***
— Итак, твой фаворит, Джи? Мы с ребятами сидели за столиком в кофейне и Рэй все пытал меня вопросами о латте. Какой мне понравился больше? Какой по моему мнению получился более воздушным? Какой менее приторный? И еще куча и куча вопросов. — Наверное, я должен был предупредить, что расплачиваться придется нервными клетками, — рассмеялся Фрэнк, наблюдая эту картину со стороны вот уже десять минут. В конце-концов, я выдал Рэю свою развернутую рецензию на оба вкуса латте, не выделяя при этом фаворита, как такового, и поблагодарив парня за кофе еще с десяток раз, мы, наконец, оставили эту тему позади. С утра в кофейне "Liberty" народу было совсем не много, даже мало, я бы сказал, хотя по меркам Ньюарка, наверное, это нормально. В Нью-Йорке кофейни буквально зашиваются в любое время и не важно — будь это праздничный день или будни — люди пачками будут толпиться у входа, жаждя положенную им порцию кофеина. Здесь же дела обстояли иначе, и за все время, что мы пробыли в Либерти, за кофе зашел лишь один человек. Все остальное время Рэй был предоставлен нам — уселся за столик рядом с нами и не переставая расспрашивал о всяком. Как оказалось, сам он закончил школу, в которой теперь учились мы, уже два года назад, и с тех пор работал тут, пытаясь подзаработать денег на съемное жилье и скорый переезд в Нью-Йорк. Когда я рассказал, что сам приехал оттуда, Рэй выпучил глаза так, будто я признался в двойном убийстве — не меньше, а потом к вопросам о музыке, фильмах и прочей такой ерунде с его стороны прибавились еще и вопросы про Большое яблоко. Я, как мог, стараясь обходить острые углы и реальную причину нашего переезда в Ньюарк, отвечал на вопросы Рэя, чувствуя себя при этом каким-то сказочником, который на детском утреннике рассказывает выдуманные истории завороженно палящимся на него детям. Кучерявый бариста как раз и был тем самым ребенком, который с открытым ртом вслушивался в мой рассказ о знаменитом нью-йоркском метро и личностях, которых можно встретить там ночью, о центральном парке и о том, как легко там можно потеряться, о сотнях таких же, как эта кофейнях и тысячах совершенно разных людей, каждый из которых пытается отхватить у города частичку лично для себя. Все это время Фрэнк сидел в углу, молча вслушиваясь в наш трёп и изредка выдавливая на лице улыбку. Он снова сидел в капюшоне, почти утопая в нем, ведь моя худи была ему значительно велика, и выглядел при этом слегка потеряно, что ли. Словно еще несколько минут назад это не он шутил с Рэем о его работе и захваливал его кофе, словно это не он вчера говорил мне, что все наладится, а кто-то другой. Потому что этот Фрэнк явно не знал, как это, когда все налаживается, он не знал, что значит "чувствовать себя хорошо" и не помнил как это — улыбаться искренне. И я мог видеть все это буквально по его глазам, мне даже не нужно было спрашивать, все ли в порядке, я словно чувствовал то, что чувствует он, и от этого мне становилось жутко не по себе. — ... и тогда-то я понял, что хочу переехать отсюда. Ну его, этот вечно дождливый Ньюарк, лучше уж такой же дождливый, но Нью-Йорк, согласись? — отвлекшись на Рэя, я упустил из виду, как Фрэнк странно поглядывал на что-то, зажатое в ладони, под столом, как он едва заметно смахнул выступившую на глаза влагу и как затем спрятал это "что-то" в карман худи. Чувствуя его подавленное настроение, я попытался незаметно обратить его внимание на себя, слегка пихнув ногой под столом. Он тут же поднял голову на меня, дернувшись, будто чего-то испугался. На его поникшем лице читался немой вопрос, адресованный мне. Словно уверенный в том, что Фрэнк сможет прочитать мои мысли, я лишь кивком головы показал на его руки, спрятанные в карманы, а он в ответ так странно посмотрел на меня, словно... Даже не так, он посмотрел будто сквозь меня, словно я был призраком, в котором отражалось что-то такое, что пугало его, заставляя челюсть непроизвольно дрожать, а глаза слезиться. — Фрэнк? Что с тобой?.. — Рэй подскочил со своего места, тут же бросаясь к парню, в то время, как я сидел и не знал, как реагировать. Хреновый из меня друг, получается? — Черт, я... мне там... надо... — он поспешно начал вытирать слезы со своего лица, тут же вставая с места и, игнорируя вопросы Рэя, буквально сбежал в сторону уборной, оставляя нас в полном замешательстве смотреть ему вслед. — Какого?.. Что это с ним, Джи? — Я... я не знаю, честно. Мы ведь просто говорили, а потом он... — Черт, я не видел его таким уже давно. Он долго горевал по родителям, что понятно, но я думал, это уже в прошлом. Я прикусил губу, мысленно четвертуя себя за то, что втянул Айеро в свой собственный маленький ад, тем самым, видимо, пробудив его старые раны. Наверняка разговоры о смерти Майки напомнили ему о смерти родителей, тут и думать долго не надо. Какой же я все-таки идиот... — И что же нам делать? — я сел на свое место, чувствуя, как внутри по телу стремительно распространяется тревога и беспокойство за парня, как эти ужасные мысли о моей причастности к его состоянию пожирают меня изнутри. Я затрясся всем телом в нетерпении, начиная кусать то губы, то внутреннюю сторону щеки, то чертову кожу на пальцах. — Ждать. Он успокоится, надо лишь дать ему время. Хоть по голосу и казалось, будто Рэй был полностью спокоен, его дерганные движения выдавали его с потрохами. Он все еще нарезал круги вокруг столов, нервно поглядывая на часы на стене, будто мысленно убеждая себя дать Фрэнку еще пару минут, прежде чем позволить себе начать ломиться в дверь. Так прошло еще примерно десять минут, а потом из-за двери уборной показалась макушка заплаканного Фрэнка. Голова опущена вниз, рукава толстовки сильно натянуты на ладони. Сам он вроде бы уже не плакал, даже так — не выражал больше ни единой эмоции, в то время как мы с Рэем, переглядываясь, оба встревоженно оглядывали его с ног до головы. — Черт, простите, я не хотел вас напугать или еще что-то... — неуверенно начал Фрэнк, не поднимая головы. Челка спадала на его лицо, закрывая глаза, хотя он и пытался заправить отросшие волосы за ухо. — Я, наверное, пойду. Спасибо за кофе, чувак, и, Джи... я объясню всю позже, ладно? Увидимся в школе. Фрэнк поспешил на выход из пропахшего кофем помещения, и только когда он окончательно скрылся из виду, я будто пришел в себя после продолжительного оцепенения. — Я тогда тоже пойду, — негромко сказал я скорее себе, чем Рэю, и кучерявый лишь молча кивнул, возвращаясь на свое рабочее место. Без Фрэнка я тут же почувствовал себя здесь чужим, ненужным, даже лишним. Рэй больше не улыбался мне и не горел желанием поболтать, хотя о каких разговорах может идти речь после такого-то? Не долго думая, я подхватил с пола рюкзак с учебниками, которые сегодня мне так и не пригодились, и побрел на выход. Перед глазами все еще стояло фрэнково выражение лица в момент, когда он поднял на меня голову, его челюсть мелко дрожала, а в глазах скопились слезы. И я все никак не мог выкинуть это видение из головы пока шел уже знакомой дорогой домой, совершенно не замечая былого холода, не чувствуя дуновения ветра и не обращая внимания на накрапывающий дождь.***
Бесшумно проникнуть в дом у меня не получилось, но даже крики бабушки с кухни не остановили меня на пути к спальне, пока я бежал наверх, перепрыгивая ступеньки одну за другой и думая лишь о том, как поскорее смыть с себя все эти чувства. Уже такие знакомые, но надолго забытые, они решили обрушиться на меня разом словно град по весне, придавливая к земле своим весом. Чувство стыда и вины перед Джерардом шли следом, как сильно бы я не убеждал себя в том, что ни в чем перед ним не виноват. Это было не так. Я снова все испортил, как ни старался, снова сделал больно человеку, который мне искренне нравится, с которым легко и к которому тянуло, как магнитом с первого дня знакомства. Вот только если он узнает… Если он узнает, он ни за что не захочет иметь со мной дела. И ты не будешь ему ни другом, ни кем-то большим, и ты это, сука, знаешь. Не спроста его лицо показалось таким знакомым в первый, день, это ведь не могло быть простым совпадением. Как ты, блять, мог вот так облажаться?! Воспоминания годичной давности теперь воспринимались иначе. Теперь, когда я, наконец, знал правду, причин не ненавидеть себя у меня не оставалось. И вот я стою в своей ванной, заперевшись изнутри и вслушиваясь в обеспокоенный голос бабушки снизу. Прости, но я не могу сейчас ничего тебе ответить, ни где я был, ни почему я пропустил чертовы занятия, ни почему мое гребаное сердце готово вот-вот разорваться. Вместо этого я смотрю на свое отражение в зеркале и пытаюсь объяснить все это хотя бы себе. Какого хрена, Фрэнк? Какого, мать твою, хрена? Холодная вода обычно отрезвляет, помогает временно переключиться на ощущения физические, оставить эмоции далеко позади хотя бы на пару минут. Холодная вода помогает мне держаться подальше от верхнего ящика шкафчика в ванной, добраться до которого я могу лишь встав на чертов табурет — вот как сильно я пытаюсь огородить себя от его содержимого. Но в этот раз даже ледяные струи не спасают. Я пытаюсь, честно пытаюсь — засовываю голову под кран, давая себе остыть, смыть с раскрасневшегося лица слезы, снимаю толстовку и начинаю обтирать себя мокрыми руками — ничего не помогает. В уголке сознания лежит знание о том, что находится в верхнем ящике шкафчика, и это знание мешает мне думать о чем-либо другом. Человек не может долго сопротивляться настолько сильному желанию, почти что соблазну, даже если это желание — умышленное причинение себе вреда. Я знаю, что пожалею. Всегда жалею. Но после. Я бы сравнил это состояние с наркотической ломкой, если бы хоть раз пробовал что-то крепче сигарет. Все мы зависимы от чего-то в той или иной степени. Просто чья-то зависимость представляет собой воткнутую в вену иглу от шприца, а моя — холодное лезвие, до крови терзающее тонкую кожу.