***
Апрель Саша проживает нормально. Участвует в чём-то, шутит, не сдерживая поток мыслей. Эмоции показывает усиленно, театрально, чтоб не разглядели настоящее. Костю избегает. Сложно находиться в общей компании, перемещаться от проекта к проекту, которые связаны между собой слишком тесно, и не попасться. Но Малой всегда был юрким. За весь апрель — пара встреч в толпе, когда Саша только здоровается, говорит намеренно с другими, не смотрит прямо, и один раз — лицом к лицу, с неловким, киношным столкновением в коридоре, потому что Саша всегда несётся, как заяц на батарейках из старой рекламы, а Костя очки протирает в своей любимой манере делать это везде и всегда. А без очков он не такой внимательный. Понимает, что перед ним Саша, когда хватает за плечи, чтоб не уронить и не упасть самому. Цепляет на нос свои диоптрии. А Малой не успевает перестроиться за эти секунды — смотрит испуганным тем же зайцем, не моргает. Костина крепкая рука — всё ещё на предплечье, пальцы ожоги оставляют, и взгляд постепенно горячеет — снова до фантомных волдырей. И щёки у Саши окрашивает в розовый — будто температура и впрямь повысилась. Вечность, кажется, они стоят так, пока кто-то не проходит мимо, унося флёр панической романтики, и Саша, тут же выныривая из чужих рук, сбегает.***
Весь апрель Саша живёт нормально. А потом в чате с неромантическим названием «СУК» появляется дата съёмок нового выпуска. Малой обязателен, конечно же. Куда без Малого. Он дрожащими пальцами открывает календарь, считает — четыре дня. Четыре дня, чтобы подготовиться и суметь высидеть несколько часов, не сгорев под чужими диоптриями. Начало мая Саша всегда любил. Как там у Тютчева: когда весенний первый гром… Ну, это пиздёж на самом деле — гроза уже в апреле была. И Малой тогда вдохнул полной грудью впервые за долгое время. Пропустил через себя сначала духоту и тяжесть города, чувствуя: природа его понимает. А потом, когда грохнуло, полило, — свободу. Но майскую грозу он всё равно ждёт, чтоб по канону было. Май — это вообще хорошо. Это начало чего-то нового, новых проектов, идей. Это вдохновение, вера в себя. Это любовь. Саша всегда влюблялся, когда наступало тепло. Хочется верить, что в этом году будет так же. Наступит хорошее время вот-вот. Но пока наступает только день съёмок «Самого умного комика». И Саша не чувствует ни вдохновения, ни веры в себя. Он много думал, но так и не понял, чего боится. Костя же не монстр какой — он хороший, хотя и жёстко делает на нём шоу каждый выпуск. Малой не против — из их экранных отношений с самого начала получился мем. Но в жизни Пушкин совсем другой. Он бы не стал издеваться, нет. Только не Костя. Не стал бы?.. Перед началом все, как обычно, болтают, смеются, создают атмосферу. Ведущего пока нет. Саша нервничает всё больше, говорит всё быстрее, отрывистее. А ведь ещё даже не начали снимать. Потрясающие будут эти несколько часов. Но когда приходит, наконец, Пушкин, Саша вмиг стихает, потому что тот, кажется, не в настроении. Видит это только Малой. Видит и боится. Костя начинает игру более резко, матерится чуть больше, чем всегда, и игроков сильнее кошмарит… Хотя, становится ясно спустя пару вопросов, только Сашу. Котельникова получает от ведущего баллы за красивые глазки, но это неудивительно, это всегда было. Пушкин очень нежен с женским полом. Но сегодня он лоялен буквально ко всем, кроме Саши. Минус четырнадцать оказалось у него к середине игры, и это, наверное, рекорд за все выпуски. Пушкинское «минус балл» звучит всё резче с каждым Сашиным ответом. Зрителям смешно. Малой на радость им театрально психует, теряет баллы за шум — да вообще за любой чих, если честно, — хотя под прожигающим взглядом спотыкается на своих возмущениях. И так по кругу. В потоке бреда за всё шоу Саше чудом удаётся попасть в пару верных ответов, но он всё равно оказывается в самом низу. И это повод для сотой пассивно-агрессивной шутки от ведущего. Саша принимает это, снова реагирует так, чтобы было смешно и забавно, — ему ли не знать, как это делается. Но с каждым попусканием от Кости внутри всё туже натягивается пружина. Малой не знает, что это, но уверен: надо сдержать её хотя бы до конца съёмок. Потому что ну как это? А как же май? Вдохновение? Гармония? Что ещё за пружины какие-то эмоциональные? Саша дожидается финальной композиции и снова бежит. На этот раз не совсем удачно. В помещении, где лежат все их вещи, — гримёрка, если угодно; хотя по сути каморка с вешалкой и диваном — слишком много людей. Для Саши никогда не была проблемой толпа, но сегодня почему-то трясёт. Он знает, что просто схватить ветровку и рюкзак не получится, что придётся болтать, кто-то захочет фото, а Малой разве отказывается от общения, от фото? Нет, это же Саша, он за любой кипиш, всегда среди людей, неугомонный, активный. Саша активно пытается не задохнуться, когда бежит в другую сторону от толпы. Лестница выводит на открытый балкон, забитый окурками, но — слава богу — не людьми. Саша бежит вплоть до перил, которые врезаются в живот и бёдра, чуть отрезвляя болью. Отрывисто выдыхает-вдыхает. Душно. Плохо дышится. Саша поднимает глаза от своих ладоней, вцепившихся в ржавый металл. Улица укоризненно смотрит в ответ чернеющим небом. Тишина пустыря под балконом давит сильнее, уши закладывает. Саша ждёт. Ждёт, но всё равно вздрагивает, когда грохает на весь район и всю Сашину и так забитую душу. Чувствует на лице мокрое — неужели дождь, тот самый, канонный, майский? Вздрагивает ещё раз, когда понимает, что нет, не дождь, а слёзы. Какие ещё слёзы, откуда? Мысли путаются сильнее с каждым судорожным вздохом. Вытирает лицо — руки все в ржавчине. Не способен думать, просто плачет вместо весны. Когда природа соизволила присоединиться, Малой чувствует, как его дёргают назад, за футболку утягивают. Только первые капли с неба успевают задеть его голову прежде, чем Саша оказывается в темноте лестницы и — горячих руках. Сразу понимает, как продрог на улице, а до этого всё равно было. Его обнимают со спины, прижимаются, тоже дышат, как он, часто, неровно. Ладони жгут сквозь футболку, крепко давят, но осторожно. Будто держат хрупкое, важное. Почему-то вовсе не успокаивает. Саша дальше плачет, отпускает всё на волю судьбы, разумно полагая, что когда-нибудь слёзы-то кончатся. Кончились. Ливень, слышно, ещё нет. — Прости, — шепчут ему в волосы. Всё ещё держат. Саша молчит, потихоньку восстанавливает дыхание. Греется о чужое тело. — За что? — хрипло спрашивает, наконец. Глупый вопрос. Оба знают, за что. Но Костя всё равно отвечает шёпотом: — Довёл тебя, — вздыхает, — надо было поговорить, но я… обижался, что ты меня избегаешь. Малой подбирается весь и неуклюже поворачивается в чужих руках. Ему позволяют, но не выпускают из горячего обруча, точно боятся, что снова сорвётся. — Обижался? В темноте не видно ничего, но Саша чувствует, как Пушкин чуть отворачивается, слышит тихое цоканье и знает, что это он так смущается. Наверняка покраснел. Ничего более оригинального не придумав, Малой кладёт уже немного согретые пальцы на чужую щёку — горячо! Саша смеётся. — Ты чего? — недоумённо спрашивает Костя. То ли про касание, то ли про смех. — Да не всё ж тебе меня прожигать. Пушкин ответа не понял, но переспрашивать не стал. А Саша руку не убирает, трогает тёплую кожу. Нравится. Внезапно думает: как она губами будет ощущаться? Собственно, Саша никогда не думает долго, всегда делает. И сейчас — бесцеремонно мажет сухими солёными губами по мягкой щеке. Костя в ответ обдаёт его скулу резким выдохом. Теряется, но не отталкивает, нет. Всё ещё держит — даже крепче будто. Малой чувствует себя опустошённым после всего, но улыбается. Наполняется заново. Май — это хорошо. Проекты, творчество, жизнь. Саша точно влюбится в этом мае.