Выбор

      С самого рождения, с первого крика, разнесшегося под сводами величественного лесного дворца, они были едины. Проклятием ли являлась подобная связь, что прочной нитью соединяла их тела и души, или же благословением, было трудно понять. Однако никто из близнецов и не задавался никогда этим вопросом, предпочитая бренным и тяжелым раздумьям жизнь, которую каждый из них желал.       И долгое время подобный расклад устраивал обоих близнецов, которые не видели ничего зазорного и неправильного в том, чтобы делить друг с другом мысли, чувства, переживания — все одно на двоих. Наоборот, многие и многие годы принц и принцесса упивались эмоциями и ощущениями, которые дарила им их связь. Более того, близнецы считали своим непреложным долгом делиться друг с другом самым сокровенным, прекрасно осознавая, что скрывать что-либо, будучи связанными единой нитью жизни, все равно что прятать от себя свои же мысли.       Однако ничто не может длиться вечно — все увядает, стирается, разрушается. И даже самые величественные и неприступные дворцы мудрых и воинственных королей древности с течением веков превращаются в глыбы камня, присыпанные землей и покрытые редкой сорной травой. Так и любовь, которая должна была длиться долгие тысячи лет, не сумела выдержать проверку временем и испытаниями, каждое из которых отдаляло близнецов друг от друга все сильнее.       Последней же каплей в преисполненной чаше стало добровольное изгнание принца, которое он предпочел мирному и спокойному существованию в шатком союзе с людьми. Именно тогда, в тот самый момент, Нуала не смогла сдержать разрывающих ее изнутри обиды и отчаяния, которые вырывались из груди в виде надрывного плача и пронзительных криков, способных разжалобить даже самые черствые и холодные сердца.       И лишь сердце брата оставалось глухим и безразличным к мольбам Нуалы, превращаясь в окаменевшую форму, размеренно бьющуюся в груди воина. И даже не взирая на беспрестанные попытки принцессы достучаться до его души, Нуада не позволял чувствам застлать разум, сделав из него слабого и бесхарактерного труса, которого он теперь видел в собственном отце, некогда сильном и гордом правителе. Эльф упорно соблюдал данный им обет, не желая возвращаться в отчий дом до тех пор, пока не поймет, что действительно необходим своему народу.       Однако подобное решение понесло за собой безмерно большой груз последствий, каждое из которых принц вынес стойко и хладнокровно. Века изгнаний, беспрестанные блуждания и странствия по городам и захолустьям, многочисленные стычки и поножовщины, но, самое главное, невыносимо долгая разлука с единственной возлюбленной и сестрой, — все это беспрестанно грызло и терзало Нуаду, вынуждая его вновь и вновь возвращаться мыслями к родному краю и к оставленной в родительском доме принцессе.       Нуада понимал, что лишь он виноват в том, что сестра, оскорбленная и огорченная его предательством, отвернулась от него, как и он когда-то от нее, предпочтя чувствам собственный эгоизм и гордыню. Однако принц также осознавал, что близится час скорой встречи… Встречи, которую Нуада жаждал всей душой и о которой мечтал многие годы, проведенные в изгнании.       Не учел принц лишь одного: долгие годы, проведенные в разлуке, притупляют даже самые сильные и искренние чувства… Так произошло и с Нуалой, которая, прожив столетия, подобно тени, в месте, гордо именуемом «домом», не пожелала помогать брату, предпочтя смертный приговор, вынесенный без долгих раздумий и зазрений совести старым королем Балором.       И когда Нуада, услышав ее ответ, опечаленно склонил голову, что-то внутри Нуалы торжественно воскликнуло, и она не смогла сдержать гордой и довольной улыбки, сполна наслаждаясь осознанием того, что ей удалось задеть брата за живое, удалось сделать ему больно, отомстив тем самым за безмерно долгие годы болезненной разлуки.       Однако, когда фортуна вернулась на сторону брата, Нуала ужаснулась, изумленным и напуганным взглядом взирая на то, как падают на землю один за другим стражники отца, пронзенные острым лезвием принца, который с хищной грацией и ужасающей легкостью срубал головы воинам, вводя клинок по рукоять в их плоть.       Когда же острый клинок пронзил грудь их отца, Нуала не смогла сдержать рваного вздоха и пары скупых слез, которые скатились по ее бледным щекам, опалив кожу и упав на землю, что впитала их в ту же секунду. Не отдавая себе отчета и не теряя ни мгновения, фейри сорвалась с места, желая как можно скорее покинуть злополучную яму, не дав брату завершить задуманную им месть всему людскому роду.       Однако, чем дальше она уходила, тем быстрее к ней приближался брат, жаждущий вернуть то, что принадлежало ему по праву. И этим чем-то была отнюдь не часть короны, но фейри, которая столь рьяно желала сокрыть ее, не дав «правосудию» свершиться.       Но, как бы ни старалась Нуала, как бы умело не скрывалась, Нуада нашел ее, отыскал, не взирая ни на преграды, ни на время, — ибо нельзя потерять того, кто является частью тебя самого. И когда это произошло, эльф не мог понять, что же он испытывает: обиду из-за ее предательства, злость и гнев из-за того, что она готова была пожертвовать и собой, и им, лишь бы людской род оставался жив, или же глубокое и безмерное чувство ревности, которое буквально разрывало принца изнутри, подобно лаве, что переполняет вулкан. Теперь же, когда сестра была возвращена, а часть короны должна была вернуться своему владельцу, он мог узнать ответ на волнующий его вопрос…       — Оставь нас наедине, — строгим и не терпящим возражения тоном проговорил Нуада, заходя в покои сестры и замечая готовящую ее к церемонии служанку.       Услышав приказ господина, служанка безропотно и смиренно поспешила удалиться, не успев до конца справиться со шнуровкой на корсете принцессы, которая в этот момент, казалось, была бледнее снега. Ладонь Нуалы лихорадочно впивалась в ткань золотой атласной юбки, в то время как пальцы другой с силой сжимали рукоять небольшого острого кинжала, спрятанного под широким длинным рукавом. Золотые глаза блуждали из стороны в сторону, а дыхание становилось все более рваным и частым, словно принцесса безмерно нуждалась в воздухе.       Из-за бешеного стука собственного сердца Нуала не слышала звука закрывающейся двери и тихих и медленных шагов, принадлежавших ее брату, который, подойдя почти вплотную к фейри, стоявшей к нему спиной, остановился, растягивая черные губы в сдержанной, едва заметной улыбке.       Протянув руки к острым, спрятанным под атласной тканью плечам и проведя ладонями вниз по прямой спине, Нуада резко дернул за шнуровку корсета, вынудив сестру с шумом втянуть воздух через нос, стиснув зубы. В ответ на это принц лишь осклабился и, не произнося ни слова, продолжил медленно и небрежно завязывать тонкие белые тесемки, не сводя напряженного и задумчивого взора с белокурой макушки, замечая, как подрагивает хрупкая фигура Нуалы.       — Удивительно… — тихо и спокойно начал Нуада, однако фейри напряглась всем телом, прекрасно понимая, что сдержанный и равнодушный тон брата не более, чем обман, искусная маска, за которой бушуют гнев и ярость.       — Удивительно, что после стольких лет разлуки мы встретились не как возлюбленные, которыми являлись друг другу с самой юности, — на последних словах Нуада наклонился к острому уху сестры, обдавая ее кожу теплым дыханием, вынуждая непроизвольно вздрогнуть, — Но как враги…       — Что же произошло, Нуала? — вновь резко потянув за шнурки, спросил эльф, замечая, как с силой сжимает губы его сестра, вынуждая желваки заиграть на скулах. — Неужто твои чувства ко мне настолько остыли, что ты была готова убить нас обоих, лишь бы только я не совершил задуманного?       Нуала не отвечала, упорно продолжая взирать перед собой, с каждой секундой все сильнее сжимая рукоять кинжала, чувствуя, как золотой узор впивается в алебастровую кожу, оставляя заметный след. Принцесса ощущала настойчивые прикосновения брата к своей спине, слышала его спокойный и столь родной голос, однако внутри нее бушевал необузданный огонь злости и ненависти к Нуаде.       Нуада говорил о своих чувствах, винил ее в том, что она столь легко забыла о нем, однако он даже не осознавал, насколько сильную и глубокую рану нанес ей сотни лет назад, когда его собственная гордость и непомерное упрямство не позволили ему остаться с ней.       Фейри не забыла о предательстве брата, не забыла о том, что, поклявшись ей всегда быть рядом, он с такой легкостью нарушил собственное слово, бросив ее, словно ненужную ветошь, оставив наедине с безмерной болью и отчаянием, что выгрызали сердце, подобно обжорливым червям, нашедшим сладкий плод.       Нуала слишком хорошо помнила эту боль, а потому слова Нуады о любви, больше похожие на издевку, вызывали в ней лишь злость и ненависть. И единственное, чего она желала в этот момент, было пронзить его грудную клетку, отомстив тем самым за непростительное предательство. Однако страх и малодушие не позволяли Нуале совершить задуманное, вынуждая чувствовать собственную беспомощность и слабость, которые за долгие годы жизни слишком глубоко укоренились в ее душе.       — Ты всегда молчишь, когда не можешь найти слов… — легко усмехнувшись, тихо проговорил Нуада, резко завязав узел и вновь наклонившись к уху фейри, невесомо проводя черными губами по извилистому хрящику, слыша резкий выдох в ответ на свои действия.       Понимая, что сестра не станет сопротивляться, Нуада аккуратно и едва ощутимо сомкнул ладони на ее шее, спустившись к плечам, медленно проведя по спрятанным под дорогой тканью рукам, чувствуя, как учащается дыхание Нуалы. Когда же пальцы эльфа невольно коснулись скрытого под широким рукавом лезвия, он с силой сжал губы, воззрев полным злости и недовольства взглядом на макушку принцессы, которая в этот момент испытывала ни с чем не сравнимый животный страх.       Не скрывая злости во взгляде, Нуада с силой сжал предплечья принцессы и, резко развернув ее к себе, посмотрел в большие выразительные янтарные глаза напротив, не без удовольствия замечая в них смесь страха и волнения. Проведя ладонью по руке Нуалы и сжав держащую кинжал ладонь в собственной, эльф медленно поднес лезвие к своему горлу, неотрывно смотря в лицо сестры, на котором отражались неприкрытое изумление и испуг.       — Если так желаешь убить меня, то делай это сейчас, — сквозь стиснутые зубы проговорил Нуада, сильнее сжимая узкую ладонь сестры и вплотную прижимая лезвие к своему горлу.       Взгляд брата, который, казалось, мог испепелить, превратив в горстку праха, пугал Нуалу до дрожжи, однако она, словно в беспамятстве повинуясь словам Нуады, сильнее прижала лезвие к его горлу, оставляя тонкий резкий порез, напряженно взирая на то, как по бледной коже скатывается золотая капля, оставляя за собой заметный след.       — Ну же… — подначивал Нуада, сжимая ладонь сестры и медленно, едва касаясь, проводя лезвием по горлу. — Убей сейчас, положи конец моим деяниям… — эльф говорил тихо, не отрывая напряженного и пронзительного взгляда от лица сестры, которая стояла, глубоко и часто дыша, чувствуя, как непреходящая дрожь волнами пробегает по телу.       — Чего ты боишься? — уже громче и суровее спросил Нуада, свободной ладонью с силой сжимая предплечье Нуалы. — Ты страшишься собственной смерти? Или, может быть, ты не желаешь убивать меня? — растянув губы в лукавой и вызывающей улыбке, проговорил Нуада, замечая, как в янтарных глазах напротив вспыхивает и в ту же секунду угасает безудержный страх.       — Если я этого не сделаю, ты уничтожишь людской род, — сквозь зубы тихо, но уверенно проговорила Нуала, не отводя взора от лица брата, без страха или же сомнения смотря в золотые безумные глаза.       — Не уничтожу, но отомщу за совершенные им преступления… Если ты не положишь этому конец, — тихо, почти шепотом проговорил Нуада, наклоняясь к лицу сестры, чувствуя, как Нуала непроизвольно отдаляет лезвие от его горла, словно не желая смертельно ранить или причинить большую боль.       — Более того, — наклонившись к самому уху, проговорил Нуада, ведя ладонью по руке принцессы и аккуратно сжимая пальцы на тонкой шее. — Я сделаю все возможное, чтобы ты правила со мной миром, который мы создадим из пепла и крови… Новым прекрасным миром, который мы построим на развалинах прошлого, — услышав эти слова, Нуала вздрогнула, однако не отстранилась, продолжая завороженно и одновременно испуганно взирать на брата.       — Мы будем править им как король и королева, и никто более — ни отец, ни люди, ни наш народ, ни сами боги — не смогут помешать нам, моя сестра, — произнося эти слова, Нуада коснулся губами уха Нуалы, спускаясь вниз по тонкой шее, слыша прерывистое дыхание.       — Как король и королева? — натянуто и печально усмехнувшись, переспросила Нуала, стремясь заметить в янтарных глазах, обрамленных черными тенями, отблески лжи или же притворства, однако видя лишь твердость и уверенность.       — Как правители этого мира… Ты и я — единые от рождения и до самой смерти, скованные самой прочной связью, которую никогда не поймет ни один из смертных… — осторожно и медленно проведя кончиками пальцев по бледной щеке сестры, проговорил Нуада.       — Так что ты выбираешь, Нуала? — медленно отстранившись от сестры, произнес Нуада, взгляд которого в один момент вновь стал строгим и напряженным. — Смерть или же жизнь, о которой мы с тобой так долго мечтали и которая предназначалась нам судьбой?       На миг в глазах Нуалы отразился живой огонек надежды, однако уже в следующее мгновение взор янтарных глаз стал суров, а розовые губы сжались в тонкую линию. Принцесса сильнее сомкнула пальцы на золотой рукояти кинжала и, не обращая внимания на скатывающиеся по ее шее капли крови, прижала лезвие к горлу брата, замечая, как в янтарных выразительных глазах напротив отражается вызов.       — Ты предал меня, брат, — незаметно сглотнув, со злостью прошептала Нуала, из последних сил сдерживая готовые вырваться слезы. — Ты бросил меня, не поколебавшись ни секунды, оставил одну, вынудив изо дня в день испытывать боль от того, что тебя нет рядом… А теперь говоришь мне о любви, — на этих словах фейри горько усмехнулась, — Иная любовь тебе не известна?       — Я оставил тебя, и за то молю простить меня… Но лишь за это и ни за что больше, — бросив на сестру гордый и выразительный взгляд, уверенно проговорил Нуада, замечая, как глаза Нуалы застилает прозрачная пелена, а ее прекрасные тонкие губы дрожат от сдерживаемых рыданий.       — Ты клялся, что никогда не оставишь меня… Никогда… — Нуала говорила тихо, ее голос дрожал, и в нем нельзя было более услышать даже тени былой уверенности. — Но ты предал меня, нарушил данную тобой клятву. За что, брат мой? Почему ты так поступил со мной? — Нуада ничего не отвечал, продолжая напряженно и тяжело взирать на принцессу, задумчиво сводя бледные брови к переносице.       — Я всегда была рядом, никогда не роптала и не жаловалась, когда на моем теле появлялись новые шрамы и многочисленные раны и порезы… Молилась всем известным мне богам, чтобы они сохранили тебя в битве, чтобы не позволили руке врага точным ударом пронзить твое сердце… Я терпела постоянную боль ради тебя, ради нас, — всхлипнув, со слезами на глазах проговорила Нуала, видя, как во взоре брата отражаются понимание и печаль.       — А ты так легко оставил меня на сотни лет, и этого я простить не могу, — сглотнув подступивший к горлу ком, произнесла Нуала, не отрывая взгляда от лица брата, на котором теперь не было и тени уверенности или же лукавства.       — Тогда соверши месть, о которой так долго мечтала, — незаметно сглотнув, тихо проговорил Нуада, вновь сильнее сжимая рукоять и надавливая лезвием на алебастровую кожу, ощущая, как острая боль на мгновение пронзает тело, подобно укусу пчелы, однако чувствуя, как дрожит ладонь Нуалы, держащая кинжал.       — Что ж ты медлишь? — прошептал Нуада, заметив смесь смятения, неуверенности и страха в больших янтарных глазах сестры, — Лишь смерть остановит меня, не позволив осуществить задуманное… И только ты способна забрать мою жизнь, Нуала.       Услышав это, Нуала неслышно сглотнула, однако отвести взгляда от лица брата не сумела, продолжив изумленно и напуганно взирать на до боли знакомые черты, так напоминающие ее собственные. Уверенность и гордость испарились в один момент, оставив после себя лишь чувство беспомощности и страха перед хладнокровным и равнодушным взглядом смерти.       Нуала замерла, не в силах даже выговорить ни слова, сделать последнее движение, перерезав бледное горло брата, лишив жизни надменного и обезумевшего эльфа. И лишь осознание того, что она так же безумна, как и Нуада, не позволяло фейри совершить задуманного, вынуждая ее с силой сжимать свободную ладонь, впиваясь ногтями в кожу.       — Если же не способна завершить задуманное, то не стоит и начинать, — спустя бесконечно долгие секунды тишины уверенно и строго произнес Нуада, резко отстраняя ладонь сестры от своей шеи, на которой виднелся заметный тонкий порез, и уверенно бросая кинжал в сторону, слыша, как тот со звоном падает на каменный пол.       Нуала невидящим и отрешенным взором смотрела на то, как кинжал падает на пол, а несколько золотых капель стекают по острому лезвию, бесшумно касаясь каменной поверхности. Принцесса не произносила ни слова, когда Нуада, вплотную прижав ее к себе, коснулся темными губами ее шеи, проводя языком по тонкому порезу, медленно стирая кровавый след. Нуала не сопротивлялась, когда брат впился в ее уста в уверенном и властном поцелуе, который был подобен печати заключенного между ними негласного соглашения.       Фейри помнила лишь то, что сама ответила на поцелуй брата, прильнув к нему сильнее, позволив Нуаде в один момент разрушить стены, которые она выстраивала в собственном сердце долгие годы. Нуала понимала, что чувство вины и ненависти к самой себе со временем пройдут, испарятся, подобно каплям воды в знойный день, а потому она не жалела о том, что добровольно бросилась в эту пропасть.       И пусть ее будут ненавидеть и проклинать все те, чьи жизни обреклись на мучения и скорую погибель, и пусть жестоко покарает негодную и эгоистичную фейри неумолимая судьба, во власти которой благословлять праведных и наказывать грешников. Нуале было все равно, ведь всю свою жизнь она жаждала лишь одного: быть с братом, которого любила безмерно и беззаветно, — так, как способны любить лишь безумцы, опьянённые охватившими их чувствами.       И принцесса, чье сердце уже долгие годы было отравлено неправильной и аморальной любовью к собственному брату, не видела ничего зазорного и непростительного в том, что она самолично, не испытывая ни жалости, ни угрызений совести, позволила Нуаде одержать верх в битве, исход которой был предрешен с самого начала.       Поставив на чаши весов желанное и правильное, Нуала без особых колебаний приняла решение, о котором не жалела и которого не стыдилась… Ведь у каждого существа есть то, что даровано ему с рождения и что нельзя отобрать, — свобода выбора.