горе быть синестетом

Её голос бледно-жёлтый — а он просто обожает жёлтый. И он редкий, редкий чертовски: Твелв не соврал, когда сказал, что ему почти никогда прежде не встречались люди с подобным голосом. Ключевое слово, правда, — "почти". Хорошо, пожалуй, что Лиза тогда не стала расспрашивать о других. Хорошо: Твелв не был готов этим делиться. Твелв не был готов делиться тем, как в их чёртовом недоприюте, ещё будучи совсем ребёнком, повстречал девочку с самым солнечно-жёлтым голосом, что ему довелось за свою недолгую жизнь увидеть. Она и сама была будто бы маленьким солнышком — причём самым настоящим для него, в отличие от того, что шаталось по небосклону: за колючей проволокой его почти что не было видно. Но она ушла. Ушла, как и все, кроме них троих. Ушла быстро, рано, стоило только ему привязаться. Было больно, очень больно: он был совсем ребёнком. Она была совсем ребёнком. И весь его мир с её уходом посерел, поблёк, потерял краски. Причём — горе быть синестетом — в самом прямом смысле: без солнечно-жёлтого рядом чужие голоса стали казаться холоднее. И — это, конечно, всего лишь иллюзия восприятия, но — даже такой родной бархатно-синий голос Найна стал ему казаться почти что стальным. Твелв тогда возненавидел это жуткое-жуткое место во сто крат больше прежнего. Он был совсем ребёнком — и всё равно дал себе слово свести с этим местом свои счёты, лишь только чуточку позврослеет. И он сделал это. Они сделали: сбежали, а после начали вести с правительством свою игру. Но Твелв её не забыл, конечно. Никогда не забывал. И он бы соврал, сказав, что не искал на неё похожих. Но всё тщетно — было, пока он не встретил Лизу. Своим голосом — бледно-жёлтым, совсем не солнечным — но даже так это лучше, чем ничего, да и когда, если не сейчас, им ведь осталось немного — она его и привлекла. Он обещал не привязываться — себе и Найну. Найн не верил, конечно. Найн молча закатывал глаза, Найн видел его насквозь. Найн был прав — как всегда. И хотя сперва Твелв общался с Лизой, ведомый лишь сентиментальностью да любопытством, он привязался к ней, как в тот, самый первый раз. И — пусть глупо, но — со временем он стал её про себя звать солнышком. И он чуть было не потерял его во второй раз — сперва на борту самолёта, а после — на чёртовом колесе. Закономерность наводит на определённые мысли. Он, кажется, проклят или типа того. Зря он вообще подошёл к Лизе в тот самый первый раз — так он думает. И уж точно зря продолжил общение. Зря. Очень зря. Вот только для Лизы всё — неожиданно — в итоге заканчивается сравнительно хорошо. Зато для них с Найном — закономерно — просто заканчивается. За несколько мгновений беззаботности приходится платить выстрелом с спину — но ты не жалуйся, Твелв, знал ведь, на что шёл. И на последнем выдохе её недокрик на его сетчатке отпечатывается жёлтыми искрами. Эта застывшая в бесконечности доля секунды — лучшее, на что он мог в конечном итоге рассчитывать. Твелв ведь обожает жёлтый.