Томас никак не мог прийти в себя — то ли после вчерашнего приключения с полицией, то ли после утреннего прощания с Ричардом. Впрочем, его вмешательство в дела дома и не требовалось, тем более что здесь все еще был мистер Карсон. В связи с этим обстоятельством его вчерашнее такое долгое отсутствие несмотря на королевский обед наверняка заметил разве что лорд Хэксам, о котором Томас вызвался позаботиться от нервов и безделья. Теперь, конечно, жалел о своем порыве, но куда деваться.
Лорд Хэксам, впрочем, вопросов не задавал и от комментариев воздержался. Он вообще был непривычно молчалив — видимо, размышлял о каких-то своих делах. В результате Томас полностью погрузился в собственные мысли — и лишь машинально выполнял все нужные действия и произносил все нужные слова. И забылся настолько, что уходя принялся вытаскивать портсигар, даже не переступив порог комнаты. Заметил этот вопиющий промах запоздало и весьма некстати — потому что, ужаснувшись, тут же портсигар выронил. Тот упал на ковер с мягким едва различимым стуком. Лорд Хэксам, тем не менее, резко повернулся на звук — и, оценив картину, уставился на Томаса так, будто увидел привидение.
— Прошу прощения, милорд, — пробормотал Томас.
— Что… — лорд Хэксам сделал нетвердый шаг вперед. — Что это?
Томас удачно держал портсигар в левой руке. И хотя его повязка уже давно не могла никого удивить (он уже много лет не носил перчаток), решил попробовать отговориться и ответил неопределенно:
— Память. О войне.
Это, как ни смешно, была почти чистая правда. По крайней мере, с технической точки зрения. Они познакомились с тем офицером в шестнадцатом году — и через две недели расстались, чтобы больше никогда не встретиться. Томас очень долго толком не помнил о нем ничего, кроме имени — Питер. А еще сильных рук с нехарактерно тонкими запястьями и длинными пальцами музыканта или художника; и горячих губ, с которых не сходил казавшийся терпким привкус сгущенного молока; и бездонных темных глаз, моментально вбиравших в себя выглядывающее из-за туч солнце.
— Вы были при Сомме, — то ли спросил, то ли сообщил между тем лорд Хэксам. Каким-то странным тоном, на грани уловимого, словно разговаривал сам с собой.
Томас с трудом сохранил бесстрастное выражение лица. Он знал, разумеется, что нынешний лорд Хэксам осведомлен о скандальных пристрастиях предыдущего, но подобная догадка в подобных обстоятельствах выходила слишком далеко за рамки очевидности светских сплетен.
— Да, милорд. Я могу идти, милорд?
Лорд Хэксам удивленно моргнул и на какое-то время крепко задумался — будто ему задали сложнейший философский вопрос, требующий всестороннего изучения. Наконец воспитание пересилило замешательство:
— Да, конечно, Бэрроу. Хотя… Подождите!
Томас подавил обреченный вздох и повернулся:
— Слушаю, милорд.
— Кхм… Не хочу вмешиваться не в свое дело, но… этот ваш сувенир, — он произнес последнее слово с явным французским акцентом, словно рассчитывал, что Томас поймет. Хотя для того, кто воевал во Франции, это вполне возможно. — Я не специалист, но на первый взгляд это очень дорогая вещь очень тонкой работы. — Он замолчал, но через мгновение, будто заметив что-то в лице собеседника, поправился: — Очень дорогой подарок.
От этого уточнения Томас и в самом деле немного расслабился — не хватало только, чтобы его заподозрили в воровстве, особенно сейчас, когда он ни сном, ни духом! И ответил честно, не подумав:
— Мне приходило это в голову.
— То есть, вы не проверяли? — снова то ли спросил, то ли сообщил сам себе лорд Хэксам. — Но для человека вашего положения это целое состояние.
Томас и сам думал об этом, особенно в годы сразу после войны, когда так отчаянно нуждался в деньгах. Но даже тогда продать или хотя бы оценить этот портсигар у него просто рука не поднялась.
Глупо, разумеется.
Видимо, на его лице снова отразилось что-то довольно красноречивое, потому что лорд Хэксам, не дожидаясь ответа, поспешно воскликнул:
— Простите, Бэрроу! Просто… — Он замолчал, возвел глаза к потолку и после паузы изрек — довольно многозначительно: — Полагаю, у всех нас о том времени остались и приятные воспоминания. Островки света и жизни в океане крови, на этом темном фоне особенно ценные. Но мы почему-то всегда удивляемся, сталкиваясь с тем же самым в окружающих людях. Странно, правда?
Томас вспыхнул и крепко стиснул зубы. Замечание попало в цель. Потому что память о войне в отраженных серебряными гранями солнечных лучах оборачивалась воспоминаниями о жизни, в которой один-единственный страх превращал в несущественные тени любые другие скелеты и дарил парадоксальное ощущение свободы. Не скованного условностями полета. Вот только что этот благополучный и
добропорядочный человек мог знать о действительно опасных скандалах? А Томас за прошедшие ночь и утро, казалось, еще не смыл с себя едкий тюремный запах.
— Ладно, Бэрроу. — Лорд Хэксам нерешительно улыбнулся краешками губ. — Не буду больше вас задерживать.
* * *
На следующий день перед отъездом лорд Хэксам заглянул в кабинет дворецкого, быстро — Томас не успел ни спросить, что тому нужно, ни даже встать — положил на столик какой-то сверток, улыбнулся все так же нерешительно и, кажется, немого смущенно и стремительно выскочил обратно за порог.
Томас несколько секунд погипнотизировал зарывшуюся дверь растерянным взглядом, потом подошел к столику у входа и осторожно, словно всерьез опасался нарваться на бомбу, развернул сверток.
В нем оказалась фотография в рамке очень знакомой работы.
Конец
