окончен школьный роман

      Саша смотрит на свое отражение в зеркале почти что пустым, неверящим взглядом. Галстук, завязанный под самым горлом, рубашка, жилетка, пиджак, в общем, полный парад. И поверх всего этого ярко-алая лента с позолоченной надписью «Выпускник». Мама что-то щебечет о том, как же Саша возмужал и повзрослел за эти одиннадцать лет, крепит ленту булавкой к пиджаку и сыплет извинениями, когда Головин болезненно дергается всем телом от нечаянного укола в плечо.        — Да ладно тебе, ма, я хотя бы проснулся, — смеется натужено, пытаясь как можно более искренне, и тепло смотрит на женщину через зеркало. Смотрит и видит, как блестят глаза, наполнившись слезами.        — Ма, ты че, плачешь? Да ну хватит! — нет, так точно невозможно. Он сам на грани того, чтобы дать волю эмоциям, и вот только маминых, пусть счастливых и гордых слез сейчас не хватало. Саша крепко стискивает в объятиях тощими руками и, склонившись, гладит по плечам и смеется. — Мам, да ну тебе, я же не в последний путь и не вперед ногами… — Саша понимает, как звучит эта фраза и понимает, как отреагирует на нее мама. Отвлечется, скажет про придурь, которая так и осталась в голове, но потом снова с нежностью во взгляде постарается пригладить уже и без того расчесанные выбеленные жесткие вихры.       «Хотя бы так, » — думает Саша, — «отвлечется от мыслей о том, что скоро ЕГЭ, переезд черт те знает куда и совсем неясные перспективы как с учебой, так и со спортом». Ему самому-то думать про это, на самом деле, не хочется, потому как учителя в школе буквально ложкой выели мозг, поскребли по стеночкам черепной коробки и попросили добавки, рассказывая про грядущие экзамены, которые обязательно приведут учеников не в институты, а в коробку из-под холодильника на помойке. Тренер местной школьной футбольной команды, в которой Сашка играл, тоже любил, как выражались некоторые особо недовольные сокомандники, «накинуть говна на вентилятор» (выражение это, произнесенное кем-то однажды в раздевалке, Саша полюбил и хорошо запомнил) о том, что как только начнется учеба в высшей школе, на пару лет про футбол придется забыть, чтобы не вылететь из института к чертям собачьим. Саша исправно пытался не слушать, не воспринимать на свой счет, как советовали родители, но получался такой финт ушами через раз. Иногда, когда все это дело доходило до пиковой точки, случались загоны и лишние тараканы в голове, избавляться от которых было каждый раз всё более и более проблематично. Вот и сейчас, собираясь на этот дурацкий праздник и всеобщий плач Ярославны по уходящему детству и юношеству, Саша загрузился, хотя внешне никак этого не выдавал.        — Еще чего не хватало! — Санька глубоко внутри себя облегченно выдохнул, потому что трюк удалось провернуть и женщина моментально переключилась, отвесив сыну легкий, почти что неощутимый подзатыльник.        — Не, ма, да я ж шучу, ты чё хоть, — Головин отфыркивается и по привычке, запустив пятерню в волосы, взъерошивает их и немного зачесывает назад, чтобы прядки не падали на лоб — на улице жарко, еще прыщ какой-нибудь вылезет на лбу, вот это кстати будет, конечно.        — Шутит он. Шутник мой, ты хоть такое учителям своим не ляпни, а то ведь обидятся еще, — взгляд женщины упал на волосы. Тяжелый вздох в тишине комнаты, разбавляемой звуками музыки со двора, в котором находилась школа, было слышно самым отчетливым образом, — Ну вот только сделала так, чтобы они колом не стояли, ну Сашка.       А Сашка, в самом деле, только обрадовался, когда увидел в руках у мамы в очередной раз расческу и банку с гелем для волос, к сладковатому запаху которого он уже за пару лет успел привыкнуть и с которым у окружающих людей он сам невольно стал ассоциироваться. Сашка, правда, рад сесть на табуретку пониже, чтобы маме было удобнее его причесать, и краем глаза косить в окно, за стеклом которого уже во все свои права вступила поздняя весна со своим палящим и жгучим солнцем, запахом яблонь, сирени, поздними сумерками и стрекотом насекомых по вечерам. Та самая долгожданная весна, граничащая с летом и дающая ощущение какой-то свободы, пусть и немного мнимой.       Хотя, этим летом и такой-то свободы не дождешься — почти все три месяца займут экзамены, выпускной, подача документов, а затем мучительное ожидание. Саша знает, что такое ждать. Саша умеет ждать, он терпелив и спокоен в таких ситуациях, но это не отменяет того, что внутри в подобные моменты в нем бурлит что-то такое едкое и противное настолько, что становится плохо и к горлу подкатывает тошнота. Вечера, ночи, может быть, и будут свободными, только легче от этой мысли не становится. Экзамены-то никто не отменит и за Сашу, трусящегося и покрывающегося липкой испариной от одного только слова «экзамен», никто не сдаст. К сожалению. Хотя такие мысли, чтобы попытаться кому-нибудь заплатить или не пойти на экзамен у Саши были, но он их, как человек без троек в аттестате, старательно отгонял, успокаивая себя тем, что проходной балл он точно наберет, а дальше будь что будет.       За этими мыслями он явно не заметил, как сам прикрыл глаза, периодически покачиваясь на стуле от слишком активных манипуляций мамы с его волосами. Зато вот она явно это заметила.        — Саша, не спать. Придёшь потом домой после праздника и поспишь, — женщина обошла табуретку и встала напротив сына, придирчиво осматривая прическу и пытаясь поправить отдельные, видимо, самые непослушные пряди.        — Не посплю.        — Это еще почему? Вы ведь закончите не вечером. Так что придешь, пообедаешь и поспишь.        — Мам, мы с классом хотели потом сами сходить в кафе, чтобы без учительских носов и этой показухи посидеть вместе, — Саша крепко жмурится и зевает в кулак, отчего часть фразы проглатывается и становится едва различимой. Действительно, домой после школьного праздника он заходить не планировал, но вот слова о том, что наметилась вылазка с классом были не совсем явным, но лукавством с его стороны. Компанию одноклассников после всей этой цыганочки с выходом он явно не захочет видеть. Но, в качестве оправдания, стоит сказать, что Саша не недолюбливал своих одноклассников, вернее, недолюбливал только их часть в лице рослого Сашки Соболева, Ромы Зобнина и кого-то еще. На их компанию, которая со временем как-то отпочковалась и обособилась от класса, стала вариться сама по себе и сама в себе, Головин пытался не обращать никакого внимания, хотя и выходило это откровенно плохо. Причины не любить их у него были, но распространяться об этих причинах равно как и о своей нелюбви к этим личностям парень не желал.       Среди этих самых причин была драка, которую, вообще-то, если быть честным до конца, учинил Санька, но спровоцировал её Соболь, приевшись к одному десятикласснику, совершенно ничего плохого не сделавшему. Имя этого пацана было Сашке незнакомо, но вот зато ёмкое и звонкое «Зинка», появившееся как производное его фамилии, он знал. Знал еще, что это игрок школьной футбольной команды, потому что видел его на тренировках основного состава.       Зинка, а точнее Зиньковский, пришел в команду поздновато, когда она уже даже не должна была переформировываться и добирать себе игроков, но тренеру жуть, как понравился. И тем, что носился по полю, как заведенный, и тем, что внезапно с его приходом появились ощутимые намеки на командный дух. В какой-то момент из поля зрения Зинка пропал, зато появился Соболь. А потом внезапно пропал Соболь и, уже кажется насовсем, появился Зинка. Такая ротация внутри команды была привычной и Сашку, чьё отношение к команде и футболу было крайне серьезным, ни капли не пугала: кто-то забивал на это дело хуй и не приходил после пары тренировок, кто-то болел, другой получал себе в журнал целую стаю лебедей, из-за чего впоследствии отстранялся от тренировок, а еще десятый просто оставался во втором составе, потому что там было объективно легче. Причин не волноваться была масса, вот Головин и не волновался. Но, что уж тут скрывать, за то, что Зинка умудрился закрепиться в основном составе, было до жути радостно. И игрок умелый, быстрый, по-своему техничный, и поржать с ним в раздевалке на пару с кем-нибудь еще было можно на раз и два.       Только вот не всем это нравилось и не всем было от этого радостно, как выяснилось. Сашка хорошо запомнил слова Соболя, которые успел услышать, подойдя к тому сзади. «Ты что, заморыш, выдумал? Ты бля понимаешь вообще чье место ты занял?». Саня тогда не сдержался. Слово за слово и по морде по итогу получил и он, и Соболев. Потом, уже сидя в медицинском кабинете с Лешей и Антоном, которые приволокли его туда под белы рученьки, и прикладывая к сломанному носу лёд, Саня понимал, что логичнее было бы сказать тренерам обоих составов о произошедшем, чтобы путь Соболеву даже в школьную команду был закрыт навсегда.        — Головин, блять, ну ты хоть иногда головой думаешь? У тебя вот тут, — Антон ткнул пальцем прямо в темечко и сунул в руки чистую, неокровавленную бумажную салфетку, — Мозги или мяч футбольный?        — Блять, Тоха, ну вот че ты доебался? Если бы вас там так пиздили, я бы тоже вступился, потому что нехуй охуевать, — Саша устало выдохнул и откинулся на стену, усевшись на кушетку получше. Прикрыл глаза и тут же их открыл, прижмурившись, потому что каждый звук отдавался тяжелой болью в висках.        — Саш, да не в этом вопрос. Ну вот вообще не в том, что стал ли бы ты нас спасать в таком положении, или нет. В том вопрос, что ты видел ваше соотношение пропорций, габаритов там? Твой приступ тяги и любви к справедливости изначально был обречен на провал, — говорит уже Лёша, потому что речь заметно чище — нет матов через каждые два-три слова, да голос почему-то кажется более мягким, чем у Тохи. Саша за годы учебы с этими двумя успел уже это для себя усвоить и выучить, как и многое другое, что узнавал о них.       В ответ на чужую реплику Головин обиженно фыркнул и потер шею. Помолчал задумчиво, а затем продолжил, пытаясь парировать.        — Нет, ну я же ему ёбнул.        — Ну да, — в этот раз они ответили синхронно. Явно этого сами уже даже не замечают.        — Только есть одно «но», — снова продолжает Лёша. Несколько более спокойный и рассудительный, чем брат, он легко подбирает аргумент, на который у местного Робин Гуда не находится ответа, — ты ему всего лишь рассёк бровь, а он тебе сломал нос, — в ответ Сашка смотрит обиженно почти что и демонстративно отворачивается, отводя взгляд в окно, из которого видны окна спортивного зала, в которых то и дело летает грязно-оранжевый баскетбольный мяч.        — Саша, не обижайся.        — Саня, если ты будешь сейчас нам тут выкатывать молчаливую обиду, я тебя сам ударю. Мы тебя не для этого выволокли из-под этого БэТээРа барнаульской сборки, — Антон ворчит, как старый дед, хотя всего лишь на год старше Саши. Ворчит, забавно, как Головину кажется, выражает свое недовольство происходящим, но все равно подает новый пакет со льдом — тот, что Сашка держит сейчас, уже начал капать на рубашку и брюки.       Саша бы и рад обижаться, чтобы показать братьям, что умеет это делать, но не получается. На них обижаться не получается, словно эта способность оказалось незаложенной в его генетический код. Поэтому он с тихим бурчанием, напоминающим «спасибо», забрал лёд и привалился к плечу Лёши, свободной рукой благодарно обняв Антона.        — Саша! Саш! Александр! — из воспоминаний, ощущения от которых теперь навсегда в его голове (Или груди? Или где там у человека хранятся воспоминания?) остались смешанными, отвлекла мама, хлопнув в ладоши прямо перед его носом. Хотя в большей степени отрезвляюще на него подействовало строгое «Александр», которое обычно от мамы Саша слышал только после родительских собраний.        — М?        — Сидя уже спишь, ну что такое-то, Сашка… — женщина вздохнула и с сочувствием взглянула на сына, засыпающего на стуле во второй или третий раз подряд, — Волосы, говорю, руками не трогай. Я их снова в порядок привела, но третий раз для этого в школу не побегу, если растреплешь их. Понял? — Саша отмечает, что она все равно зачем-то складывает ему в рюкзак помимо коробок с конфетами еще и плоскую баночку с гелем для волос и расческу, но ничего не говорит. Не тот случай, да и не тот день, когда хочется ершиться.        — Да, понял, мам, — парень кивает несколько раз, встает с табуретки и одергивает одежду, подходя к окну и выглядывая в него зачем-то в очередной раз. В надежде ли, что увидит там кого-нибудь знакомого, или в надежде, что весь этот праздник с цирком шапито куда-нибудь внезапно испарится, Сашка и сам не знал. Просто смотрел, цепляясь взглядом за преподавателей, которые ходили то в школу, то из школы, перетаскивая коробки и периодически отходя в сторону, чтобы покурить, первоклашек, чьи учителя выстраивали их в стройные ряды и что-то с ними репетировали, и самих одиннадцатиклассников, которые на фоне всей этой суеты совсем не выглядели как виновники торжества и главные на этом «празднике жизни». Нет, они не выглядели недовольными или грустными, Саша это видел и понимал, они скорее были во всей этой картине лишние. Словно этот праздник был нужен не им, потому что у них у самих воспоминаний, поводов посмеяться, поплакать или разозлиться, со школьных времен теперь осталась уйма, а этим самым снующим туда-сюда учителям, первоклашками и гостям из управления образованием. От одной мысли о том, что весь этот день придется провести на сцене, за сценой, стоя под сценой, глядя на сцену и разыгрывая один большой спектакль о заранее начавшейся ностальгии по школе, Саше становилось немного не по себе.        — Конфеты я положила, открытки положила, краски, аквагрим и кисточки на всякий случай тоже, вдруг в школе в этой всей кутерьме не найдете, — мама с готовностью протянула потрепанный жизнью рюкзак и вздохнула. Еще раз взглядом пробежалась по костюму, волосам, дабы удостовериться, что всё в порядке. Саша с теплом и плохо скрываемой нежностью посмотрел в ответ, забирая рюкзак, после чего приобнял и мягко клюнул в щеку.        — Спасибо большое, я тогда побегу. Мне надо будет с хором еще раз прогнать пару песен.       На улице оказалось еще жарче, чем дома. Сказывалось ли это волнение, или то, что температура на шкале термометра действительно перевалила за +20, Саша не понимал. Благо до школы идти было совсем недалеко — обогнуть ее, чтобы оказаться напротив нужного входа и всё. Головин, обычно выбегавший на уроки за 10 минут до звонка, в этот раз шел медленно, неспеша, нарочно растягивал мгновение и рассматривал здание школы. Оно было самое обычное, ничем не примечательное, сто раз прошедшее косметический ремонт и ни разу не пережившее капитальный. Деревянные окна были распахнуты, их них то и дело выпрыгивали от дуновений ветра и сквозняков занавески. Было даже страшно подумать, какая сейчас духота в классах. Зато на поле явно хорошо. Проходя мимо него Саша вздохнул, свел брови к переносице и остановился. Перед глазами словно пронеслись многочисленные тренировки, матчи, вечера с ребятами, и так остро захотелось сменить парадные туфли на бутсы, что заныло и засосало где-то под ложечкой. Внезапно где-то над ухом раздались бодрые голоса.        — Санька! Ты че так заблаговременно?        — Саш, привет, ты чего тут стоишь? — Антон и Леша говорили не по очереди, а наперебой, но Саша уже научился выделять фразы из общего словесного потока. Сейчас, правда, он даже не повернулся и на вопросы ответил нечленораздельным звуком, поведя плечом. Жест этот близнецы поняли не иначе как «Вы можете взять меня под руки и потащить в школу», а потому материализовались справа и слева, беря под руки.        — Господи, Головин, только не говори, что ты внезапно начал грустить, — Леша закатил глаза со смешком и свободной рукой оттянул галстук, душивший его слишком сильно, после чего расстегнул пару пуговиц на рубашке. В его представлении так делали только «приличные мальчики» в число которых входил и Саша, ему же не прельщало весь день провести в наглухо застегнутом костюме и в конечном итоге свариться.        — Рано ты начал грустить, Саня. Даже консультации у Ларочки не начались, а ты уже кислее лимона, — Антон поддакнул со смехом и щипнул жертву за бок, заставляя дернуться и попытаться увернуться. Одет он был в точно такой же костюм, как и у брата, Саша это отметил, но явно пренебрег жилеткой и галстуком.        — Да стоял и стоял, чего прицепились? Вдруг я вспоминал и жалел, как потратил лучшие свои годы на эту команду? Вы бы были рады это услышать? — Саша фырчит и вот здесь, с ними, позволяет себе ершится и обрастать колючками, на которые у Леши с Антоном был, кажется, просто неубиваемый иммунитет.        — Конечно рады! Потому что скорее всего за этой мыслью, последовала бы та, что лучше бы ты свои юношеские годы потратил на нас и проводил с нами больше времени, — теперь глаза закатывает Саша, мысленно, в общем-то соглашаясь с репликой Лёши. Но кто он вообще такой, чтобы это согласие выдать даже мелким жестом? Шагая уже ко входу в школу, Саша наконец-то смог сообразить ответ.        — Хуя вы мечтатели.        — Неа, нихуя. Мы придумывали идеальный расклад для тебя, при котором ты бы мог избегать проебов по учебе и личной жизни. Ты нам за такое должен быть благодарен до гробовой доски! Это ж забота! — Антон парирует, наигранно возмущается и заходит внутрь школы, с блаженным стоном окунаясь в прохладу здания.        — Хуёта. Лучшим раскладом для меня будет, если вы не проебетесь на концерте.