сознание её и братьев проснулось сразу же, а склонности зародились и брали начало ещё в Отце. Ребёнок может сам себя преобразовывать. Люди идут друг за другом по проторенным дорогам, но в остальном его судьбу нельзя предсказать заранее. Зависть презирал детей сильнее всех. Он с удовольствием исполнил поручение Отца и застрелил ту девочку в Ишваре, что в итоге запалило восстание. Гордыня умело пользовался детской личиной, но терпеть не мог, когда из-за неё к нему относились фамильярно. Впрочем, статус ребёнка вождя всё-таки по большей части предохранял от подобных вещей маленького Селима. Сам Гнев – Кинг Бредли, кажется, перечеркнул своё человеческое детство, рассёк соединяющие с ним нити своим неизменным офицерским палашом. Страсть испытывала любопытство. Ей хотелось понять, ухватить эту странную загадку за хвост. Отчего им, гомункулам, недоступно то, что для людей – норма? Производить на свет себе подобных… Это было тесно связано с её собственной природой. Женской. Единственную из всех, Отец наделил Страсть чертами этого пола. Зачем? Во имя какой цели? Женщину отличает умение творить у себя во чреве новую жизнь, но Страсть по определению была лишена его. Во всём прочем – человеческое естество. Навек бесплодная. Она не страдала. Но размышляла время от времени. А убивать ребёнка… Неприятно. …Никуда не деться. Однако пускай Риза, опустошенная, уже полумёртвая, погибнет первой. Удар! И широкая рука Альфонса принимает его на себя, заслонив голову лейтенанта. Риза Хокай внезапно разжимает губы: - Альфонс. Беги, оставь меня. - Нет. - Беги! – навзрыд, не поднимая взгляда от земли. - Нет! - Спасайся сам! - Нет, сказал же! Она отчего-то даёт им время на этот спор. Просто наблюдает. Самопожертвование… Миссис Бредли, жена Гнева – вероятно, она тоже заслоняла бы собой сына, если бы тому угрожала беда. А если бы она узнала, что это гомункул? Что тогда…? - Я не могу больше смотреть, как люди умирают у меня на глазах! И не желаю просто сидеть и смотреть, ничего не делая! Я больше не позволю никого убить! Я защищу вас! Довольно! Страсть вырвала свои клинки. Слишком всё затянулось. Хватит. И вдруг… - Золотые слова, Альфонс Элрик! Этот голос раздавался сзади. Она мгновенно узнала его. Рой Мустанг! Страсть обернулась - только чтобы получить клубок огня в лицо. Её опрокинуло этим напором. Неожиданность и боль. Она вздрагивала, стоя на четвереньках. - Похоже, я всё-таки сумел поставить тебя на колени… Ах ты! В этом промелькнувшем в голове у Страсти восклицании было всё и сразу. Негодование, порождённая унижением ярость. Желание располосовать на лоскуты, восстанавливая статус-кво, утверждая должный порядок вещей. Но одновременно… Страсть успела поймать себя на мысли, что восхищается этим несгибаемым человеком, его такой твёрдой волей, готовностью с поразительной изобретательностью цепляться за свою единственную жизнь, и… кажется, даже немного боится его. Использовать зажигалку, чтобы добыть искру! Выцарапать на тыльной стороне собственной ладони круг преобразования! Ах ты! Подумать только, как давно людям не удавалось разбудить в ней эти эмоции. Подумать только… И всё равно Страсть никак не могла понять, взять в толк как же это вышло: - Ты должен был истечь кровью до смерти… - Я прижег свои раны. Едва не отключился от боли, но… Мустанг цедил слова твёрдым голосом, в котором читалась уверенность в своём превосходстве. Человека над гомункулом! После всего, что полковник успел увидеть и узнать. Он ещё раз ожёг её стремительным огненным сполохом, заставляя ахнуть, прогнуться – инстинктивно, без надежды на то, чтобы это действительно могло защитить. Страсть не успела сделать ничего, даже задуматься о контратаке. - Ты сказала, что тебя невозможно убить. Но я намереваюсь доказать обратное! И буду убивать тебя раз за разом, пока не дойду до конца! Восклицание Мустанга долетело до слуха Страсти. А в следующее мгновение весь мир вокруг заревел, вскипел, окрасился цветами поднимающегося из-за горизонта солнца вперемешку с расплавленным металлом. И всё рухнуло, обвалилось в невероятно разнообразную, но в то же время цельную и всеобъемлющую боль. Будто вся сумма страданий, которые Страсть успела причинить за долгие годы своего существования на свете, отливалась ей разом. Пламя – такое горячее, что оттенок его уходил в белизну – Страсть ещё успела заметить это. Упругое, густое. Оно уже не хлестало бичами, не облизывало острыми языками, а поглощало разом со всех сторон. Ни один человек не сумел бы не то что вынести, а просто представить подобное. Он умер бы на первых же нескольких секундах. Страсть столкнулась с обратной стороной своей исключительной живучести гомункула. Тело… Пусть бы оно исчезло, сожженное дотла! Пускай остался бы только камень! Миг передышки явился бы благословенным спасением. Но избавления не было. Плазменные облака облегали, льнули ближе, вгрызались в плоть. Всё то, что вызывало восхищение множества мужчин, обращалось в сплошную рану, красота оборачивалась тлением. Огонь целовал идеально гладкую молочной белизны кожу – и она лопалась волдырями. Гладил – и она слезала и скручивалась сухим пергаментом. Её роскошная, цвета вороного крыла грива превратилась в хвост рыжей лисицы. Она распадалась на отдельные, прокалённые насквозь нити, похожие на длинные вытянутые искорки, что брызжут во все стороны от бенгальского огня. Сочная вишня губ оборачивалась заскорузлой чёрной коркой. Полная налитая грудь ссыхалась от нестерпимого жара. Но сила философского камня спорила с огнём! Каждая частичка тела Страсти возрождалась и восстанавливалась, кажется, только чтобы испытать новую порцию муки – и тут же уступить место следующей на бесконечном конвейере истязания. Она кричала. Исступлённо. Без проклятий и без мольбы - мера разума, оставшаяся в распоряжении Страсти, была слишком мала для этого. Вся пятёрка человеческих чувств по-прежнему была при ней, они не отключались ни на мгновение, но это ничуть не помогало сориентироваться в пространстве. Боль затмевала, оглушала. Осязание – клоками горелого мяса на обнажившихся костях. Обоняние – аромат собственных полыхающих волос. Вкус – пепел вперемешку с испаряющейся кровью. Глаза лопались, вытекали – и возникали вновь, чтобы, так и не успев ничего увидеть, сгореть опять. И снова. И ещё раз… Её хватило на один-единственный бросок. Неискусный, предсказуемый, отчаянный. Не столько даже нанести удар, сколько вырваться из непрерывной огненной пытки. Страсть как-то по наитию нащупала нужно направление – и рванулась туда, выбрасывая вперёд руку с единственным когтем-копьём. Дикий прыжок, крик – и новая порция пламени, посланная врагом, через раскрытый рот попала ей внутрь, наполнила, а затем разорвала лёгкие, растекаясь повсюду. Страсть захлёбывалась. Её всю свело судорогой. Когда боль начала вдруг слабеть, Страсть не сразу поняла, что это гаснут чувства. Что лимит, отпущенный ей, исчерпан – и конец уже близок. Но облегчение было слишком велико, чтобы рядом с ним мог соседствовать страх смерти. В первые пару секунд ей было просто хорошо. Испуг пришёл позже. Говорят, что люди за мгновения до финала видят всю свою жизнь, она проносится у них перед глазами. Но перед мысленным взором Страсти не вставало ни одной картины. Ни единого образа из всех долгих десятков лет. Как же так? Пустота повсюду и везде, со всех сторон. Впереди её ждёт лишь небытие, распад во прах. Страсть всегда это знала – смерть гомункула может быть только такой. Не останется никаких следов, ни кости и ни камня над нею. Впрочем, а кто ходил бы на твою могилу, Страсть? …Обжорство, он мог бы… Но почему позади тоже так пусто? С усилием она стала сама пробуждать в себе воспоминания, вытаскивать их в последний раз на свет. Тем временем Рой Мустанг понял, что что-то изменилось. Его противница застыла в неподвижности, замерла, так и не преодолев смертоносным острием последних считанных сантиметров до лба полковника. Он унял пламенную бурю. Развеивался клубами дым. Взгляды Мустанга и Страсти скрестились, как клинки. Она не желала и не могла в эту минуту ни любить его, ни ненавидеть, но и остаться равнодушной после того, что произошло между ними, тоже было нельзя. Чувства сходили на нет всё быстрее. Страсть уже не ощущала руки, но видела, как та медленно рассыпается тонкими ломкими хлопьями. Она не сомневалась, что замысел Отца, невзирая ни на что, скоро и неизбежно воплотится, увенчается успехом. Но это знание не давало утешения и покоя. Она всегда трудилась ради плана, во имя Того самого дня. А сейчас воображение Страсти силилось воспроизвести вовсе не родителя, или братьев, а лица человеческих мужчин, лучших из них, с которыми судьба когда-либо сводила гомункула. Ни один не сумел сделать её счастливой, но, сейчас ей хотелось верить в это, некоторые были очень близки к цели. Лица… Они сливались воедино и соединялись с образом стоящего напротив – в молчании, с сомкнутыми губами – полковника Мустанга. У всех – общие глаза. Возможно, это было слабостью, но Страсти захотелось попрощаться. - Я умираю. Какая жалость – ненавижу проигрывать. Но это не так плохо – погибнуть от руки настоящего мужчины. Мне нравятся такие честные, беспощадные глаза. Я уже не увижу дня, когда они побелеют от боли, но он грядёт. Он грядёт… Тело Страсти уже всё осыпалось, пропадало в вихре крошечных песчинок. Чувства кончились. Кости распались. Был ещё только камень. Страсть поняла, что у неё осталось времени ровно на одну мысль. Последнюю. Но ничего важного, значимого не рождалось в сознании. Она не ведала куда идёт, не могла поставить точку-вывод в своей биографии. Лишь единственное слово. Солярис. Имя океана, отзвук морского простора, на котором Страсть так никогда и не побывала, не увидала его воочию за всю свою долгую жизнь. Зря она трепала его сейчас с Хавоком, использовала как псевдоним. Однажды… Алое зёрнышко, кровавой слезой упало на пол. Не осталось больше ничего. Только… Солярис… С едва слышным шелестом-вздохом, напоминающим звук отступающей от берега тихой волны, камень, заменявший сердце и душу воплощению Страсти, рассыпался на мириады невидимых глазу крохотных корпускулов.

***

Рассвет занимался над Централ-сити, и свет его озарял одно за другим здания исторического сердца города. Вот уже расселся сумрак вокруг Национального музея изящных искусств. Острые копья-лучи проникали за завесу портьер, решительно и дружно шли на штурм редута, который отступающая по всему городу темнота решила избрать своим последним оплотом – длинного коридора картинной галереи. Но вот передовой отряд атакующих, преодолевший все рубежи защиты и достигший дальней стены, затормозил, остановился. Неспешно, словно бы намеренно задерживаясь, солнечный блик стал опускаться по полотну. И, надо сказать, большинство представителей мужского населения Аместриса, а, пожалуй, и сопредельных стран, отлично поняли бы причину подобной медлительности, если б могли увидеть эту сцену воочию. Предметом повышенного внимания со стороны посланников светила стала знаменитая картина Горацио Стайнера “Незнакомка” 1844 года. Споры относительно того, кто именно изображен на портрете, продолжались уже не один десяток лет. Профессиональные искусствоведы постепенно пришли к консенсусу, который следующим образом выразил в своей статье президент Аместрийской академии художеств Томас Роув: “Как анализ исторических источников, так и детали самого полотна – не вполне аутентичный для эпохи костюм, а главное – идеально гармоничные черты лица самой изображенной на портрете женщины, заставляют нас прийти к выводу, что Стайнер с присущим ему мастерством создал гениальный обобщенный образ притягательной и волнующей покорительницы сердец – “Незнакомки” с большой буквы. Таинственной и очаровывающей дамы-загадки. Нам, не наделённым столь ярко выраженным талантом, сложно поверить, что нечто подобное может родиться от начала и до конца в голове живописца, однако это именно так. Все спекуляции на тему прототипа “Незнакомки”, невзирая на их оригинальность и занимательность, в настоящее время не могут считаться частью научного дискурса и являются просто художественным вымыслом”. Впрочем, даже Роуву при всём его авторитете не удалось поставить точку в дискуссии. А женщина на портрете, как и прежде, взирала на мир глазами небывалого лавандового с пурпурным отливом цвета (ещё один аргумент отрицателей реальности прототипа). Фарфоровой белизны открытые плечи резко контрастировали с жидкой тьмой волос. Кто-то из начинающих поэтов-имажинистов, бывших в моде за два-три года до Ишвара (рефлексия этой маленькой, но кровавой гражданской войны существенно сменила направление ветров в аместрийской литературе), писал, что Незнакомка – зашифрованная аллегория моря: черные штормовые волны набегают на меловые скалы – стихии вроде бы враждуют, но на деле лишь подчёркивают всю выразительность друг друга. Той, что была запечатлена на портрете, случайно довелось прочитать эти строки. Вынырнув из мутного озерца путаного мальчишеского пустословия, слова внезапно кольнули её, заставили не то улыбнуться, не то усмехнуться. Мелькнула мысль – как-нибудь наведаться в Национальный музей, постоять немного чуть поодаль от картины. То-то будет… Но, разумеется, она этого не сделала. Такие забавы – для Зависти, не для неё. Горацио… Хорошо, что Отец дозволил оставить живописца в живых: неожиданная кончина эдакой величины в мире искусства могла привести только к дополнительным осложнениям. Он не знал ничего особенного о Семье и о Замысле. Страсть просто ушла. Пропала из жизни Стайнера так же внезапно, как ворвалась в неё. Она была большой девочкой своего папы и умела отставлять в сторону игрушки, когда тот этого требовал. Осталось лишь чувство недосказанности, незавершенности. А после появилось полотно. Руки в длинных тёмных перчатках. К ним и к темно-бордового цвета губам пошло бы ожерелье белого жемчуга. Горацио хотел подарить… Но Страсть, помимо отдельных особенных случаев, не носила украшений. За единственным исключением. Медальон. Вторая загадка, связанная с личностью Незнакомки. Кто там изображен? Кому удалось завоевать место у самого сердца красавицы? Страсть приобрела его – сущую безделицу – не в ювелирном магазине даже, а в ломбарде. Цель была сугубо практическая, ей хотелось сделать всё быстро, без хлопочущих продавцов вокруг, жаждущих сорвать большой куш, а главное – без примерки. Визуально размер подходил в самый раз – этого достаточно. Знак уробороса должен был полностью скрыться за медью. Чересчур накладно стало прятать родовую метку гомункула, выходя в свет. И слишком скандально было бы не делать этого. Дама из общества – и с татуировкой на ключицах! Немыслимо… Что она соврала Горацио? С годами такие мелочи забываются. Кажется, про трагически скончавшуюся мать – которой у неё, никогда не существовало... Правда же состояла в том, что между маленькими медными створками так и не появилось чьего бы то ни было лица. Вскоре после Ишварской войны, когда некоторые женщины столицы, стремясь соригинальничать, по образцу беженок стали наносить на тело небольшие рисунки красной охрой, цепочка с медальоном пропала с шеи Страсти. Зачем она избавилась от него? Как-то холодно, неприятно было постоянно носить этот кусок металла. Смешно – придавать этому такое значение ей, гомункулу. Странно – после стольких лет. Могла бы и привыкнуть… Но нет. В Централ-сити утро. Неспособный удержаться, дотрагивается теплым пальцем до холодной щеки Незнакомки солнечный луч…