Бабочка над заливом

Этой ночью мне снова снится бабочка, летящая над водой, и я понимаю: что-то случится. Когда мне снится этот сон что-то всегда случается. Я просыпаюсь с ощущением тревожной легкости полета и предчувствием чего-то неотвратимого. Так бывало уже не раз. Когда я наконец решил уволиться с должности иллюстратора издательства SF Book, чтобы открыть собственную арт-мастерскую. Когда внезапный пожар в выставочном павильоне уничтожил почти все мои картины накануне открытия. Так было и месяц назад, когда появился Яго, а потом предсказуемо исчез из моей жизни, оставив только свой портрет на мольберте в студии. Но если бы я только знал, чем для меня станет встреча с ним, то наверное сделал бы все, чтобы этого не случилось. Потому что вот уже несколько недель я просто схожу с ума. Когда-то давно я смотрел фильм про парня, который научился, перечитывая свои дневники, изменять события в прошлом. Только вместе с прошлым менялось и его будущее, подчиняясь тому, что теория хаоса называет эффектом бабочки. Согласно ей даже такая мелочь, как взмах легкого крылышка, может, в конце концов, стать причиной тайфуна на другом конце света. Наверное, я предпочел бы тайфун. Пусть меня накрыло бы им, смело, уничтожило на месте, но по крайней мере это было бы быстро. Ведь то, что происходит со мной после Яго, подобно затяжной лихорадке. В который раз за последние дни я спрашиваю себя: а что, если бы я мог так же, как тот парень из фильма, вернуться на месяц назад, то изменил бы я что-то в прошлом? Не знаю. Но если да, то, пожалуй, начать бы стоило с того телефонного звонка, когда Тони предложил мне подзаработать. *** Тони бесцеремонно будит меня в несусветную рань, когда клочья летнего тумана еще висят над близкой водой за высокими балконными окнами, грозя не рассеяться даже к полудню, и орет по обыкновению в трубку: — Эй, Мик, все еще малюешь свои закаты над волнами и ждешь богатых идиотов, которые отвалят за них кучу денег? — А ты все еще впариваешь этим богатым идиотам недвижимость с видом на залив? — огрызаюсь я, рассерженный ранним пробуждением. — Один-один! — хохочет Тони и переходит к делу. — Похоже у меня тут клиент по твою душу. Один тип из Вегаса, смахивает на игорного магната — набит деньгами что индейка яблоками — пробудет несколько дней, хочет купить дом в Бэй Эриа. Так вот, с ним прилетел сладкий мальчик, наверняка его любовник, который отчаянно скучает. Ну и слово за слово — знаешь как это бывает? — выяснилось, что этот парень видел твои работы и у него буквально на них стоит. Я намекнул, что знаю тебя лично, а он заявил своему папочке, что хочет сувенир на память о Городе Туманов. Только, Мик, он не хочет пейзаж. Он хочет портрет. Ты понимаешь? — После пожара мало что уцелело, ты же знаешь, — пожимаю плечами я. — Разве что из старых набросков попробую кое-что найти. — Нет, ты не понял, Мик. Он хочет, чтобы ты рисовал с натуры. И вот тут я мог бы сослаться на занятость и отказаться, тем более, что портреты я не рисую с того самого пожара в павильоне, когда погибла целая коллекция моих работ, и я еще не оправился от их потери. Да, я мог бы отказаться, и тогда точно не встретил бы Яго. Но Тони умеет быть очень убедительным, когда ему это нужно. Так выходит и в этот раз. Он просто озвучивает сумму, и я изумленно присвистываю. — Сколько портретов хочет этот твой Рокфеллер-из-Вегаса за такие деньги? Целую картинную галерею? — Только один. Своего любовника. А кстати, знаешь, кто он? Фотограф агентства Las Models, Яго Навас. Слышал наверное? На меня это не производит впечатления: одно название фотограф, а так-то очередная сладкая соска богатого старика. Не переношу таких. — Тони, ты же знаешь, что я этого не люблю: капризные манерные мальчики и их престарелые “сахарные папочки” не лучшие клиенты. Я предпочитаю работать с теми моделями, которых выбираю сам. — Мик, ты плохо расслышал сколько он платит? Не у тебя ли проблемы с оплатой студии? Или дома в Марина Дистрикт резко упали в цене и банк скостил тебе кредит? Тони, черт бы его побрал, как всегда прав. Я ничего не продаю вот уже несколько месяцев. Пейзажи, даже такие удачные, как выходят у меня, не отрывают с руками, а сбережения неумолимо подходят к своему логическому концу. Может, и правда пора бы уже вернуться к натуре другого характера? Ведь Мик Соммерс все еще на слуху в определенных кругах и знаменит именно этим: гомоэротическими портретами в уникальном стиле. Конечно, местный бомонд таким не удивить — в неофициальной гей-столице мира немало художников, которые подобные работы делают очень даже неплохо. Но у меня есть одна фишка, которая идет нарасхват. И стоит эта фишка недешево. А деньги мне сейчас нужны как никогда. Я вздыхаю и сдаюсь. — Чего конкретно он хочет? — А чего они все хотят, Мик? Конечно секса, — рокочет в трубку Тони. — Много секса в красках, но в этот раз без полной обнаженки. Не совсем то, что ты делаешь обычно, но там благодатная почва, поверь мне. Мальчик — закачаешься. Его даже раздевать не обязательно, чтобы кончить. — Ну раздеться ему придется все равно. Ты ведь знаешь, как я работаю. А твой клиент, кстати, в курсе? — Ради искусства он и сам согласен раздеться, не исключено, что и отдаться. — Вот этого не надо. Будет достаточно гонорара в срок, — хмыкаю я. — Сброшу тебе контракт по электронке, и если твой сахарный магнат его подпишет, то завтра после двух привози его мальчика. Не забудь: с пунктом о действиях сексуального характера они должны ознакомиться оба. И подписать. Мне не нужны проблемы. Кладу трубку и задумываюсь. Снова вернуться к эротическим портретам? Ну почему бы и нет, ведь это всегда получалось у меня отлично. В первый раз это случилось ненамеренно. Тогда я, устав от классических пейзажей и скучных натюрмортов, экспериментировал с тем, что мне всегда нравилось рисовать — мужским телом. Так вышло, что парень, который согласился позировать мне за весьма скромное вознаграждение, телом обладал шикарным, но никак не мог изобразить на лице то, о чем я его просил. Мне нужна была томная поволока в глазах, чуть приоткрытые влажно блестящие губы, взгляд, которым смотрят на любовника, только что побывавшего внутри. Но он смотрел жарко, черные мексиканские глаза его горели неудовлетворенным желанием. Он то и дело облизывал полные губы, сбивая мне весь рабочий настрой. Тогда я подвел его к зеркалу и дал ему то, чего он хотел. А пока трахал его, глубоко, останавливаясь после каждого толчка, чтобы поймать расфокусированный взгляд из-под полуприкрытых век, заставлял его смотреть на собственное зеркальное отражение, в котором на его лице проступало под горячей испариной то самое выражение, которого я добивался. Я оставил его, хватающего ртом воздух, дрожащего после оргазма, и в несколько мазков на холсте поймал наконец ту самую негу в нарисованном взгляде, которая теперь изливалась на меня из его глаз, отраженных зеркалом. Больше мы не встречались, а картину я повесил в закутке своей самой первой студии еще на задворках Мишн Дистрикт, и изредка поглядывал на нее, продолжая экспериментировать. И очень удивился, когда один клиент, пришедший в поисках пары пейзажей для своей гостиной, предложил мне за нее хорошие деньги. Когда он увидел глаза того мексиканца на портрете, то напрочь забыл об искомых пейзажах. Особенно когда услышал как я рисовал эти глаза. Завелся и купил мексиканскую страсть не торгуясь. А через неделю пожаловал второй клиент, который хотел, чтобы я нарисовал его в корсете и наручниках, и только в них, разумеется, предварительно проведя процедуру поиска правильной экспрессии лица. Я не отказался, и вскоре художник Мик Соммерс без преувеличения проснулся знаменитым. Разные вещи могут возбуждать людей. Для большей части моих клиентов возбуждающий триггер — смотреть на собственное тело на портрете, зная, что рука, нарисовавшая его, ласкала это тело, пальцы, державшие кисть, проникали в него. Спорить готов, что это заводит их, потому что так они видят себя частью высокого эротического искусства. Некоторые приходят даже парами и готовы заплатить вдвое больше за то, чтобы один из партнеров наблюдал за процессом рисования второго, но это мне совершенно не интересно. Со временем такие картины стали делом техники и хотя все мужчины, которых я рисую, конечно же разные, объединяет их одно: я могу заставить бабочек у них внутри порхать, а вот они моих — нет. Я остаюсь невозмутимо-профессиональным, оттачивая технику эротического портрета, хотя это не мешает мне получать удовольствие от процесса создания моих картин, в том числе и физическое. И нарушаю все правила, кроме одного: сеанс позирования всегда единственный, я никогда и ни с кем его не повторяю. Вряд ли они могут показать мне что-то новое на повторном сеансе. И я не обязательно трахаю всех своих моделей, как того мексиканца, иногда до этого вовсе не доходит. Случается и такое, что мужчина мне откровенно неприятен или просто, что называется, не мой тип. В контракте у меня имеется обязательный пункт на этот случай, который называется "непредвиденные обстоятельства", ну а сам про себя я зову его просто "не встало": я оставляю за собой право в любой момент отказаться от работы, теряя при этом только часть гонорара. Такое, к счастью, случается редко. Я же профессионал. Но когда я вижу Яго, то понимаю, что страховка пунктом "непредвиденные обстоятельства" мне не понадобится. Тони привозит его на следующий день, быстро знакомит нас и поспешно укатывает впаривать сахарному магнату какой-то викторианский особняк на Пасифик Хайтс. Я провожаю Яго в студию на втором этаже, откуда распахивается вид на бухту, лежащую между красной линией моста и мрачной даже в солнечный день громадой Алькатраса. Объясняю Яго, что от него требуется, где ему расположиться, мельком подмечаю нюансы его внешности. Ему, наверное, немногим больше двадцати. Красивый. Очень. В чертах лица угадывается испанская кровь. Высокие скулы, яркие губы, изогнутые древком лука, такие пухлые, точно его только что целовали взасос, широкие густые брови, ямочка на подбородке. А вот глаза не знаю какие — отчего-то я не решаюсь пока встретить его взгляд. Зато он, похоже, ничуть не смущен. — Нравлюсь? — в его тоне скользит легкая насмешка. Меня встряхивает, но не подаю вида. Этому самоуверенному красавчику не вывести меня из равновесия. — Главное, чтобы результат понравился тому, кто платит, — даже не взглянув в его сторону бросаю я. И краем глаза вижу, как он чуть вздрагивает, идеальные брови дергаются вверх, как будто от удивления. Похоже, я его задел. Но это только кажется, потому что в следующий момент он лениво улыбается и бесстыдно тянет: — Согласен. Главное — удовлетворить не модель, а клиента. Сказано со знанием дела, и во мне поднимается отвращение, пока я не вспоминаю, что он в некотором роде занимается тем же самым — фотографирует моделей для модных журналов. Но Тони прав: можно кончить от одного его присутствия, даже если он полностью одет — этот парень просто излучает секс. Ему самому впору стоять по другую сторону объектива. Ну или мольберта. И мысль о том, что скоро я увижу его без одежды, конечно, воодушевляет, но я как-то непривычно робею и тут же одергиваю себя: да что я, в самом деле, как мальчишка впервые перед голой натурой? Встряхиваю головой и решаю, что фоном портрета непременно будет небо, такое как сейчас раскинулось над заливом: яркое, синее, с серо-белыми хлопьями облаков. — Ты можешь подготовиться там, — указываю на шелковую ширму с вышитыми драконами в углу студии. Но Яго, чуть качнув головой, начинает раздеваться прямо передо мной. Все время после моего язвительного замечания он не отводит от меня глаз, вот и теперь, пока его одежда падает на пол, смотрит. Меня мало чем можно смутить, а сейчас по спине вдруг пробегает дрожь, возможно скорее от приятного предвкушения, хотя и с капелькой непонятного беспокойства. Я стою вполоборота к нему, поправляю холст в зажимах мольберта, проверяю кисти и кожей ощущаю, как с каждым предметом одежды, упавшим на пол, температура воздуха в студии повышается на градус. Скорее чувствую, чем вижу, как Яго вытягивается на низком диване-кушетке с изогнутой спинкой, который я поставил напротив стеклянных балконных дверей. Он явно не стесняется своего обнаженного тела. Чего ему стесняться — оно почти совершенно, и он точно знает это. Ну, говоря технически, для этой работы мне нужно не его тело. Мне нужен его взгляд. Именно он делает портреты от Мика Соммерса тем, что они есть. Быстро накидываю набросок, все еще бросая быстрые, урывками, взгляды в сторону моего натурщика. Добавленное клиентом условие контракта, который этим утром переслал мне Тони, ясно указывает мне изображать только его лицо, шею, плечи и ничего ниже. Очень странно, учитывая, что это не отменяет способа и техники, которыми я собираюсь это сделать. Накладываю основные базовые цвета, четче прорисовываю очертания головы, плеч. Все это время Яго не издает ни звука, но я чувствую, что продолжает на меня смотреть. Потом я слышу его прерывистый вдох. Если это и есть еще один поворотный момент, когда я могу что-то изменить, то я не успеваю им воспользоваться. Поднимаю голову и во рту моментально пересыхает. Следую глазами изгибам стройного тела, скольжу по смуглой, тронутой персиковым румянцем коже, впервые прямо встречаю его взгляд и уже не могу оторваться. Яго смотрит на меня и нет сомнений в том, что я вижу в его невозможных, цвета темной лазури глазах. И тут я чувствую это: где-то в низу живота невесомым касанием разворачиваются легкие крылья, вздрагивают, посылая дрожь по мышцам. Замираю. Кисть в моих пальцах, дрогнув, выводит на холсте неверную линию где-то в небесной синеве над уже четко прорисованной темноволосой головой. Вот это сейчас мне нужно меньше всего. Я не хочу этих новых для меня ощущений, они не нужны мне. Они окрыляют, возбуждают, но и пугают тоже. Особенно когда я ловлю себя на том, что не могу глаз оторвать от его лица. — Покажи мне, что ты делаешь с ними, — шепчут губы Яго, и я откладываю кисть. Подхожу к нему медленно, словно под гипнозом. Вопрос не в том, что я делал с другими, а в том, что хочу сделать прямо сейчас с ним. И чем ближе я к дивану, тем острее встает этот вопрос, а когда касаюсь коленями диванной обивки, он уже почти рвет ткань моих хлопковых брюк, под которыми по обыкновению я ничего не ношу. Оглядываю тело Яго и вижу, что и у него вопрос “что ты хочешь со мной сделать?” стоит не только в потемневших от возбуждения глазах. Но я хватаю флакон с маслом, который всегда наготове на столике рядом с диваном, и приступаю к стандартной процедуре — пусть это будет с ним также, как и с большинством моих моделей. От греха подальше, если в данном случае это сравнение уместно. Кончики моих пальцев скользят по прохладной гладкости его кожи, чертят масляные дорожки на груди, вздрагивающем животе, и замирают в самом низу. В следующую секунду я уже оборачиваю его ладонью, коленом раздвигаю ему ноги, и нависаю над ним, слыша первый негромкий стон. Яго упирается пятками по сторонам от моих бедер, толкается мне в руку, и я едва не кончаю от контраста твердого напряжения и атласной гладкости в моем кулаке. Меня омывает горячей волной желания и страха — нет, я не могу позволить себе этого. А значит надо действовать быстро. Прижимаю его к подушкам, захватом под колени забрасываю его ноги себе на плечи, раскрывая его. Вклиниваюсь влажными от масла пальцами между его разведенных ягодиц, кружу по кромке входа, ловя его учащенное дыхание, и мягко нажимаю. Тугое колечко мышц поддается, впуская меня, и я двигаю в нем пальцами, глядя как на щеках Яго расцветает румянец, полные губы раскрываются стоном. Он не закрывает глаза, смотрит прямо в мои, вскидывает бедра навстречу проникающим движениям. Одной рукой Яго притягивает меня за шею, второй ныряет между нашими телами, тянется к поясу моих брюк. Но я перехватываю его ладонь, отвожу, качаю головой. Нет, играем по моим правилам. Мои пальцы внутри него все чаще скользят по гладким стенкам, упруго сжимающим их. Я наклоняюсь ниже, к его раскрасневшемуся лицу, и коротко впиваюсь губами в нежный островок кожи под челюстью, оставляя на нем бордовую метку. Яго захлебывается стоном, толкается в мой кулак все быстрее, а я отрываю рот от его горла и четко произношу рядом с ухом: — А теперь смотри на меня. С усилием отстраняюсь от него, отвожу его руки, одним рывком вскакиваю на ноги, оставляя его, дрожащего, распаленного, недоумевающего. В следующую секунду я уже возле мольберта. Поспешно стаскиваю рубашку через голову трясущимися руками, вытираю ею мокрые от масла пальцы, с трудом перевожу дыхание. Собственное возбуждение трется о легкую ткань хлопковых брюк изнутри, а я стараюсь успеть, пока оно не стало невыносимым. — Смотри на меня, — повторяю я. Голос дрожит и с этим я ничего поделать не могу. Хорошо хоть руки, снова взявшие кисть, теперь двигаются увереннее. Он садится — обнаженный, тяжело дышащий — чуть склоняет голову вбок, дотрагивается пальцами до кожи на шее, там, где мои губы поставили свое тавро, смотрит на меня так, что я понимаю: да, теперь это то, что надо. Кисть касается полотна, и я рисую его. То, как он смотрит на меня сейчас. Так, будто я все еще в нем, двигаюсь внутри, но совсем не пальцами. Я этого хочу также, как и он. С ним — да. Но прямо сейчас я трахаю его на полотне своей кистью. Вот так, глаза в глаза. С каждым цветным мазком по холсту я словно касаюсь его обнаженной кожи языком, пальцами, своим телом. Жаль, что могу нарисовать только его лицо. Жаль, что мне вообще надо сейчас его рисовать. Я хочу его, не нарисованного, а настоящего, такого как в эту минуту. И Яго как будто ловит на расстоянии эти флюиды желания, исходящие от меня. Он медленно поднимается и подходит ко мне. Возбужденный, красивый. Кисть замирает в воздухе, мои глаза — на нем. Яго едва бросает взгляд на свой портрет, еще блестящий свежими мазками краски, и я не сомневаюсь, что следующие слова его совсем не об этом. — Закончи то, что начал, Мик Соммерс. У меня снова начинают дрожать руки, я буквально роняю кисть в подрамник, инстинктивно отступая на шаг назад. — Мы закончили, — удивительно, что я еще в состоянии мыслить рационально. — Как только портрет будет готов, я перешлю его по адресу, указанному в контракте. — Я так и думал, — теперь Яго подходит ко мне вплотную и я чувствую жар, исходящий от его обнаженного тела. — Мужчины на твоих картинах знают, что такое страсть — ты ловишь тот самый момент очень точно, ты умеешь заставить их почувствовать это. Но знаешь, в чем проблема? Ни в одной из этих картин нет тебя самого. Его пальцы ложатся мне на бедра, притягивают уверенно, пока я не упираюсь своим болезненно пульсирующим напряжением в его, горячее и твердое. И вот здесь мне, памятуя о пресловутом эффекте бабочки надо бы просто оторвать от себя его руки и выставить из студии, ведь сеанс позирования закончен. Но он говорит следующую фразу и ничего уже не изменить. — А теперь ты смотри на меня. И рывком сдергивает вниз мои брюки, опускаясь передо мной на колени. Его рот вбирает меня, жарко, мокро, до самого горла. Он впивается пальцами в мои бедра до боли, а я своими — в его волосы, притягивая темноволосую голову ближе. Вижу, как двигается мой член в кольце его губ и уже не контролирую себя. Одним движением вздергиваю его на ноги. Впечатываюсь в него, кожа к коже. Руки мечутся по его телу, губы сминают его сочный рот. Он тянет меня за собой. Иду как во сне. Куда-то падаю. Мне все равно куда, лишь бы потом в него. Мы снова на диване. Он подо мной, выгибается навстречу моим рукам. В нем еще влажно и податливо от моих пальцев. Толчок внутрь его тела, уже не пальцами. Наш общий стон. В моем животе бьются крылья, и я лечу. Лечу бабочкой над заливом, ослепленный кристальным блеском воды, которая в считанные минуты может уничтожить глупое восторженное создание своей непредсказуемой штормовой волной. И она поднимается, несет меня, накрывает с головой, смывает. Я захлебываюсь ею и своим хриплым вскриком, проваливаюсь в ее плотную упругую темноту, тону. А когда снова открываю глаза, Яго уже нет в студии. Он ушел, оставив мне только свой портрет на мольберте у балконной двери. *** В дни, следующие за этим, я пытаюсь прийти в себя после оглушительного фиаско, которое потерпел мой художественный метод. Но мне это так и не удается. Яго исчез также внезапно, как появился, а я не могу перестать думать о том, что случилось, чувствовать его руки на своем теле, хотеть его. Парня, которого я знал всего лишь несколько часов, с которым обменялся от силы парой фраз. С которым у меня был секс, обнаживший не только мое тело, пробравшийся под кожу, возродивший меня. Какое-то сумасшествие. Ах да, чуть не забыл: богатый любовник которого заплатил мне за этот секс. Вот теперь можно дальше сходить с ума. И помнить, что заплатили мне не только за секс, но и за портрет, который по условиям контракта должен быть закончен не позже, чем через неделю после сеанса позирования. Только через несколько дней я почти физическим усилием заставляю себя вернуться к работе, но я не в состоянии заставить себя не думать. Интересно, они будут смотреть на этот портрет вдвоем, когда сахарный магнат Яго будет врезаться внутрь его тела? Точнее мне не интересно. Я не хочу этого знать. Странные мысли навязчиво лезут в голову, я в конце концов сдаюсь и отпускаю свою фантазию на волю. Ведь даже если допустить невозможное, то, что Яго мог бы захотеть вернуться снова, то что из этого? Чисто теоретически могли бы мы с ним быть вместе? Навряд ли мне под силу такая пытка. Он, возможно, будет появляться раз в неделю, иногда в две. Мы не будем вылезать из постели. Потом мне станет все труднее отпускать его. Я всегда буду знать, что он опять исчезнет, а я останусь в этом городе на холмах, с его туманами в бухте, обнимающими красный мост своими влажными ватными руками. С мольбертом у балконной двери, где когда-то рисовал его портрет, на который сейчас смотрит с вожделением его любовник. А он снова улетит в свой Город Грехов, к его блеску, деньгам, большим возможностям. Потом же, когда развлечение предсказуемо утратит свежесть и остроту, он оставит меня, а я буду ждать и бояться этого. От этих мыслей взрывается мозг. И еще я отчаянно, глупо, до выдранного из груди сердца ревную. Но что я мог бы предложить ему — модный, но нищий, по сравнению с игорным магнатом, художник? Хотя я, наверное, зря волнуюсь. Всего этого просто не может случиться. Я опоздал уже по всем мыслимым срокам, указанным в контракте для сдачи работы, а портрет все еще у меня, спустя целый месяц. Про него просто забыли. Предсказуемо, но больно. Я даже не знаю, что предпочел бы: избавиться наконец от этого визуального напоминания о Яго, или иметь возможность смотреть на него каждый день хотя бы на холсте. “А теперь ты смотри на меня”. Эти слова крутятся у меня в голове, я слышу их ночью во сне, они в каждом звуке окружающей меня действительности. Я смотрю. Смотрю на портрет Яго, дополняя его едва уловимыми штрихами, немного меняя интенсивность цветов, оттенки красок, ласкаю взглядом его черты. Меня преследует и другая его фраза: “Ни в одной из этих картин нет тебя самого”. И однажды, месяц спустя, я беру кисть и добавляю то, что — я чувствую — должно быть на этом портрете: небольшую, в цвет глаз Яго, бабочку, которая касается тонким лазурным крылышком его щеки, как хотел бы касаться ее я. Все, теперь портрет окончен. Проваливаюсь в тревожную дрему уже под утро и даже не удивляюсь очередному полету над водой во сне. И не хочу прерывать его, когда в мой сон врывается дребезжание дверного звонка. Но утренний посетитель удивительно настойчив и после четвертой длинной трели я сползаю с кровати и плетусь открывать. Теперь мягкие крылья трепещут где-то в сердце, потому что на моем пороге Яго. Мне кажется, что я только что получил удар под дых, хватаю воздух ртом, а он осведомляется: — Ну и где мой портрет? Спрашивает серьезно, но глаза его смеются, и на меня накатывает. Что, папочка снова взял сладкого мальчика с собой и мальчику стало скучно? — Ты прилетел из Вегаса специально, чтобы его забрать? — Ну ты же не торопишься выполнять обязательства, — Яго улыбается одним уголком полных губ. Ну все, с меня хватит. — Портрет закончен, — отрезаю я. — Можешь забирать. Яго слегка прищуривает глаза. — А что, если я хочу еще один? Он что, издевается надо мной? — Я больше не буду рисовать тебя. — Почему? — Мне не понравилось. Он задыхается возмущением. А мне не понравилось то, что я тут чуть не рехнулся из-за него за последние недели. Еще один сеанс позирования с ним меня точно прикончит. — Значит, не будет других портретов? — он смотрит на меня в упор. — Точно, — подтверждаю я. — Не будет. — Тогда я хочу посмотреть на тот, который ты закончил. Он отталкивает меня и проходит прямо к лестнице, ведущей в студию на втором этаже. Едва поспеваю за ним. Яго быстрым шагом проходит к мольберту, залитому утренним солнечным светом, и упирается взглядом в свой портрет. — О. Все не так безнадежно, как я думал, Мик Соммерс, — у меня в груди даже теплеет от его тихого признания, пока он не портит все, спрашивая: — А скажи-ка, ты все так же трахаешь своих моделей, когда их рисуешь? Если бы. Соберись я рисовать кого-то после него, наверняка пришлось бы прибегнуть к пункту "непредвиденные обстоятельства". — Нет. Так — только тебя. На его лице мелькает — наверное мне кажется — облегчение. Я же не могу удержаться от вопроса. — Ну а ты? Все так же трахаешься со своим сахарным магнатом или Город Грехов предложил тебе вариант получше? — С кем? — его брови взлетают вверх. — С каким еще магнатом? — С тем самым, который купил особняк на Пасифик Хайтс и заплатил мне за твой портрет. Он недоуменно хмурится, а потом вдруг его губы расходятся в улыбке, от которой мне тут же хочется то ли двинуть ему, то ли поцеловать. — У Элиота вид, конечно, представительный. Но он всего лишь мой поверенный. Да и я совсем не магнат. Владею только агентством Las Models, небольшой фотостудией и выставочной галереей в Вегасе. — Ты? — тупо повторяю я. — Владеешь агентством Las Models? Разве ты не фотограф? — А разве одно другому мешает? Черт. Наверное нет. — И выставочной галереей? — цепляюсь я к другому факту. — В которой, между прочим, я предлагал тебе выставляться еще этой весной, но ты проигнорировал мое письмо, — Яго складывает руки на груди и в его голосе проскальзывает злая нотка. — Ты не отвечаешь на звонки, это я еще могу понять. Но, мать твою, Мик Соммерс, ты вообще хоть иногда проверяешь свою почту? — Давно не проверял, — ошарашенно признаюсь я. В моем ящике действительно больше двухсот непрочитанных сообщений. Они еще с прошлого Рождества там висят за неимением у меня времени и желания их открывать. — И что же было в этом письме? — Я пытался связаться с тобой неоднократно, — встряхивает головой Яго. — И раз уж заманить тебя в Вегас не получилось, даже купил билеты на ту выставку, где случился пожар. Потом ты вообще пропал, а я снова писал тебе на мэйл, хотел договориться о встрече, но все письма остались непрочитанными. Пришлось ехать к тебе самому. Очень уж хотелось познакомиться с тобой поближе. — Ну и как, понравилось позировать? — меня правда очень волнует этот вопрос. — А разве это было не очевидно? — Яго подходит ближе и воздух между нами, кажется, начинает вибрировать. — И если бы ты внимательно читал контракт, то увидел бы, что для клиента и модели там стоит только одна подпись. Моя. Я не знаю что сказать. Все еще не могу переварить эту лавину информации, которую он так внезапно обрушил на меня. Яго теперь совсем близко. Так близко, что я чувствую его теплое дыхание на своей щеке, когда он говорит: — И знаешь, я не купил тот особняк на Пасифик Хайтс. Зато купил другой. Здесь, в Марине. С видом на залив. И… — его скулы чуть розовеют, он прикусывает губу и выдыхает, — ты уверен, что больше не хочешь рисовать меня? — Теперь уже не очень, — признаюсь я, замирая от того, что в груди сладко бьются маленькие нежные крылья. — Тогда может быть мы начнем прямо сейчас? Яго протягивает ко мне руку. И я почти уверен, что вижу это: лазурная бабочка делает круг над нашими головами и наконец садится на его пальцы.