Ночной дождь

Хотя любовь — это странная вещь И никто не знает, что она скажет, Но мы же взрослые люди, Мы не рискуем бесплатно; Да и что мы, в сущности, можем — Разве что рассказывать сказки… «Аквариум» — «Для тех, кто влюблён»

Давным-давно мир был плоским единым целым, а потом прочертила его горизонтал’ная трещина, и появилис' верх и низ, небо и степ'. В это верили таврские предки Бахты, но предки были люди простые, отсталые, и жизнь у них в степи была утомительная, но простая — как длинная скачка на верном коне с ятаганом в руке. Бахта, никогда не державшийся за обтянутую кожей рукоять, знал, что одной трещиной дело не ограничилось. Горизонтальные и вертикальные трещины ветвились и порождали новые трещины, пока привычный порядок не осыпался на пол кусками штукатурки, обнажив старые кирпичные стены. Была нормальная жизн' — и нет бол’ше. — Плохая идея — закрывать город, — сказал Соций, и Бахта кивнул, и Олег кивнул. Но их было трое, а университетских четверо. И Ройш. — Отвратительная, — согласился Ройш, сплетая пальцы. — Мы все знаем, к чему это может привести. У вас есть другие предложения? Базальд поднял чайник. С красных фарфоровых боков козлиные морды пырились безмятежно на людей, сидящих вокруг круглого дачного стола под выцветшим оранжевым абажуром. — Железнодорожное сообщение нарушено, — будничным тоном напомнил Ларий. — Проблемы с Портом нам обеспечены независимо от того, закроемся мы или нет. Кружки были разномастные. Ларий наполнял их одну за другой, но выбирать предоставил самим. — Можно обойтись грузовиками, — не согласился Олег. — Не все грузы, разумеется, но большую часть мы доставим. Бахта представил колонны грузовиков, текущие в город потоком — по территории, находящейся неизвестно под чьим контролем. Представил и взглянул на Соция. Соций смотрел на Ройша, но нога его под клетчатой клеенкой нашла колено Бахты. Ройш взял изящную тонкостенную чашку с полустертой позолотой на ободке, прищурил тёмные птичьи глаза. — Оценили перспективы? — спросил он холодно. — Ёба, — высказал общее мнение Соций. — Тут без вариантов. Но ведь просочатся. Это раньше было кольцо казарм, а сейчас не выйдет. Даже если поставим кордоны на въездах, все равно одиночки просочатся. — Кордоны ставить людей у нас нет, — Бахта выбрал большую кружку с вороными скакунами на жёлтом поле. — И больше того. Не то нас должно волновать, что снаружи. Базальд аккуратно поставил чайник и накрыл его полотенцем. — А внутри у нас фаланги, — ровным голосом продолжил он мысль Бахты, и не нужен был ему для этого никакой гэбенный код. — Это первоочередная задача, — согласился Ройш. — Но необходимость изоляции она никак не отменяет, наоборот. Институт фаланг создавался как раз для таких ситуаций. Ловля рыбы в мутной воде — их специализация. Узнаете ли вы фалангу, если он снимет серую рубашку? — Блядь, — вполне однозначно ответил Соций, и кухня погрузилась в мрачное молчание. Нам нужен план, думал Бахта. Нам нужен план, сигналила нога Соция. Нам нужен план, отбивали ритм пальцы Ройша по тонкому фарфору. Вороные кони скакали по кругу, кудрявились длинные гривы, кипяток обжигал губы. — А вы не хотите узнать, что об этом думает Порт? — шевельнулся в углу Поппер-младший. — Если у кого-то и есть подобие силовых структур … — Они в это не полезут, — одновременно отозвались Олег и Ройш, и Бахта с трудом удержался, чтобы не заржать. Мир не просто треснул и рассыпался — все куски его перемешалис' и норовили собрат’ся в неправил’ном порядке. Единственная естественная реакция — нервный смех и выпит', да не чаю. Хотя чай у Базальда вкусный, с какой-то душистой травой. — Есть другие методы, — а это Поппер-старший, он на встречах бывает редко, а голос подаёт ещё реже, но всегда по делу. — Давайте проявим фантазию. Наша главная проблема не отсутствие ресурсов, а недостаток информации. И вот тут целесообразно всё-таки поинтересоваться мнением Порта, потому что у них свои каналы. Ройш снова сложил пальцы домиком: — Мы этим займёмся. — Нам, ёба, нужно захватить языка, — Соций почесал бритый затылок. — Старый добрый метод, и не психологические эти их фокусы, а нормальный военный допрос. — Этим займёмся мы, — вздох Олега Бахта проигнорировал. Олег хороший толковый мужик, но некоторых вещей недопонимает. Это было почти мучител’но — Бахте долгое время казалось, что он встроится в любой состав и будет работат', как работал, но вот Андрея и Гошки ему не хватает, а притирка к Олегу идёт медленно и через силу. — Тогда с этого и начнём, — Ройш поставил недопитую чашку на стол. — А на сегодня, пожалуй, хватит. Часы на стене тикали, невпопад передвигая стрелки, минутная и вовсе остановилась, но Ройшу не нужно было смотреть на часы, он всегда каким-то образом успевал на последнюю электричку. Попперы ушли вместе с ним. Соций с Олегом натянули куртки, нашарили в карманах сигареты, а Бахта всё медлил, обнимая ладонями кружку. Можно уйти с ними в прохладу весенней ночи, но кто знает, где и когда они соберутся снова, и что тогда будет на повестке. Мир рушился слишком стремител’но. Фаланги могут успет' ран’ше, Бедроград — ключевая точка, что бы там ни происходило в Столице сейчас, все знают, где на самом деле сердце росского переворота. Предки Бахты понятия не имели о большой политике, но зато разбирались в войне, и таврская кровь нашептывала их гортанными голосами: не откладывай на потом, не жди мира, бери сейчас, потому что мирное потом может и не наступит' никогда. А не вериш' предкам — посмотри на Ройша. — Ну, ёба, остаёшься? — спросил Соций от двери. — Помогу прибраться, — Бахта улыбнулся во весь рот: валите уже отсюда, дайте мне мне немного времени, пока оно ест'. Соций насмешливо фыркнул и вытащил Олега на крыльцо. Хлопнула дверь. — Спасибо, Бахтий Цоевич, — сказал Ларий негромко, и узкая ладонь опустилась на плечо Бахты. От невинного этого прикосновения внутри стало горячо, как от хорошей водки. Он отставил кружку и накрыл руку Лария своей ладонью. Запрокинул голову, потерся затылком, посмотрел снизу вверх. Как так получилос' он и сам не понимал до конца, с Олегом не получалос' — а тут вдруг незаметно словно само собой. Не было ни причин, ни поводов, ни предчувствия. А было так: в один прекрасный момент они додумались до самого простого способа обмениваться информацией, не привлекая лишнего внимания. На вызовы с кафедрального телефона и раньше приезжало определённое такси, никто и не обратит внимания, что номер другой, и тавр за рулём другой, особенно, если включить Кармину Бурану погромче. Ларий садился в такси, и Бахта вёз его домой кружным путём, мимо городских огней, мимо разноцветных окон и голых деревьев. Слушал негромкий голос, ловил рассеянный взгляд больших серых глаз в зеркале. Информация заканчивалась, а разговор продолжался, и сначала Бахта осторожничал, отшучивался, памятуя Андрея, и взмахи его длинных ресниц — было между ними какое-то неуловимое сходство, внешняя хрупкость и мягкость, и умение внимательно слушать, словно впитывая каждое слово. Но Андрей был с сюрпризом, и Ларий должен был быть. Как каждый из этих экспериментальных детей Медкорпуса. Сюрпризов Бахте не хотелос', хватит с него сюрпризов. Потом выпал снег, закружили по улицам метели, вздрогнули телефонные провода, понесли одну за другой новости из Столицы. Тогда-то Бахта и перестал осторожничать, потому что они оказались в одной лодке, и лодку эту несло в самый центр шторма. И там, где Андрея давно колотило бы мелкой дрожью от невозможности проконтролировать всё, Ларий делал то, что нужно, со спокойной уверенностью и успевал заваривать чай всем остальным. Он так и сказал тогда потрясённому новостями Бахте: «Заходите на чай, Бахтий Цоевич» — негромко и уверенно. И Бахта пошёл за ним, как зачарованный, не опасаясь уже никаких возможных сюрпризов. И вот теперь тонкие ладони отводили с его лба кудри, ложились на виски и гладили брови. — Иди сюда, — Бахта отодвинулся от стола, и потянул Лария к себе на колени. — Сначала посуда, — напомнил тот. Бахта поцеловал его ладонь и послушно встал — он человек ответственный и терпеливый, если нужно. Вода в кране была только холодная. Бахта бы обошёлся и так, но Ларий наполнил водой эмалированный таз, добавил кипятка из чайника — и превратил ерундовое дело на пять минут в многоэтапный процесс. Намылить, потереть, окунуть в таз, сменить воду на чистую, ополоснуть, опрокинуть на расстеленное полотенце, чтобы стекло лишнее, вытереть насухо другим. Расставить в на полке в определённом порядке. Пальцы сталкивались в мыльной воде, скользили и переплетались, брякали чайные ложки, выцветшие вафельные полотенца пахли сушеной травой. Бахта весь извёлся от нетерпения, но ускорить процесс даже не пытался: это было совершенно бесполезно, потому что с точки зрения Лария всё происходило так, как должно было быть. Методично. Неторопливо. Тщательно и предельно аккуратно. Предельно скучно. — Мне так нужно, — сказал однажды Ларий. — Мне комплекция не позволяет постоянно проявлять … эмоции в полной мере. Бахта мог бы поспорить, но промолчал. Не в комплекции дело, но каждый справляется как может. У Медкорпуса наверняка было для этого какое-нибуд’ специал’ное слово. Плеват' Бахте на Медкорпус с его диагнозами, пусть там Гошка и до этих хреновых экспериментаторов доберется. — Всё, — наконец удовлетворённо сообщил Ларий и позволил себя обнять. Бахта прижал его к себе со спины, уткнулся носом в мягкую русую макушку, залез руками под свитер. — Хочу тебя, — шепнул на ухо, зная, что от этих слов Ларий заведётся мгновенно. — Сильно хочешь? — спросил Ларий, откидываясь на его плечо. Точно так же спросил, как в самый первый раз, когда совершенно дезориентированный из-за перспективы невидимой, но неизбежной войны с госаппаратом (и щедрой порции коньяка в чае) Бахта случайно оговорился, брякнул вслух то, в чём и в мыслях-то себе не признавался. «Покажи, насколько сильно», — ответил тогда Ларий. Бахта показал — и получил свой сюрприз. — Сил’но. Соскучился, — выдохнул он прямо в губы и поцеловал долго и жадно, прижав хрупкие бёдра к своему затвердевшему члену. — Это хорошо, — отозвался Ларий так, что у Бахты внутри всё заныло от предвкушения. По шиферной кровле стучал дождь — где-то Соций ехал сейчас по ночному шоссе и матерился, потому что водить машину не очень любил и днём, а уж тем более ночью и в дождь. Бахта подумал о нём — и тут же забыл, потому что они добрались до скрипучего дивана на втором этаже. В крошечной комнатке с скошенными стенами, сходящимися над головой, больше ничего и не помещалось, и тепло от печи почему-то здесь не задерживалось — холодный воздух обжигал обнажённую кожу. Участие одеяла в эротических сценах Ларий не признавал из принципа — ему хотелось видеть своего тавра целиком, а Бахта на это жаловаться не собирался. Воздух был холодный, зато прикосновения и поцелуи были жаркими, от них сбивалось дыхание и всё плавилось в груди и в паху, плыли мысли. — Не могу бол’ше, — хрипло взмолился Бахта, и Ларий поднял голову и посмотрел на него потемневшими глазами. Медленно провёл языком по губам. Сжал основание члена. — Можешь, — сказал он уверенно и коснулся языком головки. Бахта застонал. Просить пощады было бесполезно. Ларий Базальд был мягким только снаружи . И это противоречие Бахту только восхищало и заводило ещё сильнее. — Не шевелись, — напомнил Ларий, и Бахта с большим трудом вернул руки на место. Губы Лария скользили по внутренней стороне бедра, прохладные пальцы гладили промежность, и пустота внутри Бахты становилась невыносимой. Он комкал простынь и кусал губу, не решаясь позволить себе больше — ведь тогда Ларий растянет мучительную игру ещё дольше. И, может быть, разочаруется в нём совсем, и больше это не повторится. Однажды это всё равно случится — когда развалившийся на куски мир соберётся снова — но Бахта не собирался сам разрушать эту хрупкую неправильную реальность. — Ты прекрасен, — сказал Ларий, нависая над ним. — А когда нетерпеливо вздрагиваешь от каждого касания, ты прекрасен вдвойне. Твёрдые его пальцы, наконец, толкнулись внутрь Бахты, но чтобы заполнить пустоту, пальцев было недостаточно. — А ты степной дух, — Бахта усмехнулся истерзанными, исцелованными губами. — Возможно, — согласился Ларий, и погладил там внутри пальцами так, что у Бахты перехватило дыхание. — Жалеешь? — Сожаления … для лохов, — Бахта запрокидывает голову, подставляя горло поцелуям. Слов у него и в здравом уме не хватало, чтобы выразить весь тот поток эмоций, который накатывал раз за разом, рискуя лишить Бахту последних остатков разума. Но если дикая лошад’ уже несёт тебя по степи, какие могут быть сожаления — укрощай её или умри, когда она тебя сбросит. Небо над дачным посёлком прочертила ветвистая трещина-молния, через несколько секунд оглушительно громыхнуло. Белое горячее семя выплеснулось одновременно — внутри и снаружи, заполняя и орошая. — Небесный отец скачет по небу на своем жеребце, подгоняет его ударами плети, — нараспев говорит Ларий, уткнувшись лбом в плечо Бахты, и Бахта обнимает его. Теперь можно. Можно касаться и гладить, можно укрыться одеялом и слушать дождь. И таврские сказки слушать, которые никто Бахте никогда не рассказывал. Ларий знает о таврах больше Бахты, потому что малые народы на кафедре истории науки и техники вызывали всегда особенный интерес: «Только Сергей Корнеевич занимался кассахами, а мне больше по душе тавры». В сказках вороные жеребцы скачут по желтой степи, таврские князья оборачиваются волками, шаманы спускаются в царство мёртвых, злобные великаны и старые ведьмы с птичьими телами нападают на людей и похищают детей и красавиц. В сказках всё просто и понятно, страшно, но по правилам. Любимые сказки Бахты — про степных духов-пари, которые обольщают героев, принимая милый и нежный облик, отвлекают их от героических дел, забавляются, очаровывая смертных, сводя их с ума или даря неземное блаженство. Бахте слишком легко представить, как это — держать в руках хрупкое волшебное существо, которое имеет над тобой полную власть. Ларий любит другую легенду. — Пустой новый мир, у которого нет никакой истории, — говорит он сонным голосом. — И всё, всё в этом мире нужно придумывать заново. Никакого предопределения. Никакой старой вражды или бывших отношений. Чистый лист. Бахта закрывает глаза. Где-то снова грохочет гром. Где-то сияющая стрела электрички вонзается в тело Бедрограда и замирает, мелко дрожа от электрического возбуждения. Ройш выходит на мокрый перрон и открывает зонт. Где-то жёлтое такси медленно едет по лесной дороге, по стеклу мечутся «дворники», смахивая потоки воды. Где-то далеко от Бедрограда одни люди стреляют в других, взрываются бомбы, кто-то бежит, а кто-то падает. Давным-давно мир был плоским единым целым, а потом прочертила его горизонтал’ная трещина, и появилис' верх и низ, небо и степ'.