Years ago, when I was younger…
До боли знакомые слова эхом раздавались по округе в такт пока еще тихо звучащей мелодии, и Шуичи огляделся, ища источник этого звука. Но ни певца, ни оркестра рядом не было — все те же чертовы развалины, и разбросанные по траве каменные обломки напоминали ему о худшем: о том, к чему он бы хотел никогда больше не возвращаться — ни в удручающих ночных кошмарах, ни в серой реальности. Три года прошло, но память о тех событиях все так же до отвращения свежа, и картинки ничуть тусклее не стали. Никак не стереть, не содрать их с пленки — все бестолку, и краска кровавыми разводами лишь сильнее въедается в подкорку, делая мелькающие перед глазами изображения еще более ужасными. Заблудшие тени кружились потоком черной мглы вокруг Сайхары, и очертания их терялись в темноте сгущающихся сумерек; яркие огни их алых глаз от стремительного движения сливались единым потоком в тонкие, лоснящиеся на ветру красные ленты и опутывали детектива с ног до головы. Отчаяние загнанной в ловушку жертвы наравне с животным страхом вступили в свои права — ощущение чего-то непонятного рядом вдоль по позвоночнику проползло, и парень вздрогнул, как будто это помогло бы ему согнать появившуюся тревогу. Все это — игры его больного воображения, и музыка звучит лишь у него в голове, как приятное дополнение, либо же чья-то глупая шутка сильно затянулась. С какой целью кому-то нужно было звать Сайхару на это место, по-прежнему оставалось неразгаданной тайной, и личность виновника торжества грозилась в конечном итоге остаться так же нераскрытой. Чертово неподписанное приглашение, написанное мелким аккуратным почерком, оказалось разорванным в злости на маленькие клочки бумаги и безжалостно втоптано в землю, и детектив, тряхнув головой, попытался отогнать от себя странные видения — проделки разыгравшегося от напряжения воображения, не более, — и решил больше не терзать надеждой на разоблачение и без того изорванную в клочья душу. Повернувшись, он уже было побрел прочь.I kinda liked a girl I knew…
Музыка медленно набирала обороты, становясь более звучной, и громкость ее нарастала с каждой пролетающей секундой. Не успел Шуичи ничего толком понять, как в глаза резко ударили яркие огни, ослепляя и дезориентируя в пространстве. Под веками распускались пурпурные пятна, и виски запульсировали жалобной болью, но это продлилось всего пару секунд — и детектив, прийдя в себя, не может поверить собственным глазам. Кругом только что не было абсолютно ничего: лишь остатки больного прошлого, грудами мусора небрежно разбросанные; теперь же, словно по взмаху чьей-то лёгкой руки, вокруг стены выросли, и находился Сайхара уже не на улице — стоял посреди огромной сцены, по краям разноцветными огнями сверкающей, и красный занавес развевался за спиной с лёгким шорохом. Детектив судорожно оглянулся вокруг, и при взгляде в сторону колени его неожиданно подкосились, да так, что, пошатнувшись, он с большим трудом устоял на ногах. Из-за кулис с ослепляюще яркой улыбкой шагала она — и Шуичи готов был в ту же минуту свалиться в беспамятстве на землю, пронзительно и отчаянно закричав. Не смешно, не смешно, не смешно.She was mine and we were sweethearts…
Мысли спутались в один большой неразборчивый ком; голова загудела под тяжестью непонимания, во рту предательски пересохло, отчего он не мог и слова вымолвить, а она все ближе подходила, и звук ее шагов раздавался ровно в такт гремящей оркестром музыке. Нежно-розовое с многочисленными складками платье развевалось от ее изящной, но стремительной и уверенной походки. Невидимые зрители взорвались громкими аплодисментами; темные расплывчатые тени внимательно следят за каждым движением на сцене, и взгляды многочисленных, сверкающих золотыми огнями глаз прожигают кожу сквозь одежду, как бы требуя от актеров отыгрывать свои роли быстрее, дабы приблизиться к долгожданной кульминации. Сайхара нервно сглотнул и, зажмурив в страхе глаза, шагнул ей навстречу, все еще не понимая смысла происходящего.That was then, but then it's true…
Это всего лишь сон, очередной кошмар с фигурирующим в нем прошлым — с человеком, в смерти которого он бесконечно виноват, и от этой черной вины Сайхара никогда не сможет отмыться, даже пальцы стирая в кровь об собственную кожу в попытке стереть с нее эту сажу. Память наглым образом пытается утопить своего хозяина в отчаянии с головой, и получается у нее это с несомненным успехом — ослабевшая душа не может противиться напору жестокой, всепоглощающей совести, и вынырнуть из проклятого видения никак не получится, пока подсознание само не захочет выбросить детектива в реальность. Но и там он себя ничуть лучше не чувствовал — лишь только ярче и яснее ощущал он пожирающее заживо одиночество: безумно остро, до режущей боли в груди ему не хватало ее, и каждую наполненную болью ночь он возвращался к ней во снах. И вновь он видел там ее улыбку — самую настоящую, живую — и вновь она тянула к нему руки, чтобы заключить его в спасительные объятия. Но, как только Шуичи делает шаг навстречу, на ее шее смыкается с противным до дрожи лязганьем железный ошейник — и она улетает во тьму, куда-то под потолок. И вытянутая отчаянно вверх рука детектива не способна никак ей помочь и удержать на земле. Каждый раз Сайхара просыпался в холодном поту, с глухим вскриком вскакивая на кровати. Но именно этот сон начался по-другому, именно сейчас он чувствует себя так, как будто это — не подлая ловушка больного разума, а самая что ни на есть реальность. Нет, он не верил происходящему ни грамма; даже мысли и не возникало ни о его возможной правдивости, ни о том, что перед ним она — абсолютно живая и прекрасная настолько, что дыхание замирает в груди от восторга. Нет, не верит; и не хочет прекращать этот таинственный мираж — была б его воля, он бы остался навечно здесь, если рядом будет она, плывущая сейчас к нему по лакированной глади широкой сцены, где скользили цветастыми пятнами огни, направленные, безусловно, только на них двоих. Шуичи открывает глаза и вытягивает руку вперед, приглашая её на танец, тем самым принимая правила негласной игры; девушка с мягкой улыбкой вкладывает изящно свою руку в его ладонь. Шуичи, ясно почувствовав кожей шелковую ткань перчатки, делает резкий, даже немного грубоватый рывок на себя, и уже через секунду они кружатся стремительно по сцене; сердце взметнулось, чуть ли не выпрыгнув из груди, дрожащими пальцами он сжимает ее талию, другой же рукой крепко держит ее ладонь. Взгляды невидимой публики россыпью сапфиров засияли из темноты зала. Зрители довольны наблюдаемым зрелищем и намерены подстегнуть актеров на продолжение — прозвучавшие бурные овации послужили этому мотивацией.I'm in love with a fairytale, Even though it hurts…
Музыка достигает своего пика, заполняя собой все огромное помещение, но Шуичи не слышит ничего, кроме собственного сердцебиения; перед ним — целая сказка, и он полностью теряется в нахлынувших цунами ощущениях. В глубине зрачков пылает пожар, тело напряжено до предела, отточенными движениями он полностью растворяется в танце и сияющих аметистами глазах напротив. Она улыбается беспечно-ярко, как в последнюю их встречу, и ни слова не говорит. Да и не нужно было— ее движения говорят сами за себя, и чуть подрагивающие пальцы, огнем обжигающие сквозь ткань перчаток, выдают ее чувства, сходные с ощущениями детектива. Как будто она реально живая — и от этого еще больнее, и эта боль выливается в немного резкие для чувственного танца рывки. Она все еще улыбается — ярко, проникновенно, сочувственно, будто все понимая; Шуичи лишь крепче сжимает руки, не в силах как-то иначе выразить всю свою пылающую до сих пор преданность и сожаление, диким зверем мечущееся в груди.'Cause I don't care if I lose my mind, I'm already cursed…
Шуичи падает в пропасть, наполненную доверху непроглядной мглой, и хватается за подвернувшийся под руку спасительный сучок — на деле же обхватывает крепче талию девушки. От серии быстрых поворотов все вокруг слилось в бесконечный поток сверкающих линий; даже музыка, едва слышимая до этого, смазалась и стала практически неразборчивой, как и слова певца. Все это — до одури реальная фантасмагория, его личное проклятие и счастье, радость и печаль с глазами цвета прекраснейших чароитов, смотрящими на него сейчас с ласковой грустью. Нежное платье взметалось вверх, трепетало от головокружительных телемарков, чтобы затем снова заструиться шелковым водопадом по ее бедрам. Шуичи окончательно забылся, растворясь полностью в отточенных изящных движениях девушки, в собственной боли и эйфории.…No one else could make me sadder, But no one else could lift me high above…
Перед глазами проносится бесконечной каруселью абсолютно все: от их первой встречи до разлуки; все моменты в мельчайших подробностях пролетают перед ним и уносятся так же незаметно — птицами улетают в небо, оставляя после себя лишь звенящую пустоту. Сейчас хотелось унестись вслед за ними от необычайной легкости, завладевшей телом; унестись вместе с ней, куда-то далеко, где абсолютно никто не сможет их достать. И это казалось Шуичи таким реальным, таким приближенным, будто бы это не было панацеей и так задумано изначально — именно поэтому у него в руках оказалось то злосчастное приглашение. Но, по каким-то причинам, они до сих на бренной земле остаются и, на радость невидимой публике, подводят к завершению свое представление. Поворот, затем еще и еще — движения стали почти автоматизированными, но ощущения от танца тусклее не стали, только ярче и яснее ощущалась эйфория, подавившая собой все остальное, кроме светлого образа перед глазами.I don't know what I was doing, When suddenly, we fell apart…
Она погибла. И казнь ее невнятными обрывками сплывала в памяти, но растворялась и так же улетала вслед за остальными воспоминаниями, не вызывая прежней острой боли; казалась такой же нереальной, как и все происходящее сейчас когда-то, но теперь «поддельное» воспоминание оказалось успешно удалено, уступив место для нового: для развевающихся в танце пшеничных волос, аметистовых глаз и тепла рук, согревающего его собственные через шелковую ткань перчаток; и это тепло проникает в замерзшую душу, пробуждая давно забытые, трепетные чувства, воспылавшие сейчас с новой силой.Nowadays, I cannot find her, But when I do, we'll get a brand new start…
Его прошлое — просто игра, проверка на прочность, подстроенное испытание; его настоящее — награда за все страдания и восполнение главной потери; он обрел ее вновь, и в то же время завершил погоню за самим собой. И нашел их обоих совершающими заключительный телемарк на широкой сцене под бурные аплодисменты все еще наблюдающей публики.I'm in love with a fairytale, Even though it hurts. 'Cause I don't care if I lose my mind, I'm already cursed…
Последние аккорды, такое четкое, ясно слышимое пение скрипок, гром уже постепенно затухающего оркестра, последний поворот и блеск слез, навернувшихся на чароитовые глаза, в глубине которых синим пламенем горела неподдельная грусть. Тепло ускользает из-под крепко сжатых пальцев. Видение безжалостно растворяется. Шуичи задыхается и хватается отчаянно за воздух, но изображение сквозь пальцы утекает и уносится вверх.She's a fairytale, yeah… Even though it hurts… 'Cause I don't care if I lose my mind… I'm already cursed…
Шуичи делает шаг вперед и падает раненной птицей на голую землю. Его настоящее — финальное испытание, сломавшее его окончательно. Освободившее его от старых мук, но добавившее новые, непосильные, неподъемные. Его вознесли высоко вверх и безжалостно бросили о землю, и его разбитую хрустальную фигурку уже не собрать, заново не склеить, как и чертово приглашение, обрывками бесполезной бумаги разлетевшееся по округе. Только обрывки — свободны, а хрустальная крошка уже никуда не взлетит. Даже после смерти он не станет свободным, как и тени, бродившие в этих проклятых местах и оплакивающие своего разбитого товарища. Нелегко далось выжившим, не сладко и далеко не просто. Он рыдал, бессильно вцепившись в землю руками, будто это могло бы хоть как-то облегчить его существование. Хрустальные слезы Каэде пролились косым ливнем над ним, и стекающие вниз по лицу Шуичи струи влаги уносили всю его боль, пропитывая многострадальную землю. Он поднимает глаза вверх и улыбается — сломленно и криво, но так ярко, как никогда до этого.