***
Посередине белого плена, на маленьком кофейным столике горел разноцветными огнями букет цветов, собранный из перьев. Джокер тут же подавил в груди порыв какой-то странной, уже давно чужой теплоты, встал с того, что называлось постелью, и взял букет в тонкие, изрытые шрамами, пальцы. Он помнил. Воспоминание было ясным, но словно не ему принадлежало. Тогда он ещё отзывался на имя Артур. Артур со сценическим прозвищем «Карнавал». Тогда этот темноволосый человек ещё во что-то верил. Нет. Имел губительную неосторожность верить. И чем он думал, когда протянул детскую игрушку мальчику в строгом костюмчике по имени Брюс? Неважно. Артур давно мёртв. Он, Джокер, убил его. Нет. Не один Джокер. Такие, как всё тот же мальчик, который вырос и играет с ним теперь в психбольницу! Будто нечто ударило в грудь и схватило за горло. С диким криком упав на колени, Джокер в клочья разорвал букет. Лег на спину, вперив зелёные глаза в белый потолок, нащупал руками мягкие цветные перья: поломанные, беззащитные, безмолвные, но по-прежнему яркие и осыпал себя ими. Ему казалось, что разноцветные всполохи падают на него с неба, путаются в волосах и липнут к мокрым от слёз щекам и глазам. Джокер закрыл их. — Мистер Уэйн, для чего вы это задумали? — спросил Альфред. Брюс всегда оставался невольным наблюдателем происходящего, но однозначного ответа на этот вопрос до сих пор не знал. Посмотреть, как страдает преступник, вскормлённый всеми пороками Готэма? Извиниться? Попробовать заполнить пустоту? — Он должен был узнать правду. — А что потом? Сдадите его властям? Брюс молчал. Признавать, что ему жаль этого сломленного человека, рвущего в клочья детскую игрушку, было сложно. А принять, насколько крепко связан с ним, насколько прав этот безумец в отношении него и окружающего мира в целом, невыносимо. — Я его отпущу. В этот миг взгляд Уэйна младшего показался Альфреду чужим.***
Артур бежал по тёмным и влажным после дождя улицам. Он ощущал себя без грима всё тем же загнанным зверем. Никому не нужным и сломленным. Зачем бросать голодному зверю кусок мяса? Проще ведь пристрелить его, не так ли? А до этого уничтожить его дом, где было полно еды. Артур оцепенел. Напротив, на другой стороне улицы стоял… он сам. В бессменном гриме, ярком пиджаке и зелеными волосами. Губами он не улыбался, взгляд был жестоким. Он будто бы говорил: «Ты предал меня?» А потом добавил: «Кто ты без меня? Кто ты для Брюса Уэйна?» И Артур согласно шагнул вперёд. Он ведь сам создал Джокера и не может отвернуться от него, как мир когда-то от него самого. Этой ночью Брюс катался по городу. Он знал, что когда вернётся, «клетка» Джокера будет пуста. Брюсу нужно было подумать. Чем старше он становился, тем чаще рвались в его голове шаблоны. Собственный дом стал ему неприятен. Мотивы покойного отца были ему понятны, но то, чем всё обернулось, разрезало на мелкие кусочки фотографию счастливой семьи, где все друг друга беззаветно любили. Это сильно притупляло боль, это учило его одиночеству, это над ухом голосом Джокера обжигающей прохладой насмешливо шептало: «Кто ты без своего костюма? Мальчик, который боится летучих мышей». Что-то заставило его выйти из машины. Брюс остановился у самых ворот в особняк, где однажды странный человек с невозможными глазами, в которых плескались слёзы, и злорадной улыбкой, которую он из последних сил прятал, протянул ему игрушку. Сейчас ему казалось: это была последняя минута жизни Артура Флека, когда он ещё во что-то верил. Пенни Флек учила сына улыбаться миру, даже когда сходила с ума. Даже когда он душил её, устав от всей этой лжи и иллюзии. Строки документов говорили: она могла ударить Артура от собственного бессилия, теряя последний свет в своём сердце. Какие унижения пережила психика этой женщины, чтобы начать вымещать на сыне свою боль? Это потом её рассудок окончательно сломался. И словно в бреду, полная раскаяния за содеянное, она сутки напролёт могла целовать его, продолжая твердить об улыбке назло и вопреки. Но он никогда не умел улыбаться по-настоящему. Он не знал этого слова, как и значения слова «радость» всю свою жизнь. — Поздно, Брюс, — сказал в голове голос Джокера. Или Артура, было не важно, — ты не сможешь мне помочь. Что-то шаркнуло у Брюса под ногами, выбросив из воспоминаний, на которые он не имел права. Трость. Игрушка, будто явившаяся к нему из детства. Нажав незаметную кнопочку, трость выстрелила, явив взгляду всполох разноцветных перьев — букет ядовитых цветов. Артур был похож на них когда-то среди кромешной темноты Готэма. Тогда юному Брюсу, богачу от рождения, тоже не хотелось улыбаться. Артур вряд ли задумывался о причинах, но… ему это явно нравилось. Ещё тогда Брюс впервые задумался: этот человек похож на него, может оказаться интересным собеседником, знающим жизнь там — за воротами, куда его не пускали. «Когда этого города не станет, мы останемся вдвоём» — гласила надпись, начертанная кровью, на стене пустой «белой клетки». И в груди Брюса вновь что-то щёлкнуло и разлилось, согревая кровь и одновременно отравляя её. Нарисовало... улыбку. Ведь этот город душил и его самого, не только Артура. Наличие денег или отсутствие их особой роли никогда не играло.***
Джокер лежал на крыше заброшенного здания. Ни единого звука, лишь темнота с редкими звёздами над головой. Сегодня он любил это, и сегодня же хотел разорвать. Закрыв глаза, он видел одну единственную картинку, последний акт своей комедии: он вот здесь, вместе с Брюсом. Над всем этим, утонувшим в дождях и всевозможной грязи, городом. Высоко-высоко. Кто первым из них нанёс удар, как всё было, для него роли не играло. Игра… это слово Джокеру очень нравилось. Они лежат вдвоём на крыше, всего в полуметре друг от друга. Жизнь утекает из-под пальцев тонкими алыми струйками и рисует на бетоне между ними узорчатую фигуру, похожую на порванное сердце. Золотой всполох. По одному на этаж. Раз, два, три… семь… девять… двенадцать… Джокер обозначает каждый взмахом кистей рук. Брюс улыбается ему в ответ. Вот такого финала Джокер желал бы для них обоих, пусть вряд ли успеет увидеть в небе разноцветный залп. Но в нём они будут вместе. И раз уж не могут победить друг друга, значит победителей будет двое. Впрочем, кажется, для этого города, они ничем не различаются. Как насчёт сцены после титров? Артур задумал одну. Спустя годы подвыпивший гуляка, невзначай подняв голову, заметил на самом краю крыши высокого дома фигуру в ярком пиджаке. Мужчина ловко балансировал и будто бы вёл смычком по струнам скрипки. Будто эти самые струны способны удержать его над пропастью, во всех смыслах этого слова. Натянутые струны нервов. На противоположной крыше стоял второй человек. На нём был длинный плащ и маска летучей мыши. Он словно тоже оберегал безумца от падения, незримо и искренне, ведя неслышный диалог. Гуляка засмотрелся и, оступившись, чуть не упал. А подняв голову вновь, уже никого не увидел… Впрочем, что-то подсказывало Артуру, до титров, как и того, что после них, им с Брюсом ещё далеко.