12th September

Последний раз я слышал капли дождя, стукающие по карнизу, двенадцатого сентября. Погода тогда была слишком жаркая для наступившей осени. Казалось, выйди на улицу и задохнись, даже стена прозрачного ливня не прибъëт весь обжигающий зной к земле. Двенадцатого сентября, колотящий монотонный звук за окном пугал меня больше, чем что-либо существующее на этом свете. Серый пейзаж и в ужасе от проказ стихии качающиеся деревья, которые вот-вот готовы были с корнями оторваться от земли, мгновенно поселили у меня внутри страшные, даже гнетущие мысли о том, что что-то определëнно не так. Но это нельзя было назвать грустью или печалью, скорее чëрное полотно вместо понимания происходящего. Ещё минуту, и меня накроет им полностью. Я много думал в тот день. Много курил. Я стряхивал пепел прямо на ковëр. Пепельницы рядом не было, или мне было просто плевать на то, что еë не оказалось под боком. С открытой на проветривание форточки тоненькой змейкой стекла вода, заливая мне весь подоконник грязными лужицами. Двенадцатого сентября я всячески пытался отогнать от себя мысли, что он спит не только со мной. Не надо тогда было брать его телефон. Я не виню Хосока, я виню во всëм свою любопытность. Он принял душ и ушëл из квартиры, оставив свой телефон рядом со мной на кухне. Мне думалось, что этот кусок пластика смотрит на меня со столешницы и злорадствует. Он-то в отличии от меня всë знал. После осознания увиденного мной, я крепко и уверенно внушал себе, что это всего лишь моя паранойя, мало ли что могло значить то: "Жду не дождусь когда ты приедешь, эта неделя была невыносима без тебя. Люблю." У меня не было ни смелости, ни желания открывать весь диалог с неизвестным. Тело тогда как-будто остолбенело. Всë что я мог, это минуту пялиться в уже потухший экран и опять пойти курить. Я пытался максимально очистить голову от разных мыслей, и в итоге она опустела окончательно. Как только это случилось, я испугался. Оказалось что я просидел тогда на кухне до самой ночи. Хосок пришëл далеко заполночь, как обычно поцеловал меня около губ, погладил по волосам и позвал спать. Все его прикосновения, от которых раньше я испытывал настоящие восторг и удовольствие, вдруг показались мне неосязаемыми, будто только что ко мне прикоснулся самый настоящий призрак. Даже не смотря на жаркий сентябрь и обнимающего меня со спины Хосока, в нашей кровати было холодно. Я чувствовал как дрожу в прямом смысле и мне захотелось накинуть на нас пуховое одеяло, которое летом мы всегда отталкивали ногами вниз. Той ночью я не спал. Слушал как Хосок размеренно дышит мне в ухо и смотрел на дверь нашей спальни. Мне представилась картина, как Хосок последний раз открывает еë, шагает за порог и после этого в постели я уже один, кажется, навсегда. На утро мы поссорились. Он увидел пепел на полу кухни и долго меня отчитывал. Иногда я жалею, что не могу промолчать. Ссора закончилась громко, уже не помню что я ему тогда наговорил, но после моих слов он ушëл. Даже не умылся и не переоделся после сна, просто накинул куртку, взял ключи от машины и снова оставил меня одного. Раньше я, наверное, не придал бы этому никакого значения, но тогда мне казалось, что он ищет любые поводы порвать со мной. Мне не хотелось думать куда или к кому он пошëл, но я надеялся, что он вернëтся. Я собрал весь пепел, пропылесосил ковëр и снова принялся ждать его, не отнимая от рта сигарету. В голове опять пусто. Я просто разглядывал через окно машины, носящиеся туда сюда по мосту напротив нашего дома, и всë ждал пока в двери повернëтся ключ, но мне казалось, что никаких звуков я больше различить не могу. Белый шум в голове настолько заполнил всë моë сознание, что отзывался пульсирующей болью в висках. Он всë нагнетал и нагнетал, в какой-то момент я думал что моя голова ещё секунду, и расколется на маленькие-маленькие крупицы. Они разлетятся по всей кухне, закатываясь под столешницу, застревая в ковре, и Хосок, когда вернëтся, снова будет долго и громко ругаться за беспорядок, и, наверное даже не заметит, что на моих плечах больше нет головы. Даже странно, раньше я и думать не мог о том, чтобы подозревать его в чем-то, но вспоминая все те разы, когда он пропадал на целый день и возвращался глубоко ночью, прикрываясь якобы работой сверхурочно, в голову яркой молний шарахало осознание того, что это была далеко не работа. Я отпирался от этих мыслей, игнорировал их, но противиться страшной реальности оказалось для меня непосильной задачей. Со вчерашнего дня я только сейчас почувствовал как больно внутри. Было ощущение, словно по сердцу резанули большим и острющим ножëм. Мне могло показаться, но я ощущал и осознавал каждый миллиметр этой глубокой раны, чувствовал как она кровоточит. Эта раздирающая боль не оставляла меня ни на секунду, и, я не знаю точно, но мне думалось, что именно так ощущается предсмертная агония. Но даже не смотря на это, во мне теплилась надежда, что сейчас Хосок откроет дверь и переубедит меня в моих догадках, докажет, что я у него один и всë это мне просто померещилось, как маленьким детям мерещатся страшные монстры, во мраке длинного коридора. Я вспомнил о дорогущем коньяке, который стоял на верхней полке над холодильником и был припасëн на чёрный день, и во мне вдруг появилась потребность осушить его до дна. Одна рюмка. Вторая. Пятая. В шестую я не попал, пролил мимо прямо на стол и быстро принялся вытирать коньяк краем футболки. Хотя перед глазами всë плыло и руки не совсем меня слушались, я чувствовал что никак не могу опьянеть. Снова сигарета во рту. Снова рядом нет пепельницы. Снова я стряхиваю всë на пол. Теперь мне точно наплевать. Вероятная ссора уже не кажется такой глобальной проблемой. За окном уже темно, и, как и ожидалось, я не услышал как пришëл Хосок. Его двоящаяся фигура просто возникла передо мной и сейчас стояла и тыкала пальцем в опустошëнную наполовину бутылку того самого дорогого коньяка. Хосок говорил что-то, но я не мог выцепить ни слова. Его голос слился с белым шумом в моей голове. — Хосок, скажи мне, что это всë неправда, и я поклянусь на коленях, что никогда больше не буду делать того, что тебе не нравится. Я прервал его, и мой собственный голос показался мне до жути обречëнным, от чего я кажется даже полностью отрезвел. — О чëм это ты? — Он не выглядел обеспокоенным, скорее раздажëнным моей просьбой. — Умоляю, не заставляй мне произносить это вслух, — Мне показалось, что я провыл это. — Просто подойди, обними меня, и скажи что всë не так, как я думаю. Долгая пауза заставила все органы внутри меня перевернуться. Я хотел, чтобы Хосок подлетел ко мне и начал утешать, и одновременно с этим мне хотелось, чтобы он ушëл прочь и навсегда оставил меня без ответа. Минут проведëнных в тишине становилось всë больше, и я никак не мог определиться, лучше мне от этого или наоборот. Меня кидало из стороны в сторону, я чувствовал себя размазанным по асфальту. Вспомнился вчерашний ливень, и мне подумалось что на асфальте сейчас прохладно и хорошо. Не знаю почему, но думать мне в этот момент хотелось только о тех стучащих по алюминиевому карнизу каплях, никак не о том, что происходит сейчас. — Так.. ты всë знаешь. И как давно? Я поджëг очередную сигарету, медленно затянулся и выдохнул дым в потолок. Я не спешил отвечать, просто наблюдал как Хосок опустился на стул рядом со мной, взял мою рюмку и, наполнив еë коньяком до краëв, опрокинул в себя. Удивительно, но он выглядел даже более разбито и подавленно чем я. Наверное неприятно, когда твой обман раскрыт. — Вчера увидел смс на твоëм телефоне. — наконец ответил я и сделал новую затяжку. — А ты как давно? — Тебе хочется это знать? Я думал ты спросишь о причинах или хотя бы кто он. Хосок мягко отнял у меня сигарету и одним разом докурил еë до конца, так же сбрасывая пепел на пол и туша окурок о не до конца вытертый мной коньяк. Видимо нам обоим уже плевать. — Нет, не спрошу. Мне интересно только сколько времени ты меня обманывал. Это единственное что я хочу знать, перед тем как мы навсегда расстанемся. — Это конец? — А ты ожидал чего-то другого, Хосок? — я смягчил его имя в силу привычки, — Не будь таким наивным ребëнком. Ты хотел чтобы я никогда не узнал об этом? Знаешь, я бы тоже этого хотел. Хотел бы вечно думать, что ты любишь меня, и хотел бы любить тебя точно такую же вечность, но видимо, не судьба. Так что полагаю да, это конец. Можешь считать это смешным, но у меня всë же есть гордость. На следующие утро Хосок встал рано и начал собирать свои вещи. Я снова не спал и через стенку слушал, как он шебуршит сумкой. Лежать на нашей общей кровати одному, с осознанием того, что так теперь будет всегда, было странно, и я не уверен, что когда-нибудь привыкну засыпать без Хосока. Я вышел только проводить его, забрать ключ и закрыть за ним дверь. Хосок долго завязывал шнурки на кроссовках, как будто ждал, что я скажу ему не уходить. Но пустота внутри запрещала мне ему припятствовать, а сам я, признаюсь честно, хотел этого. Он подошëл ко мне вплотную. Стоя к Хосоку лицом к лицу, я не смог найти в себе сил оттолкнуть его. — Прости меня, Юнги. Его горячее дыхание от шëпота опалило мне лицо, и это чувствовалось как настоящая пощëчина. — Не знаю, смогу ли. Я посмотрел ему в глаза и мне показалось, что в них плескалось сожаление. Но я уже всë решил. — Мне пора. — Да, тебе пора. Дверь за Хосоком захлопнулась, и с глаза у меня тут же упала слеза. Она разбилась о порог, напоминая мне о том самом ливне позавчера. Не думаю, что мне удастся забыть тот сильный дождь, стучащий мне в окна двенадцатого сентября.