Весенний ветер

Митчелл не понимал Леголаса. Леголас был другим. Он был весенним ветром в бескрайнем поле. Тихим птичьим пением в чаще. Ускользающим запахом свежескошенной травы. Не принадлежащим ни этому городу, ни этой эпохе. Ни ему. Бессмертный эльф, будто при жизни вырезанный в мраморе. С идеальным лицом, на котором на века застыла печаль. Как великолепные статуи, что вампир однажды видел в музее. Только целый внешне. Абсолютно идеальный. Памятник сказаниям, которые давно ушли в века. Сияющий камень в струящихся одеждах. Митчелл не знал, как к нему подступиться. Не знал даже, стоит ли нарушать его одинокое страдание своей незначительной персоной. Оставлять следы от своей тени на его светлом образе, сотканном из лунного света. Как говорить с эльфом, который то тянулся к нему, то отступал как от огня, глядя так, будто он умирал перед ним тысячами смертей? Парень не знал, но раз за разом пытался, готовый потратить столько попыток, сколько нужно, чтобы услышать чужой тихий и размеренно спокойный голос в ответ. Тонуть в этом мягком шелесте листвы под летним дождём. Леголас называл его другим именем и Митчелл даже не мог сказать, из какой Эпохи оно было. Но он точно мог сказать, что с ним как-то связана эта меланхоличная и тянущая грусть, что не просто пронизывала существо эльфа, а будто была его стержнем. А потому позволял. И считал, что не в праве даже спросить об этом имени. О том, кем был тот человек. И человек ли. Это случалось редко. Намного реже, чем эльф заговаривал с ним. Но каждый раз он будто убеждался, что готов стать для эльфа этим загадочным «Кили», если он попросит. Но Леголас не просил. Леголас вообще ничего не просил. И, кажется, только хотел отвадить его от себя своими словами или, многим чаще, молчанием. Но каждый раз позволял подсесть к нему в парке, заполняя его тишину потоками бессмысленных монологов, что без остановки лились из нервничающего вампира. Каждый раз садился в его машину, когда Митчелл предлагал подвезти его. И каждый раз выходил на окраине леса, не позволяя даже пешком проводить дальше. А Митчеллу казалось, что эльф просто растворяется среди стволов. Исчезает, будто не было его никогда. Будто вампир сам его придумал и спроси он у кого, то окажется, что проводил эти часы сам с собой. Но он уверен, что не мог бы придумать такого идеального не-человека. Не смог бы придумать такой улыбки. Пусть и видел её на губах Леголаса лишь пару раз. Потому что придумай он его, то обязательно бы услышал его смех. Но это лишь делало её ценней. Заставляло лишь сильней желать увидеть вновь. Как новая зависимость. Которой Митчелл был готов отдать всего себя и даже больше, будь это у него. Потому что свою вечность он уже отдал. Кажется, ещё в тот момент, как увидел эльфа впервые. Отдал на алтарь их нечастых встреч и своей безответной любви, которую ему позволяли. Но которую, он откуда-то был абсолютно уверен, никогда не смогли бы разделить.